Раннее утро. Солнце пока еще прячется за лесом, не спеша опалить жаркими лучами блестящую от росы траву и разогнать жиденький туман, стелющийся над самой водой. Из-за абсолютного безветрия неподвижная гладь озера кажется заледеневшей. Красное перышко поплавка будто бы вмерзло в это сюрреалистическое зеркало, отражающее безоблачное небо и зеленый лес, искрящийся пробивающимися сквозь него солнечными лучиками.

Два рыбака сидят шагах в пяти друг от друга, свесив босые ноги с невысокого обрывистого берега. В руках у каждого удилище из лещины. Одеты в светло серые полотняные штаны и рубахи навыпуск. Один – сухощавый, но широкоплечий блондин с аккуратно подстриженной бородкой и аристократическими чертами лица. Другой телосложением крупнее, но не грузен. Волосы темно-русые, затылок выбрит высоко, под уровень ушей. Борода солиднее, чем у блондина, но тоже аккуратная, не мужицкая.

Вот блондин встрепенулся и наклонился вперед. Находящийся перед ним поплавок слегка погрузился в воду, медленно вернулся в прежнее положение, наклонился и начал двигаться в сторону зарослей камыша. Рыбак приподнял удилище и уже готов был подсекать. Но поплавок остановился и замер, будто бы и не было никакого движения.

Прошла долгая минута. Блондин посмотрел на товарища и хотел было что-то сказать, но заметил краем глаза разбежавшиеся от поплавка по воде круги и вновь сосредоточил на нем внимание. Наверняка какая-нибудь мелочь привязалась к наживке. Будет теперь теребить снасть, а вместе с ней и нервы рыбака.

Поплавок тем временем вновь стал погружаться. Делал он это медленно, еле заметно для глаза. Блондин даже прищурился, напрягая зрение, чтобы убедиться – не кажется ли ему. Однако вот уже на поверхности осталось не более полутора ногтя крашенного красным гусиного пера. Поплавок стал для мужчины центром мира, основной его частью. Да какой там основной частью? Есть только это красное перышко. Все остальное исчезло, перестало существовать, растворилось в зеркале озерной глади.

Вдруг поплавок выбросило вверх, будто оборвалась какая-то туго натянутая нить, державшая его до сих пор. Подлетев, он упал плашмя на воду, и в это мгновение Блондин резко дернул снастью, подсекая. Леска натянулась, кончик удилища, ощутив приятную тяжесть, согнулся – не такая уж и мелочь подцепилась на крючок.

– Иди сюда, мой маленький, – ласково приговаривал рыбак, плотоядно улыбаясь.

Сквозь воду блеснул серебром рыбий бок. Сопротивление усилилось, леска загудела. Еще усилие, и над водой показалась рыбья морда. Хватанув воздуха, та прекратила сопротивление, и блондин уже спокойно подтащил улов к берегу.

– Я обрыбился, – сообщил он товарищу, будто тот ничего не видел. – Хороший подлещик. Такого уже и лещом наречь не зазорно. Таких бы с десяток. Завялить самое то.

– Костлявая рыбеха. Токма вялить и сгодится, – отозвался второй рыбак, бросая ревнивые взгляды на улов соседа.

Блондин сунул рыбу в плетеный из ивовых прутьев садок, насадил на крючок новое зернышко перловки и забросил снасть на прежнее место, куда еще на рассвете сыпанул пару горстей подкормки. Взгляд его сосредоточился на замершем поплавке.

Вдруг поплавок соседа без предварительных заигрываний стремительно ушел на глубину.

– Ага-ага! – воскликнул тот, подсекая и ощущая приятную тяжесть. На траву шлепнулся и забил хвостом карасик грамм на триста – тоже приличный экземпляр. – Во-от! На жареху пойдет.

Какое-то время рыбаки молча ждали новых поклевок. Поднявшееся из-за деревьев солнце заметно накалило воздух. Мелкой рябью на воде отметился легкий ветерок. На кончик поплавка блондина уселась стрекоза и замерла, расставив в стороны две пары изумрудных крыльев. Интересно, отчего эти грациозные насекомые так любят садиться именно на поплавки? Вон сколько различных тростинок торчит чуть в стороне, ближе к зарослям камыша. Нет же, надо ей сесть именно на поплавок. Может, стрекоз привлекает красный цвет?

– Чой-та не клюет. Не слетела ли перловинка с крючка? – спугнув стрекозу, блондин проверил снасть и, снова забросив, обратился к товарищу: – Слыхивал ли ты, Вий, какое диво в Кощеевых владениях творится?

– Не ведаю о чем ты рекешь, друже Леший, ответил собеседник, поплевывая на сминаемый в пальцах хлебный катышек, приготовленный для наживки.

– А вот встретил я давеча Ягу. Та и поведала, будто стал к ним с Кощеем в последние дни являться некий младенец. Объявится через призыв, посмотрит эдак строго, гу-гукнет раз-другой и исчезнет.

– Нешто и правда? – неожиданно живо отреагировал тот, кого звали Вием.

– У тебя клюет! – тот, который Леший, кивнул на скачущий по воде поплавок соседа. – Подсекай, раззява!

Вий машинально выдернул из воды еще одного карася и, даже не посмотрев на улов, возбужденно заговорил:

– То диво, друже Леший, и ко мне давеча являлось. Я-то мнил привиделось. Ан вишь, не ко мне одному тот младенец призыв творил.

– Нешто и ты его видел? – заинтересовался блондин, не замечая, как какая-то шустрая рыбешка затягивает поплавок в заросли камыша.

– Зрил. Да глазам своим не поверил. Где же то видано, чтобы дите грудное призывы творило? Верно ты молвишь, диво то дивное, никак иначе. Али знак какой от самого Создателя. Токма знать бы какой…

– Н-да-а… – глядя на товарища, Леший в раздумье почесал затылок. – Чой-то мне то диво не кажется?

– Может, рылом ты не вышел? – предположил Вий.

– Да-а? – обиженно подхватился блондин. – А ты, значится, вышел рылом-то? А давно ли ты, Вий, от личины премерзкой избавился, от вида которой некоторые людишки замертво падали?

– Ну, кто замертво падал, а кто и… – Вий замялся, вспомнив не очень приятную историю, когда изрядно подвыпивший княжич Илья принял его за одну из лягушек-царевен и рвался во что бы то ни стало поцеловать.

Приложивший руку к той давней истории Леший ехидно хихикнул, но заметил отсутствие своего поплавка и потянул удилище.

– Тьфу, ты, – с досадой сплюнул он, поняв, что снасть запуталась в камышах, – придется озерника звать, чтобы выпутал.

– – Да ты чего?! – возмутился Вий. – Он же всю рыбу разгонит! Лучше мавку какую кликни, ежели сам замочиться боишься.

Ближе к полудню клев почти прекратился. Несколько раз широко зевнув, Вий смотал удочку, забрал садок да отбыл в свои чертоги.

Зевота передалась и Лешему. Позвав лесовика, он вручил ему улов. Уж тот-то разберется, какую рыбешку завялить, какую на жареху пустить, а какая на ушицу сгодится. Сам рыбак решил вздремнуть часок другой для усиления аппетита и растянулся на мягком коврике из зеленой травки и опавшей хвои под разлапистой сосной. Дерево, уважительно скрипя, склонило над ним ветви, дабы прикрыть владыку от жарких солнечных лучей. Пара крупных стрекоз закружились рядом, следя, дабы какая не ведающая уважения мошка не вздумала укусить дремлющего хозяина леса.

– Гы! Гу!

– Ась? – заснувший уже Леший подскочил так резво, что сосна едва успела отклонить толстую ветвь, дабы владыка не снес ее темечком.

– Гу-гу, – из парящего облака малого призыва на опешившего Лешего не мигая смотрел младенец грудного возраста. Младенец требовательно повторил: – Гу-гы!

– Ась? – вопросил владыка леса, вызвав на лице младенца гримасу раздражения. – Ты кто? Тебе что-то надо?

– Гы! – последовал раздраженный ответ.

– Тебе нужна помощь? Открыть переход? – продолжил допытываться Леший.

– Агу! – недовольство с лица малыша исчезло, но он вдруг начал удаляться.

– Эй! – пока облако малого призыва не исчезло, Леший сотворил переход и шагнул в него.

***

Проявившись в своем кабинете, архангел Гавриил устало опустился на пуховый диван, закинул ноги на спинку и прикрыл глаза. После последней проверки, устроенной Ильей Громовержцем, в небесной канцелярии все еще не улегся суетливый ажиотаж. Копившаяся целую вечность документация оказалась в таком беспорядке, что ее сортировка и систематизация займет не один век. От всей этой суеты, и от осознания предстоящей многовековой рутины у Гавриила опускались руки и выпадали перья из крыльев. Хотелось вот так вот лечь на диван, закрыть глаза на тысячу-другую годков…