Затем были очередные требования Давода немедленно явиться в его распоряжение; осторожные вопросы Зубару: все ли хорошо, как именно оценивается ситуация, каково настроение. Дополнительная проверка планов и собственных сил, возбуждение помощников Дейкстра, подозрительно похожее на истерику. Меланхоличные замечания Идира, стоявшего рядом с окном: «до чего шумно…». Краткие замечания Сумсквата о происходившем в южной Африке — он развлекался во время отдыха, изучая репортажи на инфоканалах в Африке и вне ее. Секундная пауза — Яспер проверял собственную готовность, смотрел на своих товарищей, на Дейкстра, его помощников. Страстное, детское желание, чтобы ему нарисовали крестик на груди — и удивительное ощущение: словно чьи-то легкие пальцы коснулись ее.
— Н-ну что, — процедил он. — Пора начинать. Да помогут нам Высшие Силы.
Эхом рядом с ним прошелестело: «Да поможет нам Всевышний». Кто-то склонил голову, кто-то поднял глаза вверх. Дейкстра опустил их. Яспер посмотрел на него, дождался его согласия и сказал:
— Готовы, господин генеральный секретарь?
— Давно готов, — скупо улыбнувшись, ответил Дейкстра.
Дальнейшее заняло куда меньше времени, чем подготовка, и обошлось на удивление без приключений. Переезд ко дворцу — жалкие пятнадцать минут с учетом проверки на постах и брани со слишком ретивыми полицейскими, отказывавшимися пропускать их; переходы внутри дворца заняли больше времени. Яспер отмечал мимоходом, как просто оказывалось довести Дейкстра до контрольного пункта, когда они уже были на территории дворца, он прислушивался к переговорам в интеркоме своих товарищей, следил за тем, как Дейкстра проходит проверку. Ему самому ход туда был заказан. К нему уже шел Давод, и он был зол. Яспер краем глаза следил за огромными мониторами: Дейкстра шагал к президиуму, прямо к Дюмушелю, натянуто улыбавшемуся, к остальным высшим чиновникам, пока сохранявшим свои посты. Играл гимн, произносились речи; Давод приказывал Ясперу и еще троим людям сдать оружие и личные вещи и отдавал приказ об аресте. Яспер подчинялся — выбора не было, не Давод, так полиция могла сделать это. Его вели к служебным автобусам, и в них точно так же работали мониторы, на которых Дейкстра уже произносил свою первую речь в новом качестве.
Яспер посмотрел на Идира.
— Не жалеешь? — спросил он.
Идир усмехнулся и покачал головой.
— За последние пять лет, мой дорогой друг, это было самое захватывающее приключение, — тихо ответил он и подмигнул. — Подумай: мы выступили против официальной власти и остались живы. Я буду рассказывать это внукам каждый месяц, и каждый раз буду изобретать новые подробности.
Яспер закатил глаза.
Он очень хотел, чтобы хотя бы его комм оказался в его руках, чтобы отправить какое-нибудь глупое сообщение Амору, чтобы тот на него ответил, чтобы можно было улыбнуться ему. Хотя, наверное, даже если бы у него в руке комм чудесным образом материализовался, Яспер семь раз подумал бы, прежде чем обращаться к Амору: одно дело быть майором лигейской гвардии, скандальным, но уважаемым, и другое — находиться под арестом и подозревать, что обвинением в дисциплинарном поступке дело не ограничится. В том, что арест рикошетом ударит и по Амору, Яспер подумал во вторую очередь. Куда болезненней было осознавать, что он из победителя, успешного офицера оказался побежденным. Это задевало. Было унизительным. Яспер меньше всего хотел милости от кого-нибудь не из тех, от кого готов был ее принять. Он был готов довериться своим товарищам — он был привычен к тому, чтобы принимать от них помощь и помогать им; были еще приятели, чья поддержка не оказалась бы для него унизительной. И был Амор, чье расположение было куда ценней, чем сам Яспер готов был признать; в чем именно заключалась значимость Амора, он думать не хотел, но нуждался если не в контакте с ним, то по крайней мере в незамысловатой уверенности, что оба они имеют друг на друга право.
Квентин Дейкстра проводил свою первую пресс-конференцию в новом качестве; Яспер проходил процедуру установления личности. Полицейскую. Забавное ощущение: одновременно унизительно, и при этом словно не с ним это происходило, а с кем-то другим, а Яспер — всего лишь находится в массовке этих новомодных 5Д-фильмов и следит за актерами, отыгрывающими какой-то непонятный сценарий. С минуты на минуту менялся жанр действа: то третьесортный боевик, то фарс, то унылая мелодрама, актеры, кажется, сами не могли определиться, что именно и как играть, пытались изобразить классические страсти, но спотыкались о необходимость поковырять в носу, посплетничать о похождениях начальства, пожаловаться насчет зарплаты, и трагедия помимо их воли превращалась в трагифарс. Был поздний вечер, когда его отвели в камеру, пригрозили, что завтра прямо с утра его начнут гонять по допросам. Странным образом для него, наверное и для остальных нашлись одиночные камеры — клетушки скорей, в которых только и можно было, что сделать четыре шага от стены к двери, а если вытянуться на кровати, так можно ногами упереться в дверь. Неожиданно в голову скользнула забавная мысль: впервые за бесконечное время он остался один. Яспер усмехнулся. Через восемь минут он спал.
И потянулись дни. Яспер был привычен ждать: временами это было все, что ему оставалось, выматывающее состояние. Невозможно покинуть позицию, невозможно заняться чем-то осмысленным, невозможно расслабиться — нужно все время контролировать ситуацию. Иногда от этого зависела жизнь своя и товарищей. В камере же он был избавлен от постоянного стресса, необходимости следить за всеми четырьмя сторонами света; он сделал все, что мог и считал нужным, теперь от него мало что зависело.
Затем началась рутина. Подъем — когда взбредет нерадивым служкам неведомых божков, главное, чтобы было бессистемно, непредсказуемо и как можно больше разозлило заключенных; завтрак — безвкусная субстанция в неопределенном агрегатном состоянии, не то чтобы жидкая, но и не совсем твердая, от которой исходил пар настолько густой, что его можно было резать ножом, при этом температура у этой субстанции была не самая высокая — противная невнятно-теплая. Бродячие собаки, наверное, не опознали бы в ней нечто съедобное, а Яспер ел, принуждал себя, потому что голодным оставаться тоже не хотелось. Затем, чтобы настроение не превратилось бы в такую унылую хладную кашу, он делал упражнения, насколько ему позволяли размеры камеры. И думал. И вспоминал. И заставлял себя не заглядывать в будущее — не поможет, слишком велик шанс ошибиться, слишком много неизвестных факторов, чтобы можно было спланировать нечто жизнеспособное; не оглядываться на прошлое — в нем, как оказывалось, было очень много неуловимо-романичного, пряно-болезненного, желанного, чего-то неопределяемого, но заставлявшего томиться оттого, что это все по собственной глупости, недальновидности, самонадеянности Яспера так и осталось в прошлом. И ни в коем случае не забывать о настоящем. Использовать каждую возможность, чтобы выяснить: чего от него ждут, как им намереваются распорядиться, дружелюбны ли его друзья и так ли враждебны враги. Кому следует не доверять в первую очередь, стоит ли рассчитывать на благоволение Дейкстра, или это слишком фантастично, чтобы быть правдой. В конце концов, этот тип делом показал, что может притвориться благородным, если ему это нужно — именно этим он занимался. Пригласил на банкет пару кардиналов и полторы дюжины епископов, например: Яспер особо не помнил, кто из них чем знаменит, полюбопытствовал, чтобы выяснить — тем и знамениты, что ничего за ними не водилось. Никогда. Они мирно сидели в своих подворьях, следовали за более азартными собратьями, что-то организовывали, в каких-то благотворительных программах принимали участие, где-то появлялись по незначительному поводу, чтобы дать благословение, ссыпали ворохом умные слова, когда нужно было произнести речь, написать статеечку или что-нибудь такое; даже книги писали — или делали вид. Тем они были привлекательны для Дейкстра — невыразительные фигуры, любящие свое место куда больше, чем свою репутацию. Они оказались в нужном месте в нужное время, и уже через сутки их сделали звездами, не почитаемыми, но многажды цитируемыми личностями — что еще нужно, чтобы закрепиться на кресле, внезапно зашатавшемся под ними только потому, что оно зашаталось подо всеми. И тому подобное.
