Она сама не знала, отчего так спешит: посмотреть на дверь?

Дверь была закрыта. Конечно! Как глупо!

“Дуня же уехала, - сообразила Женя, уже очутившись около двери и проведя рукой по закрытому замку. – За ней закрыли дверь или она сама заперла! И папа уходил из дома! Ах, надо было ночью все проверить – дура!..”

Почему она не подумала о том, чтобы проверить входную дверь, ночью, найдя у подножия чердачной лестницы письмо от Василия?

“Я думала… думала, что за этим кроется что-то сверхчувственное. Что-то фантастическое, - проплывало в голове у Жени, с тоской смотревшей на свою надежную, обыкновенную дверь.

Теперь об этой двери никого не спросишь!

“Может быть, Дуня нашла ее открытой, но не задумалась над этим – раз у нее самой случилась беда, - подумала Женя. – А если и так! Наверное, мы сами забыли запереться! Дура несчастная!”

- Женька, ты что? – тихо окликнула ее Саша, с тревогой наблюдавшая за Жениными манипуляциями.

- Ничего. В глупости своей убеждаюсь, - ответила Женя.

Она вымученно улыбнулась Саше, потом отперла дверь.

- До свидания.

- Ты… правда ничего?

Саша посмотрела на карман Жениного халата, в котором лежало письмо от “поклонника”, потом подняла глаза.

Женя смотрела на нее с вызовом.

- Ты дала слово, - напомнила она.

Саша кивнула, потом отвернулась и направилась прочь – как-то печально, неуверенно, против обыкновения. Ее снедала тревога. Женя хотела бы облегчить эту тревогу, но не могла… она была обязана разобраться в ночном происшествии своими силами, не привлекая власти или общественность.

- Женя! – позвал ее из гостиной властный, встревоженный мамин голос. – Евгения!

- Иду!

В конце концов мама предоставит ее самой себе – хотя бы на какое-то время. Спеша на зов Серафимы Афанасьевны, Женя еще раз разгладила письмо в кармане. Письмо это было необыкновенно – более, чем хулиганская выходка или даже покушение на ее честь.

Мать отпустила Женю вечером, наказав еще “не болтаться без дела”. Конечно, Серафиму Афанасьевну тоже беспокоили спиритические увлечения их “кружка”. Сама госпожа Прозорова этих увлечений не разделяла – она во всем была солидарна с мужем, когда-то пересказавшим ей “суждение о спиритизме” великого Менделеева.

“Спиритизм выражает недовольство, неудовлетворение отвлечёнными понятиями философии и нравственности; говоря о духах философы доказывали существование, бытие сверхъестественного мира, а спириты этот мир спустили на землю, показывают за грош, должны доказывать материальность духов”, - писал великий химик в ответ на письмо некоей “Матери семейства”, обвинившей его в “грубом материализме”.

Женя Прозорова была знакома с этим суждением, но не видела в словах Менделеева решительно ничего, что доказывало бы обратное – “нематериальность духов”, как это было бы желательно многим.

Комиссия же для рассмотрения спиритических явлений, учрежденная двадцать пять лет назад и сделавшая отрицательный вывод относительно наблюдаемых медиумов, не могла, тем не менее, своим выводом насчет этих именно медиумов заставить “трансцендентальное” исчезнуть – буде оно существовало…

Поднимаясь по лестнице в свою спальню, Женя вытащила из кармана письмо. Она заметила в нем несколько странностей – помимо неслыханной дерзости писавшего; в письме не стояло ни подписи, ни обращения, и угадать авторство можно было только по почерку. “Он словно бы и вовсе не намеревался отсылать его, - думала Женя, отбросив соображения насчет того, каким образом ее поклонник проник в дом. – Загадка! Нужно выяснить, где сейчас Василий и чем занят. Как жаль, что нельзя привлечь полицию!”

Оказавшись у себя в комнате, Женя плотно закрыла дверь, потом подошла к письменному столу. Когда-то Василий писал ей, иначе она не узнала бы его почерка – единственный молодой человек, вступивший с нею в переписку; кажется, Женя и в самом деле увлекла его тогда, полтора года назад. Она должна была сохранить у себя его адрес. Если он все еще живет со своей семьей…

“Я напишу ему и попрошу о встрече”, - подумала Женя.

Девушка сознавала, что это может быть смертельно опасно – мало того, что Василий, по-видимому, не в себе; она ведь еще и никого не ставила в известность об их сношениях. Но Женя решилась это сделать и не собиралась отступать.

Не откладывая дела в долгий ящик, Женя села за стол и, немного подумав, принялась за письмо. На столе у нее всегда лежала наготове пачка писчей бумаги, хотя писала она по большей части не письма, а стихи и рассказы.

* Женские курсы.

========== Глава 3 ==========

“Василий, я хотела бы встретиться с вами тайно и переговорить, - писала Женя. – Это вопрос, очень волнующий меня, который нужно разрешить как можно скорее. Иначе может пострадать ваша и моя честь”.

Женя помедлила.

Обращаться ли к нему по имени – или называть по имени-отчеству; а может, “господин Морозов” или “сударь”? Кто знает, что может рассердить… душевнобольного?

“Нет, он не может быть душевнобольным!”

Женя чуть было не влюбилась в него тогда, давно – глубокий взгляд карих глаз, приятное и почтительное обращение… “интересная бледность”…

Хотя она, конечно, совершенно не знала его. Как Саша не знает своих кавалеров – хотя и думает, что понимает всех вокруг.

Женя просмотрела свое послание: собственно, она все сказала. Девушка, нахмурившись, подписалась: “Евгения Прозорова”, потом достала из ящика стола чистый конверт. Они редко были ей нужны.

Мать что-то шила за столом в гостиной – до Жени доносился стрекот швейной машинки; а значит, можно будет отправить письмо сегодня же, незаметно. А ответа ждать… можно уже завтра.

Если сегодня ночью не будет нового сюрприза.

Женя неожиданно для себя обрадовалась, что спит на втором этаже и может запереть и дверь в свою комнату, и окно. И входную дверь следует проверить. Кто знает…

“Я схожу с ума, я положительно схожу с ума”, - подумала Женя.

Она прокралась со своим письмом мимо матери – отца еще не было – и провернула свою секретную операцию.

Спать Жене предстояло одной, в спальне – но это было теперь почти так же жутко, как и спать на чердаке; даже с кошкой. Женя взяла Незабудку к себе в кровать. Кошка ночью обычно разгуливала по дому, но к такому ущемлению своей свободы отнеслась покладисто и заснула быстрее хозяйки, свернувшись клубочком на ее одеяле. Женя завидовала такому спокойствию.

- Господи, вразуми его, если он и вправду болен, - прошептала она, глядя на луну вместо Бога. Молиться чему-то, чего не определить словами и не увидеть, ей в последнее, сознательное, время было странно. Потом Женя быстро перекрестилась и забралась в постель.

Повертела головой, проверяя, заперта ли дверь в комнату, закрыто ли окно; потом придвинула к себе спящую кошку и со вздохом закрыла глаза.

Утром она проснулась рано – сама; Женя была бодра необыкновенно. Незабудки рядом не было, она жалобно мяукала под дверью. Просилась наружу, конечно.

Женя с улыбкой спрыгнула с кровати, подбежала к двери и выпустила любимицу. Незабудка мяукнула на прощанье и удалилась, распушив хвост. Женя усмехнулась. Ей почему-то казалось, что кошка ее понимает и поддерживает в новых начинаниях.

Женя тщательно умылась, нарядилась в красивое желтое муслиновое платье с оборками, волосы уложила венцом на голове. Почему-то ей хотелось предварить этим ритуалом получение ответа от Василия, как будто его письмо могло независимо от него увидеть ее.

После этого Женя на цыпочках вышла из дома – день был воскресный, и если родители и встали, она не слышала их – и подошла проверить почтовый ящик.

Ответ должен был уже прийти. Если верно, что Василий не уезжал на юг.

И действительно, в ящике лежало письмо – на ее имя…

Женя сама не знала, как добежала до своей комнаты, где могла свободно прочитать это послание. В глазах темнело, ноги подкашивались. Она даже не сразу увидела, что почерк, которым надписано письмо, отличается от почерка Василия…