— Да. Сдержала, — Алекс кивнул головой. — О, коварная женская хитрость! Ни слова не сказала!

— Я знал, что могу ей доверять. Но перейду к сути дела. Итак, недавно я был в Германии. Туда я поехал по приглашению некоего коллекционера, который прислал генералу секретное письмо. В нем говорилось о совершенно бесценной статуе Будды. Некогда она находилась на моей родине, в городе Моулмейне и украшала ту самую пагоду, о которой Киплинг написал стихи: «Где стоит на самом взморье обветшалый старый храм»… Вы, конечно, знаете это стихотворение?

— Знаю, — Алекс задумчиво улыбнулся. — В силу странного стечения обстоятельств я назвал свою последнюю книгу строчкой из этого именно стихотворения. Но не хочу вас прерывать. Продолжайте, пожалуйста.

— Так вот, эта статуя пропала во время последней войны, когда японцы заняли Бирму. Она исчезла в ходе боев в городе, и с тех пор никто уже ее никогда не видел. То есть, о ней ничего не было известно и считалось, что она разделила ту судьбу произведений искусства, которая тысячелетиями является уделом скульптур и статуй, выполненных из драгоценного металла: была переплавлена укравшими ее людьми. И вот три недели назад генерал получает письмо. Естественно, его отправитель не признается в том, что владеет статуей, но сообщает, что может оказать помощь в ее приобретении, а также предупреждает, что дело совершенно секретное, и любые попытки разглашения или уведомления властей приведут к исчезновению статуи «на века», как он выразился. Я сразу же отправился в Германию и после сложных маневров наконец-то добрался до статуи. Несомненно, это был подлинник. Я располагал полномочиями от генерала и купил статую.

— И сколько вы заплатили?

— Сто пятьдесят тысяч фунтов, — спокойно произнес Чанда, — и даже немного больше. Я заплатил двести семьдесят тысяч долларов в американских банкнотах, а не чеком, так как на этом настаивал анонимный продавец. До сих пор не знаю, кто им был. Я узнал только, что Будда из Моулмейна в ходе войны попал в частные коллекции Геринга. Что было со статуей потом, я не знаю. Знаю только, что она подлинная.

— Вы перевезли ее сюда?

— Да, конечно. Я был застрахован от всяких неожиданностей и деньги вручил только после того, как статуя была доставлена на борт моторной лодки у берегов Англии. Спустя пять дней пришло письмо из Лондона. Его автор писал, что сообщит английским властям о приобретении генералом ценного произведения искусства, считающегося утраченным и являющегося национальным достоянием Бирмы. Понятно, что в постскриптуме автор добавлял, что сумма в двести тысяч фунтов «доли» в этой сделке полностью его удовлетворит, и он вычеркнет ставший ему известным случай из своей памяти. Ответить на письмо он требовал до востребования.

— И как реагировал наш воинственный генерал Сомервилль? Не могу представить его вручающим шантажисту чек на двести тысяч фунтов.

— Господин генерал вежливо написал, что отправитель письма должен завтра ровно в одиннадцать тридцать пополудни явиться сюда для получения известной суммы. Поскольку по вполне понятным причинам все дело должно быть строго секретным, генерал настаивает, чтобы автор письма прибыл в Мандалай-хауз со стороны моря до пристани, а оттуда прошел тропкой над обрывом по краю парка к павильону, где ему будет вручена квота, которую он требует.

— Ах, вот оно что… — протянул Джо и тихонько присвистнул сквозь зубы. — Завтра ровно в одиннадцать тридцать. Но вы, мистер Чанда, не ответили еще на мой вопрос. Генерал действительно намерен дать ему деньги?

— Генерал Сомервилль оказался в трудной ситуации. Во-первых, он купил произведение искусства, являющееся национальной собственностью Бирмы и находящееся в списке утраченных сокровищ, который ведет один из комитетов ООН. Правда, согласно воле генерала, после его смерти статуя должна быть возвращена в Моулмейн. Конечно, это можно было бы сделать и раньше, но нет уверенности, что пересылка не будет сопровождаться скандалом, и тогда общество решит, что генерал оказался вынужденным под давлением обстоятельств согласиться на передачу статуи Бирме, а на самом деле он якобы хотел сохранить ее для себя. Во-вторых, вся сделка была нелегальной, ее заключение сопровождалось многократным нарушением закона: генерал купил и нелегально переправил в свое поместье в Англии, в тайне от властей, предмет, о котором знал, что он был украден; что он выполнен из драгоценного металла, общий вес которого превышает двести фунтов. Словом, все вместе это окончательно скомпрометировало бы генерала Сомервилля как гражданина и ученого. Никто не поверил бы в благородство его намерений, не говоря уж о судебной ответственности.

— А вы верите в благородство его намерений?

— Да. Будь иначе, я не участвовал бы в этом. Мне кажется, что я честный человек, и даже тот факт, что одно из достояний моего народа будет возвращено миру, не был бы решающим при другом повороте. Видите ли, мистер, я с самого начала знал, что генерал Сомервилль захочет когда-нибудь… использовав меня как посредника, вернуть эту статую Бирме. Только для этого он ее и купил. В свое время он был комендантом гарнизона в Моулмейне. Тогда он начал интересоваться искусством Индии, Бирмы и Непала. Думаю, что как молодой офицер, он не часто испытывал угрызения совести. Я не правомочен судить его. Я не помню тех времен. Я моложе его на двадцать лет. Думаю, что умирая, он захочет оплатить свой счет Бирме. К тому же генерал всегда утверждает, что провел там самые счастливые годы своей жизни. Я верю, что он поступит правильно, возвратив пагоде в Моулмейне ее статую.

— Несомненно. Но сначала он должен отдать шантажисту двести тысяч фунтов. Или он не намерен этого делать?

Молчаливым кивком головы Чанда подтвердил правоту Алекса.

— Не намерен этого делать. Он говорит, не без оснований, пожалуй, что нет гарантий, не захочется ли господину Пламкетту, так зовут этого предприимчивого человека, через некоторое время получить следующие двести тысяч, а потом еще и еще. С другой стороны, генерал не может позволить, чтобы господин Пламкетт раззвонил всему миру подробности покупки статуи из Моулмейна. Собственно, именно поэтому я сейчас здесь, у вас. Я боюсь, мистер Алекс. Генерал Сомервилль прочитал слишком много детективов, кроме того, он чрезмерно отважен. Он придумал написать эти письма в полицию и вызвать вас сюда, создав вокруг себя такую атмосферу, в которой никого не удивил бы факт покушения на него и… необходимость защищаться.

— Тем самым вы хотите сказать, что генерал Сомервилль решил убить Пламкетта?

— Да, мистер Алекс! Именно это я хотел сказать. Более того, генерал рассчитал, что, находясь здесь, вы, мистер, станете главным свидетелем. Когда завтра явится Пламкетт и войдет в павильон, генерал хочет быть один, вручить ему после небольшого словесного сопротивления и требования гарантий в виде слова чести или чего-то подобного деньги, а когда тот повернется, чтобы уйти, вытащить из ящика приготовленный револьвер и убить его, а потом сказать, что держал при себе оружие, поскольку были письма с угрозами, а двести тысяч фунтов предназначались Каролине. По этой причине, в частности, он изменил завещание в вашем и мисс Бекон присутствии. Генерал все запланировал с «оптимальной точностью», это его любимое выражение, и я бессилен отговорить его от задуманного шага, хотя глубоко убежден, что план провалится.

— Так… — нахмурив брови, протянул Джо. — Во-первых, не сомневаюсь, что наш шантажист не настолько глуп, чтобы лезть в ловушку, не приняв мер предосторожности: во-вторых, генерал достаточно стар, у него дрожат руки. Если ему не удастся покончить с тем человеком одним выстрелом или, скажем, он только его ранит, тогда скандал примет действительно уголовный оттенок. Английский закон безжалостен к тем, кто стреляет в безоружного, не ожидающего нападения человека. Причем, не является смягчающим обстоятельством то, что противник генерала — бандит и шантажист. А тот факт, что генерал убил, чтобы заставить навеки замолчать того, кто мог бы его скомпрометировать, фатальным образом повлияет на общий ход расследования. Кроме того, убийство — это вообще не решение, которое можно брать в расчет.