Вдруг промелькнуло в душе, что этого «потом» может не быть.

«Времени у меня и так не осталось», — подумала Арасси. Пришло на мысль, что то же самое может сказать любое смертное существо: и которое умрёт завтра, и которое умрёт через пять десятков лет.

Ни у кого из нас нет времени.

========== Глава XXI ==========

Глава XXI

— Миланэ, Миланиши, просыпайся!

— Аааа… Что? — зашевелилась Миланэ; одну руку она совсем отлежала, и по ней бегали неприятные мурашки; перед глазами встала привычная светло-жёлтая стена.

— Не проспи, соня. Сегодня начинается наше Приятие, — говорила ей Арасси, по-доброму и певуче, словно маленькой львёне.

Это было странно.

Вдруг утро накатилось на неё, мощно и быстро, с помощью воспоминаний: да, она вспомнила всё, всё, что предстоит.

— О, нет. Только не это. Сегодня, — вырвалось совершенно само.

Арасси что-то суетилась по дому, её шаги раздавались чуть ли не повсюду.

Миланэ повернулась.

— Почему я так крепко спала? — щурилась она от слабости, сонливости, утреннего света и довольно скверного самочувствия.

Оказывается, Арасси уже приготовилась уходить; стоя посреди комнаты, ждала, когда Миланэ посмотрит на неё.

— Ты куда?

Вопрос был не из тех, которые нуждались в прямом ответе. Просто Миланэ рисовала это прощание… как-то по-другому. Ей и в голову не могло придти, что Арасси может просто так взять и пойти. Она не знала, что должно быть… Но какое-то прощание… Слёзы! Взаимные всепрощения…

«Она ведь знает, что мы больше не увидимся! Мы не будем видеться с этого момента о кровь моя о Ваал мой а теперь она стоит посреди комнаты чуть ли не улыбается неужели это Приятие совершенно всех сводит с ума, неужели ей всё равно и плевать что со мною будет как так можно мы с нею прожили столько лет я ей столько рассказала, да она единственная знает о лике моей судьбы и что же — плевать?! Как так как так что происходит в этом никчёмном мире чтобы он провалился со всеми его дурными выходками где тебя подстерегает опасность за каждым углом и нельзя проснуться поутру чтобы не расплакаться от горя… Ага, теперь-то все заживут живым нет дела до мёртвых и борьбы погибающих мы все заботимся о собственных хвостиках хорошо это или худо. Предки, болит голова… ещё бы ей не болеть… Я умру ещё до Приятия, я заболею и слягу… Я могу притвориться беременной или больной. Я так выкуплю себе немного жизни. Я могу отказаться от Приятия… Я жить хочу, но мне нельзя. Я жить хочу, а нельзя. Ха. Ха-ха. Смешно. Не смешно…»

Арасси всё что-то суетилась, бегая по дому, потом снова вернулась в комнату.

— Круг Трёх встречает меня в Зале Огня в десять. Тебя встречают в полдень, не забудь. Мне пора. Часы только-только прозвенели девять.

Арасси подошла и поцеловала в щёку безвольную, сонную и притихшую от близкой темноты Миланэ.

— Миланиши, только не делай глупостей на Приятии, ладно? Всё будет хорошо. Я тебе записочку накропала, почитаешь. Пошла. Удачи, Милани!

— Тебе тоже, — бессознательно ответила она.

Хлопнула дверь и всё стихло. Умерло.

— Что за… — Миланэ поднялась на локтях и так, полулёжа, осмысливала своё положение.

Дела…

Следовало собираться. Миланэ быстро и споро приступила. Всё, что можно, уже передумано. Всё, что можно было сделать, сделано. А что не сделано — уже поздно. Письма в столе. Арасси найдёт. Если захочет. «Снохождение», оказавшееся почему-то на столе (Миланэ вообще не помнила, когда успела его переставить, ведь читала в кровати), перепрятано в сундук. Пребывая здесь-и-сейчас, она делала всё ладно и хорошо. Одела пласис, купленный в Марне; подвязала стамп, заткнула сирну; не стала баловаться с тентушью; умастилась сандаловым маслом за ушами; взяла белую тунику свободного кроя, длинный кусок белой материи, приготовленные ещё год назад; ключ не стала брать, вообще ничего личного — всё бросила, кроме северного амулета, который спрятала в складках туники, сама не ведая зачем, ведь потом его не оденешь. Впрочем, почему нет? Нужно будет незаметно надеть и спрятать под одеждой. Да, Миланэ взяла его из вредности и насмешки: когда её, мёртвую, понесут на сожжение, то увидят северный амулет на груди, и это будет забавно. Да, больше: Круг Семи может заметить его на самом Приятии, и это будет ещё забавнее, если они поймут, что это за вещица.

Нет, это уже сумасшествие.

Безумие, упорство, отвага, чувства, умные доводы — всё смешалось в сознании Миланэ. Страшно уже не было. Единственное, что сейчас всерьёз огорчало, так это прощание с Арасси. Право, верно говорят: дисциплары с ума сходят от этого Приятия (Миланэ сейчас поняла всю нелепость сей церемонии, как и всех церемоний вообще); вот и Арасси не выдержала того, что вскоре станет сестрой.

Начала читать её записку:

Милая Милани,

прежде всего хочу выразить тебе свою настоящую…

Тут постучались в дверь.

Понимая, что никакой текст, изъявляющий настоящее, великое сожаление, трагическое прощание не может начинаться этим безгранично пресным «…прежде всего хочу выразить…», а потому скомкала записку и кинула в угол, не глядя.

«Кровь моя, какая чепуха вся эта дружба львиц, всё это сестринство и прочее».

И стало легко, даже как-то залихватски.

Стучался посланец Админы, проверяя, вышла ли дисциплара. Миланэ поздоровалась с ним и сразу пошла к стаамсу.

На первом перекрёстке — а это почти сразу, надо миновать лишь три дома — её, по старой традиции, встретили две дисциплары; теперь они заменяют всех подруг-учениц — остальным нельзя приближаться, даже всяческие пожелания считаются дурным тоном. Сегодня они ей будут помогать, пока не начнутся испытания.

Ими стали Ваалу-Шаана и Ваалу-Аратта. Миланэ неплохо знала первую, хуже — вторую; тем не менее, её как-то успокоило и настроило на менее бунтарский лад то, что именно они пришли сегодня провожать до Круга Трёх. Миланэ вообще-то хотела всячески попаясничать и нарушить традиционное молчание, которое должно храниться на протяжении всего пути: рассказать ученицам пару шуток; спросить что-то у них; если они не захотят говорить, наболтать какой-нибудь пакостный монолог — не всё же в душе держать. Да и в целом не хотелось видеть никаких «подруг», чтобы их всех бездна сожрала.

Но с этими дисципларами она так поступить не могла.

Шаана, несмотря на свои то ли двадцать, то ли двадцать один, уже имела великую известность в Сидне, как Ашаи, подающая величайшие надежды — «звезда духа», как говорили наставницы. Её талант в том, что ей удавалось всё. Более того, она хороша собой; о личных качествах нечего и говорить — все отзывались о ней в самых приятных комплиментах; плохо наговаривали только откровенные негодяйки, которым никто не верил.

Аратта чем-то напоминала Шасну, только более мягкой и благородной породы. Держалась эта львица чрезвычайно порядочно и отлично одевалась, не пышно или вызывающе, а с большим вкусом, что отмечали все, даже совсем далёкие от таких тем. В дисципларии её знали как мастерицу мансуры и траурного церемониала; в этом она, надо признать, превосходила Миланэ. Из мансуры она извлекала настолько душераздирающие звуки, что холод и волны по спине ощущали даже бывалые наставницы, не говоря уже о светских душах.

Да, это были именно те ученицы, хорошие, очень хорошие; она не могла перед ними дурно себя вести; Миланэ вдруг осознала, что сделает всё, как надо, определённо зная, что это — конец; в этом будет её великий триумф над жизнью и смертью. Паясничанье ушло под лёд. Её не будет, но они будут — возможно, они будут удачливее и сильнее? Незачем показывать им пропасти — они сами найдут их.

Вошли в стаамс; в Зале Встречи оказалось необычайно многольвино; многие Ашаи косились на Миланэ, но делали вид, что не замечают. Традиция. Сели на лаву у стены, возле огромного, восхитительного панно на тему самой великой, Хтойской войны, потому что оставалось целых полчаса к полдню.