И вставало солнце.

Амор долго стоял на крыльце, склонив голову к плечу, словно прикидывал, с каких из авгиевых конюшен начать. Правда, Гераклом он себя не чувствовал, скорей немощным домовым эльфом. А начинать было нужно: у него уже не было выбора, если он хотел и дальше заботиться о тех, кто оставался в приюте. У них-то не было ничего вообще, и даже деревенские – самые щедрые из них – не могли ничем делиться, потому что нечем.

Немного зарядив комм, Амор связался с кардинальским двором. Брат Юстин был ожидаемо на ногах и объяснимо настрожен. Амор подозревал, что о нем ходят самые разные и не всегда приятные слухи, включающие и сомнения в умственных способностях. Хотя Всевышний с ними, лучше считаться блаженнным и недалеким, чем очень умным, но бессердечным. Наверное. Но брат Юстин оживился, когда Амор сказал ему, что он сам считает допустимым и даже желательным оставить деревню, и знакомые советуют ему то же. Но разумеется, он попытается увести с собой и самых страждущих.

– Благословит ли меня на это его преосвященство, отец Юстин? – безнадежно спросил Амор и заставил себя улыбнуться, чтобы сгладить тоску в голосе.

– Подождите, Амор. – Отец Юстин переплел пальцы рук, затем резко разорвал замок и нервно ухватился за подбородок. – Вы хотите покинуть деревню, но не один, а в сопровождении… э-э-э… местных?

– Э-э-э… – не удержался и сымитировал его Амор – гадкая язвительная натура учуяла секундную слабину и взяла верх, но затем, спохватившись, сделал вид, что это звук-«раздумье», и продолжил: – не обязательно. Некоторые оказались здесь случайно, а были рождены в Мали. Или… – он пожал плечами. – Я все-таки, наверное, предпочел бы заявить, что не они будут сопровождать меня, а я их.

– Отец Амор, – строго сказал брат Юстин, – давайте-ка еще раз. Вы – европеец в стране, которая традиционно не очень хорошо относится к европейцам. Колониальное наследие, знаете ли, расовые предрассудки и так далее. Мы чрезвычайно рады, что своей бескорыстной службой простым людям вы расположили их к себе и завоевали уважение. Я честно признаюсь, брат, это редкость. Слишком часты высокомерие и недопонимание. С обеих сторон, Амор! – он вскинул палец. – Вынужден признать, что и наши братья не всегда демонстрируют достаточное смирение. Но при этом оно одно не расположит к ним. Вы смогли преодолеть этот барьер. Здорово. Отлично. Но… – он откашлялся. – Будем откровенны. Ситуация, складывающасяся вокруг вашего прихода… безотносительно мнения о церкви, просто объективно оцененная, несколько, эм-м, опасна. Я не знаю, в какой мере вы интересуетесь тем, что происходит на расстоянии более ста километров от вашей церкви, но смею заверить: все очень нехорошо, и становится хуже. К сожалению. И… – отец Юстин отвел взгляд, кажется, даже скрипнул зубами. – Боюсь, что некоторая нестабильность провоцирует обострение самых неприятных черт в людях. Сообщения о мародерствах, плене, пытках и прочих преступлениях против невинных и беззащитных, к моему глубочайшему беспокойству, изобилуют. – Он подался вперед, заговорил задушевнее, мягче, сдвинул брови, смотрел тревожно, словно взывал к каким-то непонятным чувствам в душе Амора. – Отец Амор, я категорически не хочу говорить этого, но будем честны: вы чужак. Чужак, олицетворяющий силу, которая не везде принимается людьми. А вы обременяете себя… тем багажом. Что я хочу сказать: мне представляется возможным заручиться поддержкой определенных сил, чтобы они отправились в вашу провинцию и организовали спасательную экспедицию. Вы можете запросто оказаться в одной со мной комнате уже через два-три дня.

Он гостеприимно улыбнулся.

– А они? – спокойно спросил Амор. Сорок семь взрослых, шестнадцать детей до пятнадцати лет. Больные, раненые, голодные, загнанные. Возможно, к ним добавятся и чьи-то осиротевшие племянники и племянницы, может, придется взять и чьих-то немощных родственников. В деревне быт простой, отношение к человеческой жизни – тоже: если ты приносишь пользу, о тебе заботятся более сильные. Иначе – увы, такова жизнь. От немощных избавятся с облегчением, пусть и поплачут, глядя им вслед.

– Милый Амор, – ласково, печально сказал отец Юстин, – они – не европейцы. Я подчеркиваю этот прискорбный факт. К сожалению, цивилизация едва ли когда-нибудь избавится от ксенофобских настроений, говорим ли мы о Европе, Азии, любой другой стране. У местных скорее всего будет шанс… – он снова развел руками, подбирая слова, – выжить. У вас в составе этой армии спасения этого шанса не будет. Нет, Церкви, разумеется, нужны герои, но предпочтительно не посмертные, ситуация складывается таким образом, что самое трагичное ее развитие очень сильно навредит Церкви. Я взываю к вашему долгу перед ней, – проникновенно произнес он.

– Скажите, отец Юстин, но ведь моим подопечным может быть оказана помощь со стороны гуманитарных организаций?

– Разумеется, – ответил отец Юстин и откинулся назад, с трудом сдерживая недовольство.

– Докуда мне нужно довести моих подопечных, чтобы затем я мог вверить себя тому спасательному отряду?

– Вам нужно преодолеть не менее ста пятидесяти километров. Вам могут по крайней мере выделить транспортное средство, если вы собираетесь тянуть за собой весь приют?

– Не думаю.

Амор, сказав это, криво усмехнулся. Едва ли можно рассчитывать на то, что кто-то из деревенских воспылает любовью к ближнему настолько, чтобы уступить свою колымагу, изначально зная, что она ему не вернется ни в каком виде. Он попытался объяснить это брату Юстину; тот, кажется, понял. Сказал:

– Это самое самоубийственное предприятие, с которым мне только довелось столкнуться в моей жизни. Наверное, даже миссия в зоне карантина, в которой я, младой осьмнадцатилетний ученик принимал участие, не была настолько безнадежной. А я был очень дерзким восемнадцатилетним учеником, твердо знавшим, что я и только я смогу спасти мир. Амор, вы рискуете своей жизнью, а равно и жизнями этих людей. Если они так плохи, если их самочувствие такое неважное, то они едва ли дотянут до санитарного лагеря.

– Посмотрите на это с другой стороны, брат, – пожал плечами Амор. – Тут у них вообще не будет шансов. И кстати, если вы искренне и осознанно заявляли, что епископат готов отправить отряд, чтобы спасти меня, где шанс, что он не привлечет внимания тех же мародеров? И если бы случились жертвы, они абсолютно однозначно легли бы на мою совесть. И это бы оказалось непосильным бременем для меня. Я, к сожалению моему и вашему, оказался в безвыигрышной ситуации. Согласен, что мне все опасней оставаться здесь. Но им – опасней тем более.

– Мы ничем не можем помочь вам! – в отчаянии воскликнул отец Юстин.

– Отчего же? – искренне удивился Амор. – Молитвой.

Отец Юстин только покачал головой.

Затем они обсудили возможный маршрут, и Амор сказал, что не факт, что он воспользуется тем, который предложил отец Юстин. Он отчего-то вспомнил карту, котору ему показал Яспер. Кажется, к предполагаемому маршруту в некоторых местах слишком близко подбирались красные зоны – территории, находившиеся под властью если не частных армий, так партизан – самоуправцев, иными словами. Яспер злословил на счет обеих этих сторон, и даже если убрать его субъективное отношение ко всему, что не Лига, у него наверняка были веские причины не любить их. Отец Юстин убежденно сказал, что те двести сорок километров до ближайшего санитарного лагеря вполне возможно преодолеть за восемь-десять дней. Отец Амор согласно кивал головой и думал, что как бы три недели не оказались слишком оптимистичным прогнозом.

Затем Амор долго стоял и размышлял: что делать с коммом. Брать с собой, оставить здесь, уничтожить. Что делать с домом и церковью, стоит ли рассчитывать на то, что оставшиеся без него сельчане будут присматривать за приходским имуществом, или вдариться в беспросветный пессимизм и исходить из того, что вскоре некому – и некуда – будет возвращаться.

Он все-таки взял комм – штучка была совсем маленькой, очень легкой. Уничтожить ее всегда успеется. Наверное, и пока Амор будет готовить своих подопечных к Великому Исходу, комм как раз зарядится достаточно, чтобы хватило хотя бы на часть пути.