Редактор угрюмо молчал.

– Значит – спокойнeе! В Тулу, значит, в Тулу, на новое место работы, а не куда-нибудь! Не надо сор из избы выносить, а то мусором так страну загадите, что живого места не останется! Чтоб ни-ни! – пригрозил Вожатый.

Фадеев, поджав губы, с ненавистью смотрел перед собой:

– Я б его, собаку!

– Пусть живет под Тулой, сапожником по специальности работает! – обрывая Редактора, проговорил Вожатый и не спеша стал расхаживать по кабинету. – Что про нас простой народ скажет, если уже министры ополоумели! – с горечью закончил Он.

После этого случая товарищ Фадеев стал еще придирчивее к руководству и советовал Вожатому упразднить само название министр.

– Слово очень неподходящее, с гнильцой! – доказывал редактор. – Других слов не подберем, что ли, не обзовем, что ль, их по-другому?

Но Вожатый возразил:

– Для политики «министр» даже очень хорошее слово, достойное и уважительное. Оно так или иначе подразумевает, что министр – человек воспитанный, образованный, авторитетный, можно сказать, благородный. Все считают, что кого попало в министры не возьмут, поэтому министр на официальных приемах выглядит совсем убедительно, и получается, что ответственность в министре за поступки вроде бы должна быть тоже особая. С министром всегда дело иметь приятней и договариваться веселей, чем с каким-нибудь неизвестным уполномоченным или, как ты предлагаешь, полпредом. А название «главдруг», товарищ Фадеев, совсем говно! – резко заметил Вожатый. – А вот Секретаря Совета Безопасности у нас больше не будет, обойдемся без него. Сам как-нибудь справлюсь! Теперь я безопасность! – заключил Вожатый.

Как ни пытались скрыть скандал с Секретарем Совета Безопасности, но шила в мешке не утаишь, обслуга уже гудит! Быстрее всех шофера кремлевские в курсе – «Малый Совнарком» – так эту братию величают. Еще не успели наверху подумать, а они уже перешептываются, а за ними и горничные, и дворники-снегочисты, и врачи с машинистками наперегонки загалдели, а дальше – и не удержать! – поскакало-поехало. Ползут, ползут слухи, слухами обрастают, и иностранные газеты уже пописывают, рассусоливают, что, мол, никакой свободы личности у нас не наблюдается, что абсолютная диктатура кругом, полная изоляция от окружающего мира. Хорошо, в стране нашей хождение иностранных газет запрещено. Ни одну иностранную газету ни в киоске, ни в библиотеке не встретите. Хотите почитать, так езжайте за границу, а там хоть учитайтесь! Мы не возражаем. Даже в Министерстве иностранных дел и Комитете защиты мира иностранную подписку ликвидировали, а подшивки за прежние годы сожгли во дворе. Иностранные журналы мод из ведомственных ателье подчистую повыкидывали. Ни про животных, ни про рыб зарубежных научных трудов не сохранилось. Если хоть одно незнакомое слово в тексте попадалось, этот экземпляр сразу на помойку несли.

– Наши рыбы по-иностранному не понимают! – улыбался товарищ Фадеев. – По-нашему они чирикают!

И к иностранным языкам подход теперь стал особый – это ж не физика, в самом деле!

– Если хотите с нами разговаривать, учите, господа-товарищи, наш родной язык. Он ничем не хуже вашего. То-то!

С иностранными газетами проще, чем со слухами, бороться оказалось. Эти же слухи доносили, что под Тулу ни один чемодан опального Секретаря Совбеза не доехал, а Органы руками развели.

– У нас в описи только люди обозначены, рост их, значит, возраст, особые там приметы, а никаких чемоданов и котомок никогда и не значилось! Какой нам от них прок, что мы – почта?! – вспылили органавты.

Спасибо, Тульский Наставник распорядился самое необходимое из детского дома выделить и опальному отвезти, а от себя лично отрез шерсти положил и банку сметаны отправил, злых языков не побоялся.

– Отец за сына не отвечает! – сказал, передавая сукно и сметану, Тульский Наставник, но Вожатый ему это на Кремлевском приеме припомнил, пожурил. Тот на коленях три часа у кресла Вожатого голым простоял, только тогда простили. Но все мы Тульского за тот поступок еще больше зауважали. Один Фадеев шипел:

– Развели панибратство! Скоро от Партии ничего не останется! Я бы этого Тульского под лед!

Все в руководстве боялись и ненавидели желчного, мстительного Фадеева, с железными, накачанными, как у культуриста, мускулами, хитро прищуренными глазками и очень больными почками, отчего его желтое вытянутое лицо выглядело болезненным и еще более неприятным. Когда Редактор произносил тосты, прославляя Вожатого, когда подобострастно тряс начинающей лысеть головой с всклокоченными остатками черных волос, в выражении его бегающих свинячьих глазок сквозила неприкрытая ненависть ко всему, и, может быть, – страшно подумать – даже к Нему! Для чего Он подпустил Фадеева так близко? Отчего доверился?!

– Это вы тут, лирики мечтательные, а Фадеев сказал и – сделал, и неважно, чтo я ему приказал. Неважно, понравилось ему мое задание или нет. Я поручаю – он исполняет, это главное. Фадеев не будет, как вы, рассусоливать, сопли жевать! Что обо мне скажут? Что подумают?! Он приказ получил и уже выполняет, порядок поддерживает и меня от пустых дел освобождает. Кто о стране думать должен и меры принимать? Я. Обо всех людях без исключения заботится – кто? Я! Какая на мне за все за это ответственность лежит, знаете?! Что не так – на меня спишут, а вы, как были ни при чем, так ни при чем и останетесь! О вас даже никто не вспомнит! Хари разъели и смотрят! Добренькие. Один я плохой! – все больше раздражался Вожатый.

– Ненавижу этого Фадеева! – скрипел зубами Сергей Тимофеевич. – Все больше у него власти, все больше безнаказанности!

С тяжелыми думами Министр поднялся из-за стола и, тяжело ступая, пошел на второй этаж, в спальню. Задержавшись на лестничном марше, Министр взглянул в окно и увидел, как охрана закрывает ворота, выкрашенные в цвета государственного флага, за которыми только-только скрылись огни серебристого «Хорьха» дочери.

– Уехала к себе, вертихвостка! – Сергей Тимофеевич устало отвернулся.

На другой стороне реки, освещая территорию Юсуповского дворца, вспыхнули сотни уличных фонарей. Министр еще раз вздохнул и, преодолев последний марш, через холл прошел в просторную спальню. В уютной спальне ему всегда становилось легче. Сергей Тимофеевич выпил брусничного морса, заботливо оставленного женой в хрустальном стакане на тумбочке, и начал переодеваться ко сну.

В Юсуповском дворце по-прежнему жили военные. Сразу после Победы в этот дворец, с многочисленными вспомогательными зданиями, церковью, колоннадой, оранжереями и театром, заехал Командующий Армией и поселился в тех же апартаментах, что и прежние хозяева.

– Не будем ничего трогать! – устало проговорил он и закрыл за собой дверь.

На главном фасаде дворца появилась бронзовая табличка, где четкими буквами значилось: «Ставка Командующего». Положено. Любое строение в государстве имело информационную табличку, которая сообщала, что в этом здании находится, чтобы никто по незнанию ничего не перепутал. На всех зданиях такие таблички имелись, и на жилых домах обязательно, на них так и писали – «жилой», ставили порядковый номер и буквы, обозначавшие регион и принадлежность.

Во дворце все было под руками – и удобство, и величие, и простор. У Командующего получалось здесь и жить, и работать. Однажды Командующий велел переоборудовать чайный домик, оранжерею и флигель в помещения для приезжающих на доклад военкомов и адмиралов. Причем переоборудовали эти помещения на совесть. Замечательно получилось! Вот, как говорится, круг замкнулся – и Командующему хорошо – в Генштаб не ехать, бензин народный не палить, и военкомам удобно – можно дух после доклада перевести, досыта покушать и как следует выспаться.

Когда Командующий выехал из Юсуповского на новое место жительства, военные так и не собрались покинуть дворец. К хорошему быстро привыкаешь, вот и они, не торопясь, заложив руки в карманы, прогуливались по парку, вдыхая пьянящую свежесть подмосковного воздуха, любовались неспешной Москвой-рекой. Зимой раскрасневшиеся приходили с лыж; летом по цветущим аллеям их уносил велосипед. Велопрогулки начались с двух стареньких, еще княжеских «Соlnaсо». Потом харьковчане сделали с десяток их точных копий, и военкомы с адмиралами ездили по парку гурьбой, неторопливо переваливаясь из стороны в сторону, нажимая на податливые педали. Еще при Командующем сытные завтрак, обед и ужин организовали строго по расписанию, а фрукты и выпечку в положенные часы адъютанты получали на пищеблоке и подобострастно разносили по апартаментам. Березовый сок был по сезону, а свежевыжатый свекольный, натертую со сметанкой морковку, замоченный чернослив с курагой, «Ессентуки», «Моршинскую» и шиповник без труда можно было разыскать в холодильнике. Атласные шелковые простыни и тучные махровые полотенца меняли два раза на день и обязательно выкладывали в спальне аккуратной стопочкой. После плескания в горячей, пахнувшей целебными травами ванной у отдыхающего наступало полное умиротворение. Так и получился отличный военный санаторий на дворцовой основе! Врачей для контроля над здоровьем пациентов пригласили знающих, преимущественно гражданских, а медсестричек и горничных старались выбирать посимпатичней и помоложе, чтобы утомленный глаз командования радовали, потом, как принято, весь персонал, без исключения, аттестовали. Не положено в военном учреждении штатским разгуливать. А вокруг – тишина, чистота, порядок, все улыбаются – что еще служивому человеку для полноценного отдыха и лечения недостает? Само все завертелось, пошло-поехало. Одни генералы уезжали, другие приезжали, процедурные кабинеты теснили никчемные залы с диванами, аляповатые гостиные, бессмысленную музыкальную и бывшую библиотеку. После перепланировки на их месте получились отличные медкабинеты, и все бы ничего, да только княжеские вещи стали исчезать безвозвратно. Как выяснилось, их отдыхающие на память разбирали, на сувениры, как говорится. Кто в Ульяновск память о лечении повез, кто в Алма-Ату вазу с изображением лошади прихватил, кто в Праге над софою юсуповскую безделицу повесил. Нехорошо получалось. Спасибо, главный военврач спохватился, все добро, что еще оставалось, в кучу сгреб, подробнейшую опись составил, на каждую вещицу металлическую бирочку с номерком гвоздиками пришпандорил и – порядок! С такой бирочкой далеко не убежишь! Электронные детекторы враз поймают, и тогда – поминай, товарищ, как звали! За расхищение народного достояния не посмотрят на рубиновые звезды, трибунал к чинам не приглядывается, рубит под корень трибунал наш, как топор! Однажды ветеринара из штата Вожатого с хрустальным лебедем застукали, из Кремля выносил. Он начал было объяснять, что хотел того лебедя в рабочий кабинет в виде эмблемы приспособить, что лебедь имеет прямое отношение к зверям, но когда зубы ветеринару выбили, сразу сознался – что скрал! В Подземку его, бедолагу, отправили, а из Подземки, как известно, ни живой, ни мертвый не возвращается.