- Какой еще роман? – угрюмо спросил он, опустив глаза. Граф побарабанил длинными красными пальцами по столу, и Игорь вдруг кожей ощутил: знает. Помнит, где… Но отчего-то тянет время… что за черт?

- Роман госпожи Морозовой под названием “Предвечное блаженство”. Рукопись, сшитая из нескольких ученических тетрадей, - пояснил князь Завадский с такою же угрожающей любезностью. – Прошу вас отыскать его и вернуть нам. Русская литература проиграет, если лишится этого произведения.

Граф Шувалов едва ли был большим любителем русской литературы, как и литературы вообще; но спорить он не стал. Однако и отвечать – тоже. Просто угрюмо сел в кресло, не предложив сесть своим гостям.

- Я не могу вам его… вернуть, - проговорил он, словно бы с презрением; но больше с усилием. С насилием над собой. Лицо его сиятельства пошло красными пятнами.

Князь нахмурился и подался вперед; это уже не походило на упрямство ради упрямства, здесь было что-то другое.

- Почему не можете, граф?

Граф Шувалов пронзительно взглянул на него своими зелеными глазами, которым, однако, всегда словно бы не хватало жизни.

- Я бросил его в камин. Еще неделю назад.

Игорь пошатнулся, как будто его ударили; хотя до сих пор он даже не задумывался о важности Жениного труда. Князь побледнел.

- Сожгли? – сказал он.

Граф кивнул, не поднимая глаз.

- Да. Сжег, - отрывисто сказал он. – Вы можете потребовать с меня компенсации.

“Но почему?”

Ответ был очевиден обоим. Добиваться более подробных оправданий от человека, который был сейчас хуже, чем вдовец, было унизительно и для его дворянского достоинства, и для достоинства его гостей. По вине Морозовых, по вине этого романа граф стал мужем сумасшедшей, которую, возможно… до сих пор любил.

- Нет, компенсации не нужно, - проговорил князь. Он посмотрел на Игоря, взглядом приказывая ему держать себя в руках. Но тот уже достаточно укрепился, чтобы сохранять свое достоинство, каких бы усилий это ни стоило.

Они поклонились и молча вышли.

Уже за дверью особняка, в саду, Игорь нашел в себе силы заговорить. Наедине с графом у него будто челюсти онемели.

- Ну, вот и все. Кончено.

Князь улыбнулся грустно и светло.

- Я склонен верить, Игорь Исаевич, что ни одно дело на земле не гибнет. Творения духа неуничтожимы, как неуничтожим сам дух.

Игорь склонил голову.

- Прощайте, князь, - угрюмо сказал он.

- Нет, - возразил тот со спокойною уверенностью. – До свидания – до свидания, когда вы осознаете истину. И сейчас я непременно доставлю вас домой.

Игорь не стал возражать; но мысленно он со своим спутником уже простился. Дорога от графского особняка была довольно длинной, но весь этот путь они промолчали – каждый заключившись в себя.

Князь молчал терпеливо. Время, думал он, вот что нужно каждому семени, чтобы прорасти.

========== Эпилог ==========

Анна Николаевна опять мучительно плохо спала. Несколько раз она вскрикивала во сне, а один раз проснулась и зарыдала. Уже в третий раз фельдшерица, дежурившая за стеной изолятора, в который поместили ее сиятельство, прибежала к Анне Николаевне и стала ее успокаивать.

- Полноте, голубчик Анна Николаевна. Спите спокойно, никто вас тут не тронет…

- Ах, нет… Вы ничего не понимаете…

Графиня нисколько не обижалась, что к ней обращаются вот так запросто. Напротив, казалось, если бы кто-нибудь назвал ее “ваше сиятельство”, она вздрогнула бы от ужаса; графине становилось легче от ласки этой простой женщины, но страх ее не покидал. Она не находила покоя.

- Он придет за мной, придет. Мне негде спрятаться, - плакала Анна Николаевна, обхватив руками колени, вокруг которых сбилась ее длинная полотняная белая рубашка. Белокурые волосы графини, которые некому было больше завивать, растрепанными прядями ниспадали на сгорбленные плечи.

- Никого злого мы до вас не допустим, миленькая Анна Николаевна, - ворковала фельдшерица, гладя больную по плечу. – Вот увидите. Я слово такое знаю: как скажу, вся нечистая сила разбежится.

- Правда?

Графиня затихла и с доверчивостью ребенка воззрилась на свою утешительницу.

- Правда, правда, - улыбаясь, кивала фельдшерица. Анна Николаевна тоже улыбнулась.

- Ах, скажите мне это слово, я сама буду нечистого отгонять…

- Нельзя: слово тайное, в нем тогда только сила, когда его без нужды не говорят, - все так же улыбаясь, сказала добросердечная полная фельдшерица. – Вы усните, голубчик, а я вас посторожу. Никого до вас не допущу, вот крест.

И она бестрепетно перекрестилась, потом перекрестила Анну Николаевну.

- Спите, спите.

Анна Николаевна послушно легла и натянула до подбородка простыню, которой укрывалась из-за жары.

- Вы такая добрая… - сказала она с улыбкой.

Казалось, она не помнит, как зовут ее утешительницу, но та ничуть на это не обижалась.

- Спите, миленькая, господь с вами.

Когда больная притихла, низенькая круглая фельдшерица встала и, слегка переваливаясь, вышла из палаты. Закрыв дверь, она помрачнела. Села на свой стул и покачала головой, подперев кулаком щеку.

“Ох ты, болезная… И не помогает ничего, и, видать, уже не поможет”, - подумала она. На своем веку фельдшерица повидала множество таких несчастных, которых помещали в клинику не для лечения – а затем, чтобы сбыть их с рук. Почти все они были неизлечимы. И эта, хоть и графиня, ее сиятельство: никакими консилиумами, дорогими лекарствами, диетами и ваннами нельзя было вернуть ей здравый рассудок.

А Анна Николаевна уже опять проснулась и тихонько всхлипывала, свернувшись калачиком и дрожа. От того, что ее преследовало, никак нельзя было укрыться. Это снова и снова проникало сквозь стены, входило в нее и мучило; а может, и вовсе никогда не выходило. Рвотная тоска одолевала Анну Николаевну, неизбывная тоска, как будто предсмертная.

Но эта тоска все не прекращалась, больная все не умирала.

- Оставьте меня, не мучайте… Неужели я это заслужила? – прошептала графиня. Она уткнулась лицом в подушку, дрожа, пытаясь спастись, укрыться.

- Чем я это заслужила? Я всегда была добра, любила бога, - шептала Анна Николаевна, переворачиваясь на бок и подтягивая колени к груди. В этот миг она всецело верила своим словам.

Анна Николаевна вытянулась на спине и уставилась в окно. Его оставили открытым, чтобы больная дышала свежим воздухом. Теплый ветерок овеял ее лицо, и Анна Николаевна улыбнулась: ей наконец полегчало.

- Там так хорошо… Почему мне нельзя туда?

Она увидела, что на подоконнике кто-то сидит, какая-то ночная тень, и улыбнулась своему гостю, обрадовавшись, что уже не одна.

- Вы кто?

Евгения Морозова бесшумно соскочила с подоконника и направилась к ней. Анна Николаевна не сразу узнала, что это она: на Евгении Морозовой не было очков, так что открылось бледное, с тонкими чертами одухотворенное лицо, и ничего больше не заслоняло красивых зеленых глаз. Женя была одета в темную амазонку и цилиндр, очень шедшие к ней.

- А, здравствуйте, - сказала графиня, с растерянной улыбкой садясь в постели. – Я вас не ждала.

Женя улыбнулась и приблизилась к Анне Николаевне вплотную. Она двигалась легко, грациозно и бесшумно, как будто плыла по воздуху.

- Вы мне рады?

Графиня склонила голову к плечу и свела брови, как будто размышляя. То мечтательные, то безумные глаза ее приобретали все более осмысленное выражение.

- Вы умерли?

Женя, все так же улыбаясь, опустила голову и разгладила рукой в перчатке сбившуюся под графиней простыню. Потом покачала головой и сказала:

- Нет.

Анна Николаевна счастливо и зябко поежилась, положила голову на колени и сказала:

- Как это хорошо.

Женя ласково погладила ее по волосам, и больная как будто просветлела. Чувствовалось, что сейчас ей легко, совсем легко.

- Вы поправитесь, обещаю, - сказала Женя.

- Как грустно, что Пьер сжег вашу книгу, - пожаловалась графиня. – Я так хотела ее поставить на полку и всегда иметь при себе! Это самая очаровательная история в моей жизни!