Николай мог бы остановиться, но не видел в этом смысла – Волкову же закалил детский дом. Ничего.

Пытаться войти в неё было сложно – Волкова не желала расслабиться. Даже на толику. Сука! Милехин твёрдо решил добиться своего. Его движения стали жестче и сильнее. Возбуждение, сносящее крышу к чертям, достигло пика. Вероника опять зашевелилась и приподнялась, чем тут же воспользовался Милехин – он резким толчком преодолел то оставшееся расстояние между ними. Волкова вскрикнула и теперь начала отчаянно извиваться, чтобы его пенис не смог проникнуть глубже. Николай удерживал её за бедра и давил так сильно, как только мог. Ей не судьба была тягаться с ним.

- Лежать! – прикрикнул Николай, мало соображая, что и как происходит вокруг. – Хуже будет!

Он нашел нужный угол и входил легче. Он отметил, что приятного было меньше, чем при обычном сексе. Волкова то замирала, то принималась орать и ерзать из стороны в сторону. Приходилось тратить драгоценные мгновения на то, чтобы её заткнуть. Толчки были рваными – никакого ритма или определенной амплитуды. Милехин медлил, пытаясь оттянуть момент. Он мог бы давно кончить, если бы не психологический барьер: он сейчас, по сути, насиловал женщину, с которой совсем недавно проводил время.

Насколько нужно быть испорченным, чтоб получить удовольствие от того, что считается аморальным для всех нормальных людей? Николай не задумывался до этого момента. Человек вообще существо очень даже глупое. Это доказано. Ему нужны годы для маломальского развития. Иногда и десятки лет. Удовольствие – понятие растяжимое. Насколько? Да до бесконечности! И ещё: оно для каждого имеет свою шкалу интенсивности.

Помню то лето, помню руки трясло мои.

Залатала сердечко, что всегда внутри было сломано.

Мы невесомые, это всё стало сном моим.

Три слова и ловим мы космос вновь желаниями...

Поубивали все звезды, беззаботно и просто.

Так мило, ты ниже ростом, любимый мой подросток.

Помню глаза твои карие-карие,

И черные волосы, но не капали каплями-

Слезки, лаская твои нежные щеки.

Мне так тебя не хватает, мне нужно еще.

Хочу вернуться туда опять,

Где мои ошибки заставили потерять.

Исправиться, стать идеалом твоим,

Как и ты моим, не глотать этот дым.

Без тебя я погибаю, пойми!

Был тобою любим, дым всю ту боль убил.

Ночами одни сидим, между нами тут нет сети.

«Не звони и не пиши», – шепчет сердечко в груди.

Нет, это я попросил – держать тебя внутри нет сил.

Прости за то, что не оправдал этих слов о любви.

Из тонких нитей не связать узлов, и бросила ты.

Нам больше никогда не стать друг другу любимыми.

Прости за космос, что я так давно подарил.

Прости за звезды, они навечно твои.

Сотнями раз я падал с них.

Стирал номера и всё равно звонил.

Но на всё ответ лишь один: «Не хочу говорить!»

Первые полгода – рай, вторые стали адом.

Кричал тебе: «Сгорай», но ты холодна даже рядом.

Южный полюс внутри, нужный поезд, –

Уйти мешаешь только ты, только ты, только ты.

Нам не по пути, без твоих звонков телефон затих.

Еще любви, допили? Ну так, давай, повторим?

Нет, боялась, что сердечко налетит на риф.

Снова друг друга материм. Да плевать, уходи.

Прикоснись ко мне, почувствуй этот огонь.

Приснись мне, когда желаешь сладких снов.

Хотя бы разочек, пока я не разучился помнить.

Хотя бы каждой ночью, пока чувства не сломаны.

До конца, мы держимся на тонкой нити.

До конца, не отпускай и не рви.

До конца, мы держимся на тонкой нити.

До конца, не отпускай и не рви.

Не отпускай и не рви. Не отпускай и не рви.

Я по тебе так скучаю...

Я умираю...

Был тобою любим, дым всю ту боль убил.

Ночами одни сидим, между нами тут нет сети.

«Не звони и не пиши», – шепчет сердечко в груди.

Нет, это я попросил – держать тебя внутри нет сил.**

СОЧИ.

Майор Викторов успел снять телефонную трубку до того, как звонящий положит её.

- Следственный отдел.

- Это Давыдов, – голос был раздраженным. – Где вас там носит, черт возьми?!

- Извините…

- Мне извинения не нужны! – рявкнул полковник. – Гончаров у себя?

- Никак нет. На выезде. Точнее… – Виталий крякнул. – На задержании.

- Кого же он собрался задерживать? И почему я не поставлен в известность?!

- Дело Камоловой. Помните?

- Припоминаю, – Давыдов опять вздохнул. – Я звоню по поводу Бероева.

Виталий сглотнул. Мэр все ещё сидел в камере.

- Он у вас там?

- Вы же дали распоряжение…

- Знаю, что я дал! – орал мужчина. – Он у вас или уже отпустили?!

- У нас, – Викторову стало интересно, что будет дальше.

- Тогда слушай меня, майор.

Дело с Рюминым перешло в подвешенное состояние, когда задавили Сученкова – единственного возможного свидетеля. А теперь вот кажется, что удача всё ещё на их стороне.

- Гончаров сможет доказать его вину? – спросил тем временем Михалыч.

- Есть зацепки, но их мало, да и вообще…

- Я не желаю ничего слышать! Я требую, чтоб дело было закрыто, а убийца сидел!

- Товарищ полковник, позвольте узнать, с чего вы поменяли решение?

- Я должен отчитываться перед тобой? – усмехнулся Давыдов.

- Никак нет, – старик сжал кулаки от накатившей злости.

- Тогда передай Грише мой пламенный привет!

- Обязательно…

Пока Гончаров возился со Ждановым, у Викторова тоже была работенка не из приятных. Перевести мэра из предвариловки в настоящую камеру-одиночку было нетрудным, но вот объяснить ему всё – огромной проблемой. Бероев принялся угрожать и орать, что это ментовский заговор, и он обязательно найдет управу и засудит всех, кто принял в этом участие. Давыдов распорядился по-умному: он оформил документы на арест мэра и заверил их у начальника управления ОСО. Смерть Сученкова теперь была вполне объяснимой. Хорошо, что два капитана из отдела успели вытолковать у него пару предложений. Полковник был полон решимости посадить Бероева и доказать Инне, что может решать проблемы и сам.

Викторов сомневался в одном: сможет ли Гончаров сразу доказать вину кавказца? Наверняка, найдутся косяки и несостыковки. Суд будет тянуться, а затем и вовсе последует оправдательный приговор. Впрочем, сейчас, нужно было радоваться хотя бы тому, что удалось. Собирая бумаги для протокола по делу убийства Рюмина, Виталий размышлял над тем, что заставило полковника пойти на попятную. Видимо, их предположения оправдались: у Давыдова действительно была связь с женой Бероева. Внутренне посмеиваясь над Гончаровым, который так свято был уверен в её невиновности, майор отыскал в справочнике адрес и телефон. Да. Нужно вызвать её на допрос.

Когда в дверь тихо постучали, Виталий оторвался от бумаг и поспешил усесться поудобнее – пока не было Григория он мог похозяйничать в кабинете.

- Да!

- Здравствуйте, можно? – голова просунулась в щель и вытянутое лицо, заросшее щетиной, показалось Вите смутно знакомым.

- Проходите и представьтесь, – сказал полицейский. – Не бойтесь так! Смелее!

- Лимов Раймонд…

- Что? – Виталий выгнулся, как кошка, испугавшаяся машины. – Лимов?

- Да. Мне сказали, что вы ведете дело об убийстве некой Камоловой… правда, я не совсем понял, причем здесь я…

- Присаживайтесь, разберемся, – Виталий кивнул на стул, стоящий напротив стола, и убрал папку с делом Рюмина. Порывшись в столе, он достал другую. – Паспорт можно?

Протянутый документ Викторов изучил почти досконально.

- Вам следовало прийти раньше.

- Как смог, – пожал плечами мужчина.

- Вы готовы дать показания?

- Только учтите, что я лицо незаинтересованное…

- Вот как? – мент усмехнулся. – А у нас другая информация.

На столе лежала газета. Та самая, на первой полосе которой красовалось фото, сделанное Лимовым.

- Ничего не хотите рассказать?

- А что я должен рассказывать, – невозмутимо ответил мужчина. – Я выполнял свою работу. Я корреспондент университета и встречал гостей.