— Оставьте эту чепуху, Стэнбери, — прервал он меня. — Мы оба живем уже достаточно долго, чтобы знать, что восьмидесятилетний юбилей у человека может быть последним. Поэтому сегодня я покажу вам кое-что.

Он встал и прошел в соседнюю комнату, немного пошаркивая ногами, но его худая фигура была в общем еще подтянутой. Я слышал, как заскрипел выдвигаемый ящик, затем хозяин вернулся с толстой папкой в тонких старческих руках.

— Вы должны мне поклясться, что не проговоритесь об этом ни одному человеку до моей смерти.

Я хотел придать сцене несколько шутливый оттенок и поклялся именем святого Патрика и единорога Их Величества Объединенного Королевского герба. Сэр Арчибальд мягко засмеялся.

— Я знаю себя, Стэнбери, и чувствую, что вам не придется слишком долго ждать.

Затем он открыл папку, взял первый лист в руки, но затем положил его обратно.

— Ах, не стоит. Пожалуй, лучше, если я просто расскажу. Видите ли, насекомые околдовали меня с ранней молодости и послужили поводом для изучения мною зоологии. Три четверти всех живых существ на нашей планете — насекомые, только на наших Британских островах имеется более 20 тысяч видов. А их возраст! Более чем 350 миллионов лет населяют они земной шар. Благодаря их участию в опылении существует высшая растительная и животная жизнь! Я уверен, если когда-нибудь у нас приземлятся представители внеземной цивилизации, Земля покажется им планетой насекомых, а не людей.

Он сделал небольшую паузу, позвонил слуге: тот должен принести нам перед ленчем еще одну чашку чая, затем он продолжал:

— У насекомых нет только одного: разума! Имей они разум, и они были бы хозяевами планеты. Вот уже 350 миллионов лет почти без изменений, оптимальные приспособления к условиям окружающей среды, образование «государств», разделение труда, да, работа в широком социально-экономическом смысле, домашнее животноводство — все это вы найдете у муравьев, термитов, пчел. Меня же интересуют прежде всего муравьи. Но вы об этом знаете.

Думали ли вы когда-нибудь, что значат для животной расы 350 миллионов лет в сравнении с жалким периодом господства homo sapiens! Мне ясно: форма существования насекомых — наилучшая, совершеннейшая, которая может быть.

— И все же, — запротестовал я, усмехаясь, — сидят здесь друг против друга два кембриджских профессора, а не две муравьиные королевы. Наиболее развитые млекопитающие, владельцы большого мозга оснащенные легкими вместо трахей…

Он тоже усмехнулся, но очень таинственно.

— Кто знает? Кто действительно знает, кто мы есть? Редчайшее чудо у насекомых — метаморфоза, преобразование из личинок через стадию куколки в окончательный вид, в имаго! Это безостаточное растворение старого существования в куколковом футляре переход прожорливой гусеницы в концентрат, в основу будущего существования — соединения атомов и молекул по совершенно новому коду и программе, заранее записанным гормонами… а затем они выползают на свет — мотылек, стрекоза, муравей. Знаете, я верю, что млекопитающие в плане исторического развития никогда не покидали личиночной и куколковой стадии и уже совсем не достигли имаго.

У меня не было слов. Ну и старческое фантазерство! Видимо, сэр Арчибальд видел мое недоверие и поэтому продолжал:

— Не смотрите на меня с таким удивлением, имеются доказательства этому, например, у змей: позвоночные (хотя и не млекопитающие), однако замкнутый круг кровообращения, схема строения, как у всех нас, — при этом он смеялся с кашлем. — И все же: змеи сбрасывают с себя кожу, в том числе и с глаз. Это тот вид частичного превращения, который знаком также некоторым видам насекомых. Полное превращение по заранее определенному плану, вот что для меня важно, Стэнбери!

— А что дальше? — спросил я, чувствуя, что мой голос прозвучал немного глухо.

Сэр Арчибальд посмотрел на меня проницательно.

— Как вы думаете, почему я вам все это рассказываю? Вы же меня знаете и знаете, что если у меня есть замысел, то я выполню его. Я проэкспериментировал…

— Вы… что? — прервал я его.

— Да, мой юный друг, я все сделал. Что может быть проще, чем доброе старое куриное яйцо? Так вот, я прививал куриным эмбрионам на разных стадиях различные метаморфозные гормоны различнейших видов насекомых. Годами. День за днем. Я упрям, вы это знаете. С муравьиными гормонами я наконец возымел успех, мне удалось навязать куриному эмбриону метаморфозу, удалось превратить его, доказать, что действительно — я повторяю — действительно даже позвоночные в состоянии достичь высшей стадии организованной жизни — имаго.

— И что из этого получилось? — спросил я неверным голосом. Страх охватил меня, и в го же время я весь горел любопытством.

— Я покажу вам несколько снимков. Сначала мои создания гибли, но некоторые из последней серии продержались более тридцати лет.

То, что я увидел на первом снимке, который он протянул мне через ампирный чайный столик, сначала не произвело впечатления сенсации. Там лежало несколько шаров с гладкой поверхностью, без заметной структуры, так заурядно может выглядеть картофель. Признаюсь, я был разочарован в первый момент.

— Эти шары… Это развилось из куриного эмбриона?

— Да, шары. Идеальная форма, с этим вы должны согласиться. Все обработанные эмбрионы развивались в такие шары. А сейчас я покажу вам некоторые детали.

Следующие снимки были для меня совершенно непонятны. Это были, очевидно, микроскопические снимки гистологического типа, которые показались мне совершенно бессмысленными. Здесь уже был один структурный элемент, который я назвал бы нейроном, — нервная клетка с ядром и длинным дендритом, но совсем рядом поперечный разрез мышечной связки, внутренний канал волокна — может быть, артериола, — и здесь же кусок поперечно рассеченного мускула, как у сердечной мышцы.

— Это настоящая мешанина, — сказал я. — Я бы сказал так: рагу из головного мозга, сердца мышц и сосудов.

Сэр Арчибальд Маккорни засмеялся блеющим смехом восьмидесятилетнего, его трясло от смеха до тех пор, пока он не закашлялся, озабоченный слуга вошел в комнату. Сэр Арчибальд махнул рукой.

— Ничего, Браун. — А затем мне, вытирая слезы: — Великолепно, просто великолепно: рагу из головного мозга, сердца, мышц и сосудов. А что представляет собой человек, что значат отдельные органы нашего столь ценного организма, как не подобное рагу? Это зависит от приготовления, молодой друг!

Он взял у меня снимки и начал объяснять: речь шла действительно о клетках головного мозга, окруженных сосудами и гладкой мускулатурой, сосуды же были окружены сердечной мускулатурой, словно обхвачены манжетами.

— Видите ли, это более экономичная схема строения, чем мы имеем в нашей теперешней личиночной стадии. Множество абсолютно одинаковых элементов, каждый может заменить другой, каждый может функционировать отдельно, в группе или как целое, кровь будет перекачиваться от клетки к клетке, обмен веществ будет происходить непосредственно без таких сложных старомодных вещей, как печень и почки. Посмотрите внимательнее: в каждом таком функциональном участке, я назвал его «vit», имеется также чувствительная клетка светового давления, столбик или колбочка сетчатки глаза retina. Правда, такие существа не слышат в обычном акустическом смысле, а также не произносят ни звука. Но это совершенно не нужно. Каждая клетка может думать, думать! А биологическая жизнедеятельность оптимальна. В смысле корма мои создания нуждаются лишь в питательных растворах — дождевой воды, осмотически улавливаемой через кожу, вполне достаточно.

— А цель существования?

— Цель?! — Сэр Арчибальд тер свой длинный нос. — Цель равна жизни, сказал бы я. Организованной жизни. Хотя и без размножения. Ненасекомых мы не можем довести до имаго с помощью природы, это невозможно. Но человеческий разум может заставить природу принять эту высшую форму. Как я полагаю, едва не вечную форму, вспомните о 350 миллионах лет!

— Вы только для того экспериментировали, чтобы доказать возможности человеческого разума?