Молчали, смотрели прямо, всё как полагается. Вылитые статуи.

— Простите сёстры… подскажите, пожалуйста, как здесь попасть в Админу? — робко подошла незнакомая ученица-сталла, наверное, буквально вчера принятая в дисципларий, совсем ещё юная; да что там юная — маленькая, лет тринадцать, не больше.

— Прямо-прямо-прямо, через внутренний двор. Не сворачивай, — посоветовала Миланэ.

— Большое спасибо.

— Береги себя, ученица, будь охотна.

— Ам… Спасибо.

Эта краткая беседа, запретная с точки зрения традиции (вместо неё должны отвечать ученицы-помощницы), как-то привела Миланэ в чувство, оживила. Страшно захотелось выговориться, подытожить всё, что было прожито; нет, она не верила, что достойна гибели, она всегда считала, что сестринство должно следовать давнему изречению: «Пиши слабости своих сестёр на песке, а безупречности — на камне». И разве попытка узнать то, как всё на самом деле, пусть даже наивная до чрезвычайности — столь великое преступление для Ашаи-Китрах?

«Я лишь пыталась быть верной, сильной, волящей Ашаи. Не собиралась я к предательству; не собиралась стать не-Сунгой; не собиралась удалиться в отщепение; не собиралась стать шаманаей; не собиралась идти против сестёр, ибо сама такова; я лишь пыталась указать, что современная Ашаи — нечто, что должно превзойти; я ведь видела иные миры — не безумна ведь, лишь просто честна! Почему мои сёстры убивают меня?»

— Сёстры, я должна… нужно сказать…

Ох да, сколько всего хотелось сказать.

Шаана и Аратта, навострив уши, глядели на неё, растерянную и израненную от борьбы. Вдруг они в одночасье, не сговариваясь, сжали её ладони: Шаана слева, Аратта справа; Шаана сплелась с нею пальцами, Аратта обняла целую ладонь, возле запястья.

— Тёмные воды душу омыли, Миланэ, — Шаана.

— Поток их сносит тебя к водопаду, Миланэ, — Аратта.

— Ты направишь стрелу своей воли, Миланэ, — Шаана.

— У твоего духа — алмазные когти, Миланэ, — Аратта.

— И ты сразишь ими лик страхов, Миланэ, — Шаана.

— Ты умрёшь и возродишься вновь, Миланэ, — Аратта.

У неё застыла кровь, она не могла пошевелиться. Казалось, никакие слова утешения, сочувствия или жалости не смогли бы сейчас помочь. Более того, они вызвали бы только раздражение.

Но это не были слова утешения.

Меньше всего это было утешением.

Эти слова призвали её. Ранее вокруг витали мрак и сплошное отчаяние. А теперь Миланэ обнаружила, что она не распласталась ниц, в ней нашлись хищные дерзость и смелость; и её жизнь не была копошением в уютной низине веры, а преодолением скалистых склонов горы жизни…

Вдруг они нестройно, но осторожно отпустили руки Миланэ, а она почувствовала, что к ним кто-то приближается.

Это оказалась Ваалу-Миальси, молодая наставница светского этикета и этикета Ашаи; дисциплары старших годов знали её плохо, ибо она прибыла в Сидну после обязательного пятилетнего служения не более, чем год назад; выглядела она ненамного старше своих подопечных.

— Вы с ума сошли!

Она чуть нагнулась к ним и громким, злым шёпотом начала отчитывать:

— С ума сошли — междусобойчики устраиваете, а ведёте дисциплару к Приятию! Тссс. Глядите лучше на время, чтоб не опоздать.

Ученицы кивнули.

Немного выждав, Миланэ сначала поглядела на Шаану, потом на Аратту, в поиске их взгляда; но теперь они смотрели прямо и вниз, как полагается.

У огромных дверей Зала Огня Сидны — никого. Это не случайность — так положено.

Ваалу-Миланэ без слов передала своим помощницам нехитрые вещи — её руки должны быть полностью свободны. Теперь она должна войти сама, далее невольно иметь помощниц; на этой тропе веры невозможно иметь помощниц.

«Сколько это шагов?», — помыслилось ей.

Надо пройти путь до Круга Трёх. Совершенное одиночество этого пути должно превратиться в одинокое совершенство.

Двумя руками она толкнула створы дверей; они поддались необычно легко, и тут можно даже заподозрить нечто знаковое, мистическое, сверхсущностное, словно бы сам Ваал приходит на помощь. Но на самом деле известно: с той стороны тихо-тихо помогают два служителя, которые потом как можно незаметнее прячутся, ибо Зал Огня должен быть пуст: лишь дисциплара и Круг Трёх, что начинает Приятие.

Оглядываться нельзя — таков обычай.

Зал Огня Сидны: он велик, он величествен, он прекрасен. Сидна стоит на земле семь сотен лет — достаточное время, чтобы зодчие создали достойное; этому Залу Огня всего ничего, лишь три сотни. Это колоннада, стремительные своды, пол гранита, высота нефа в два десятка львиных роста, ничего лишнего; огромные витражные окна, полутемень, светотень, холодные серые стены; величие Сунгов. Вот центральная дорожка — найсида, что ведёт к Чаше Ваала — великой чаше, в которой почти всегда горит огонь, зажжённый игнимарой.

Наверное, нет такой церемонии, как Приятие в своей целости, столь переполненной условностями и обычаями, которые нигде не прописаны, даже в Кодексе и многих иных книгах Ашаи, но почти обязательны к следованию, ибо так ты будешь «вести себя верно», согласно аамсуне.

В совершенно пустом Зале найсида вела к трем сёстрам; они находились возле Чаши. Около сотни шагов. Можно идти как хочешь: быстро или медленно; помня о формальностях походки или напрочь пренебрегая ими; с грустным или весёлым ликом; размахивая хвостом или поджав его; глядя вниз, глядя вверх, глядя прямо; как угодно. Нельзя лишь делать остановки в пути.

Она не раз слышала, что этот путь для многих Ашаи оказался чрезвычайно сложен. Многие сёстры утверждали, что лучше бы в начале Приятия было полно голов, а не только Круг Трёх — в одиночестве трудно идти. Нет, ничего подобного — Миланэ просто пошла, помня о походке Ашаи, которая должна быть свободна от скованности; эту скованность истравляют многолетними упражнениями. Теперь она очень хорошо поняла смысл многих церемоний. Они позволяют не размышлять, они позволяют отдаться течению. Она не думала о гибели, о страшных вещах, о том, что будет и что могло бы быть; она просто делала то, что должна, и это занимало всё сознание, не оставляя иного.

Шаги стучали в тишине.

Сёстры Круга внимательно наблюдали, как она приближается. Здесь нет правильного способа приближения, каждая ученица подходит по-своему. Круг Трёх должен увидеть в её походке и повадках то, что позволит принять одно важное решение.

В древнейшие времена ученица подходила к наставницам тогда, когда считала себя готовой. Конечно, теперь такого своеволия нет — много воды утекло со времён тех ярых Ашаи древности. Это превратилось в обычай: когда ученица приблизится на двадцать один шаг (не больше, не меньше) наставницы перестают наблюдать за нею и принимаются за беседу, которая должна выглядеть, как абсолютно непринуждённая (безусловно, каждое слово выверено). Полагается беседовать о Ваале, о вере, о чести, о величии Сунгов и тому подобных вещах (Круг Трёх, в подавляющем большинстве случаев состоящий из малознакомых, а то вообще незнакомых между собою сестёр, определяется с темой загодя).

Её глаза увидели, как сёстры отвернули взоры, а уши услыхали:

— Вне сомнений, сестрины: злая ирония, что Ашаи-Китрах во все времена приходилось пролетать между горой преданности Сунгам и пиком истинной веры.

— Мне не доводится видеть здесь разницы, сестра. Преданность Сунгам — истинная вера.

— И я не понимаю, отчего здесь надо пролетать. На этих высотах нужно жить.

К ним должно быть три шага. Три.

Миланэ свершила классическую остановку: на левой лапе нужно прервать движение, а потом перенести вес на правую, словно сделав шажок назад, левую несколько мгновений подержать в расслабленности, а потом принять нужную позу.

Она встала просто: лапы ровно, хвост долу, ладони сложены у живота.

Не только и не столько они изучали Миланэ, как она их. Им не предстояло сделать в жизни великого шага в пропасть, они лишь делают то, что должно; ей же, дочери Андарии, воспитаннице Сидны, надлежало переступить грань. Потому её чувства обострились, а взор обрёл остроту; пробудились силы, жила своей жизнью эмпатия.