Став рыбой хладнокровной, вернуться в океан.
И там, в глубинах темных, недостижимых солнцу,
Прожить в тоске и мраке остаток рыбьих лет.
В крови холодной рыбьей едва ли страсть взорвется,
Когда призывно взглянет - ах, боже мой! - брюнет.
***
Елене Ковриго
Да не исчезнет красота
Из нашей повседневной жизни,
Как солнца свет, морские брызги,
Сирень цветущего куста.
И нежность персиковых щек,
И губ черешневая нота,
И брови дерзкого разлета,
Что не нахмурены еще.
Лица изысканный овал,
Изящный жест и томность взгляда -
Цветок таинственного сада
И в скань оправленный опал.
Да не исчезнет ясность глаз,
Во сне сомкнутые ресницы
И руки, словно крылья птицы,
Благословляющие нас.
И значит, жизнь не так пуста,
Пока в ней женщины прекрасны,
Душевны песни, небо ясно.
Да не исчезнет красота.
СОЛО ДЛЯ ДВОИХ
***
И снег был нестерпимо бел,
Как саваны для обреченных,
Когда касался наших тел
Разгоряченных.
Нас накрывал незримый смерч,
Несущий забытье кому-то,
Где размыкание рук - как смерть,
Пусть даже только на минуту.
И снег нездешней белизны
Был сладок сладостью нездешней,
Он расцветал среди зимы
Кустом сирени белой вешней.
Смывая поцелуй с лица,
В сугробы рухнем мы с тобою,
Как в шкурки белого песца,
Постеленные нам зимою.
Той белой снежностью с тобой
Я был обвенчан, как увечен,
И вдох, и выдохнаш любой
Был краток и беспечно вечен.
Вальс
Папа учил меня вальс танцевать, вальс.
С мамой они восхитительно танцевали под патефон -
Лучшая в мире пара, высокий класс,
Словно не вальс их кружил, а волшебный сон.
Папа был замечательный, великолепный танцор:
Офицерская выправка, особенный флотский шик.
Это редко, но все же встречается до сих пор
У тех, кто с юности кортик носить привык.
Я училась под "Вальс о вальсе" Шульженко
Ибыла неуклюжа, но папа не жалел для меня сил,
В каждом своем движении, в каждом жесте
Благороден, изыскан и невероятно красив.
Лишь на балах Офицерских собраний, давно
уже канувших в Лету,
На паркете ореховом, помнящем
мазурку и полонез,
Дамы кидались в вальс, как в любовь
по выигрышному билету -
Безрассудно, беспамятно, безоглядно,
безудержно, без...
***
Абраму Гроссману
Прости меня, весна, но мне милее осень,
Когда светает в семь, когда темнеет в восемь,
Но долог теплый день сентябрьский, пока
Слезам небес еще не приспешило литься,
Так предзакатна нежность старика,
Оправленная в горечь палых листьев.
Прости меня, весна, но астр осенних очи
Жгут душу языками бледного огня.
Прости меня за то, что сон прошедшей ночи
Отчетливей, чем явь сегодняшнего дня.
Весенняя пора, забава молодых...
Прости меня, весна, но осень мне милее,
Когда метет листва по выцветшим аллеям,
И до зимы созреть успеет новый стих
Под музыку ветров в размере семь восьмых.
Выпускной
И танцы босиком на мостовой,
На теплой черепаховой брусчатке,
Где свежий ветер в бархатной перчатке
Легко ерошит клен над головой,
И наших ног не вечны отпечатки
Под вечной пятипалою листвой.
Доселе ненадеванные туфли
Отброшены - мешают! - в пыль обочин,
И губы так предательски припухли
От взрослых поцелуев этой ночи,
Лицо горит от ласковых пощечин
Кленовой целомудренной листвы.
Нас никогда не понимали вы,
Солидные всезнающие люди,
У вас, у взрослых, никогда не будет
Ни танцев босиком на мостовой,
Ни лиц, исхлестанных ночной листвой,
Когда бушует вечер выпускной,
Когда возможны всякие безумства,
И целоваться нестерпимо вкусно,
И мы считаем, что уже не дети.
Но встанет день, недетских сказок полный,
В халате желтом, как рабочий полдень,
С холщевою петелькой на спине,
Наш первый день во взрослом первом лете,
Как первый шаг по будущей стерне.
Фокстрот
Переменным шагом лисьим,
Чтоб дыхание рот в рот,
Чтобы быстро, очень быстро -
Фокстрот.
Тонких юбок колыханье,
Обнаженных рук разлет,
Твоего бедра касанье -
Фокстрот.
И танцзал бескрайней тундры,
Пол качается, как плот,
Это радостно и трудно -
Фокстрот.
Страстный выдох саксофона
Упоителен и быстр,
От хрустального плафона
Под ногами россыпь искр,
И по лунной их дорожке
Музыка легко несет
Золотые босоножки,
Наш серебряный фокстрот.
Но крепки твои ладони,
И нежна твоя рука.
В этом сладостном полоне
Я на миг - и на века.
***
Аркадию
Сосны по щиколотку в воде,
Совсем уже скоро поспеет лещина.
Быть любви, и значит, что быть беде,
Или я не женщина, а ты не мужчина.
Солнце встанет по пояс в цветах и траве,
Словно глазунья с зеленым луком,
Солью выбеленные волосы на твоей голове
Будут пахнуть морем и близкой разлукой.
В центре круглой поляны, упругой,
как плоский живот,
Пуп земли - муравейник, в котором
никто не живет,
Новорожденных елочек нежные мягкие жала.
Все пройдет, мы же знали, что все пройдет,
Будет то же, что было, и тоже пройдет,
Где поляна грудью к воде прижалась,
Соль морская, как иней, на травы падет,
И цветы умрут, и траваумрет,
И останется только печаль и жалость.
***
Февраль.
Достать чернил и плакать.
Открыть заветную тетрадь,
Слезами все вокруг закапать:
Буфет, столешницу, кровать
(Теперь в ней будет мокро спать),
Пером страницу исцарапать,
Дождаться марта.
Зарыдать...
Какое низкое коварство -
Весенний приступ графоманства,
И с ним никак не совладать.
Такая пакость, хуже пьянства.
Но, впрочем, есть одно лекарство:
Разлить чернила.
Не писать.
***
И - ни вкуса, ни цвета, ни запаха
Нет у нашего позднего завтрака
С послевкусием ночи любви,
И рубашки крахмальные заморозки
Поцелуи остудят твои.
Эта ночь вне законов морали -
Петухи уже трижды орали,
Но рассвет еще не наступал,
И глаза мы не закрывали,
Чтобы он нас врасплох не застал.
