Всё это убеждало, что окончательный выбор — Миланэ — верен.

========== Глава XI ==========

Глава XI

«О мой Ваал, наконец-то я у своей двери, у себя дома, хоть и говорят, что дом Ашаи повсюду, где земля Сунгов. О мой Ваал, а где мой ключ?.. О мой Ваал, о мой Ваал, говорят ты есть, но и говорят, что тебя нет… Ты мне найти ключ не сможешь, я должна сделать это сама. Или сможешь? Или всё правда? Почему тогда ты не явишься предо мною, своею жрицей, и не возложишь мне его в ладонь? Знаешь ли, тогда не найдёшь ты преданнее львицы-Ашаи, если совершишь такую простоту.

Но ты не можешь.

А я — гляди! — могу. Вот, нашла. Каково? Я — живая, а ты — лишь сын моего живого духа».

Почти всю фасадную стену их небольшого дома обвил плющ. Миланэ не слишком любила его, но Арасси это очень нравилось потому она без труда смирялась. Окно открыто, но плотно занавешено, чтобы не влетали светлячки, мотыльки и прочая ночная живность. Горит слабый свет лампы — значит, кто-то есть.

Ключ, в конце концов, не понадобился — дверь оказалась незапертой.

Их с Арасси дом представляет собою правильный квадрат. Всё просто — входишь в коридор, он же — прихожая. Прямо — кладовая с очень маленьким погребом. Направо — общая спальня. Налево — кухня и столовая. Всё.

Свет пробивался из спальни.

На неё пали взоры трёх львиц, и на маленький миг всё укрыла тишина.

— Милани! — вскочила Арасси с кровати, на коей до этого беззаботно лежала. — Вернулась, наконец, пропажа наша!

Небрежно опираясь на спинку кровати, сидела Шасна: львица крупного, даже грозного сложения, в повседневном светло-сером пласисе, неулыбчивая, тёмная взглядом и светлая шёрсткой. На кровати Миланэ расположилась Айнэсваала, в самой что ни на есть классической позе для игры на лютне, которую она держала на коленях; всем видом она напоминала картинку в назидание младшим ученицам.

Арасси, живая, вся с виду весёлая и смешливая, бросилась на шею Миланэ, да так, что ей пришлось постараться, чтобы удержаться на лапах. Скатку пришлось бросить.

— Как в Марне? Рассказывай! А что тебе говорила амарах? Милани, хочешь поесть? У тебя усталый вид, давай я это… дай сюда… и это дай сюда…

— Я предположила, что ты не будешь против, если я вместе с Шасной нагряну в гости, — чинно молвила Айнэсваала.

— Конечно нет, милая Айни. Конечно, не против, — ответила Миланэ.

Вместо ответа Айни проиграла совершенно безупречную гамму в четыре струны.

Подошла Шасна и просто молча её обняла, с простым и искренним чувством.

Четыре лучшие подруги — в полном сборе.

— Давайте сброшу всё лишнее, пойду помоюсь… — с вымученной улыбкой предложила Миланэ.

— Да конечно, конечно! — хлопотала Арасси. — Мы тут не пропадём. Ждём-ждём.

Через полчаса Миланэ лежала на своей кровати, укрывшись одеялом почти до самой шеи, и сонно слушала разговоры. На широкой тумбе возле кровати, помимо остальных её вещей и украшений, скромно лежал амулет, подаренный Хайдарром.

«Нет сил болтать, пусть они говорят, а я себе помаленьку усну, и меня устыдятся будить…», — так себе придумала Миланэ.

— …а я ей кричу, чтобы она не вздумала сыпать целых две горсти, но куда там: сыпанула! Тинктуру мвесны передержала: надо дня три, она хранила дней десять. Я говорю: «Хази, милая, это никуда не годится, это нельзя давать — слишком сильное, вообще неверно приготовленное». А она мне: «Чего меня учишь, чего учишь, я так делала всю жизнь, ещё когда была найси, по рецепту первой наставницы, а ты тут верещишь на ухо». Я говорю: «Не неси это в больницу, я тебя прошу». Она: «От этого жёлчь даже у мертвеца пойдёт, а камни растворятся за час». Ну, думаю, делай как знаешь, поди, больные прежде станут мертвецами, а потом уж всё остальное. С другой стороны, она так уверенно себя вела, так уверенно говорила… Шакал, с ним думаю. Вдруг так. Потом, через два дня, приходим в больницу, а там ждут двое с сильнейшей жёлчной коликой. Жёлчь-то мгновенно погналась от такой концентрации тинктуры, а камни застряли в протоках. Потом Хази за мной бегала, просилась, чтобы я никому ничего… Говорю: «Да Ваал с тобой, твоя совесть». Вывод: никогда никому не верьте, если знаете, что можно сделать правильно, а не абы как, даже если кто-то воплощает в себе всю уверенность и наглость мира. Нельзя обманываться, нельзя.

— Нельзя не обмануться в жизни… — заметила Шасна. — Невозможно просто, всё равно где-то попадёшь впросак. Даже правдовидицы обманываются.

— В первую очередь — правдовидицы, — отметила Айни.

— Почему?

— Вы слишком уверены в том, что видите истину.

— Каждая Ашаи — суть правдовидица. Так что тебе следовало сказать «мы», а не «вы», — спокойно повела ушами Шасна, блистая холодным взглядом.

— Не каждая Ашаи, брось, — усмехнулась Айни, дочь Сунгкомнаасы.

— Настоящая Ашаи, я имею в виду.

— Не стану спорить, но скажу: Ваал каждой из нас дарует нечто особое, и далеко не всегда это — правдовидение. Ты, Шасна, привычна к тому, что можешь схватить чужую душу и вытряхнуть её, как улей. И тебе кажется, что все так способны или, по крайней мере, могут попытаться.

— Почему душа — как улей? — полюбопытствовала Арасси.

— А как иначе. Улей, а в нём пчёлы-мысли, они только и делают, что жалят.

— Такого ещё слыхала. В чём-то верно, а в чём-то — нет, — покачала головой Шасна.

— Нигде нет полной ясности.

Шасна забила хвостом:

— Вот уж в тебе сомнения сидят. Так уж и нигде нет, прям. Уверенность — она важна. Когда ты сомневаешься, то твоя воля стынет, как лёд реки в Норрамарке.

— Сомнение — оно важно. Без него нет воли и намерения. Когда ты сомневаешься, то ты — дочь чувства и душа мира, знающая его тайну. Когда ты уверена, то похожа на глупую овцу, что бредет за стадом в Хольце.

Арасси лежала с видом, будто её страшно болит голова, а потом вскочила:

— Эй, вы с ума посходили, болтать о такой чепухе! Бросьте немедля, пейте вот лучше херес. Дать ещё, Шасни? Не отказывайся, я сама делала, не обижай.

— Не обижу, — уверила Шасна и протянула пустую кружку. — Влей, пожалуйста. Айни, я вот что тебе скажу.

Ашаи, дочь Сунгкомнаасы, дитя патрицианского рода, не глядела на собеседницу, а поглаживала струны лютни.

— Только не говори гадостей, я от них расстраиваюсь, — молвила она, плавно качая головой из стороны в сторону, глядя на свой инструмент.

— Я никогда тебе гадостей не говорила и никогда не скажу, — прямо сказала Шасна, приняв полную кружку от Арасси. — Мне кажется, ты путаешь личную уверенность с паясничающей уверенностью толпы. Смотри: твоя личная уверенность — твоё острие духа — твоё намерение. Оно может быть каким угодно: верным с точки зрения одних истин, и ужасным — с точки зрения иных. А уверенность толпы — всегда безумство и шутовство, кто тут спорит. Толпе покажи хвост, а она провозгласит его императором.

— Может и путаю. Вполне может быть. Я ж не уверена в своей правоте. В жизни так легко запутаться в сетях.

Шасна встала на скользкий путь. Её суждения всегда решительны и далеки от хитрости, а искусствами речи и спора она владеет откровенно плохо из-за своего прямого, как стрела, характера (а какой ещё может быть у Ашаи с сильным взглядом?); у неё мало шансов против изощрённой в этих вещах Айнэсваалы, которая отлично чувствуется в гибких, потаённых ходах слов и никогда не утрачивает высокой невозмутимости.

Их беседе пришла на помощь Арасси, юркнувшая к себе на кровать:

— Знаете, я тут прознала одну новость. Холли беременна, — сказала она, усевшись. Её руки обхватывали колени, а подбородочек нашёл приют на ладони.

— Да ну? — нахмурилась Шасна, удивившись такой новости.

— Она сама мне сказала, — с победной правотой отпарировала Арасси.

— А срок какой? — спросила Миланэ, чуть испуганно.

— Шесть-восемь недель, вроде того, — ответила Арасси, что-то выискивая у себя на тумбе.