Отец не знал о том, как все произошло, но Аменемхет винил себя не меньше, чем Неб-Амон. И он представлял, каково его отцу было услышать, с кем именно связался сын… осознать, какой позор он навлек на их дом…
Нет, с Аменемхетом обошлись очень мягко, даже несмотря на то, что отныне ему запрещалось выходить к общему столу и заговаривать с отцом… неизвестно, как надолго, может быть, навсегда… но отец был прав. Сын так опорочил дом, оскорбил священную память Ка-Нейт, что не заслуживает прощения вообще.
Аменемхет понимал, что выполнить свое обещание Тамит ему не удастся – он к ней не придет, переступать порог ее дома, подходить к ней и говорить с нею ему запрещается. Это было ясно без всяких разговоров. Так же было ясно и то, что Неб-Амон сам позаботится о его женщине.
Вдруг Аменемхет вспомнил, как она смеялась и шептала ему слова любви, как чудесно было ее тело, как остроумны речи… и ощутил мучительную тоску.
Он понимал, что таких женщин очень мало. Почему одна из тех, к кому его действительно влечет, простолюдинка, преступница и годится ему в матери?
Почему она злоумышляет против него и его семьи? Почему она вдова преступника, которого любила?
Аменемхет знал, что придет время – и отец женит его на девице из жреческого сословия, у которой не будет ничего, кроме молодости, знатности… тех же истин в голове, которые вдолбили жрецы ему самому… может, послушания, а может, надменности… но ни ума, ни красоты Тамит, потому что такие ум и красота у женщины очень редки.
Его отец в первый раз женился именно так – и если бы Мут-Неджем не умерла, по-прежнему жил бы в этом строгом и тесном браке. Может быть, Аменемхету еще встретится девушка, которая его увлечет… но он уже не придет к ней таким чистым и свободным, каким мог бы до того, как пал в объятия Тамит. Сможет ли Аменемхет отдать кому-нибудь сердце, если часть его эта женщина со своим ребенком уже присвоила навсегда?
Вдруг юноша снова подумал, как когда-то думал мальчиком – как он был бы счастлив, если бы Тамит была на двадцать лет моложе, имела чистое имя и он мог жениться на ней. Он никогда бы не захотел никакую другую женщину.
Аменемхет ожидал, что на другой день его отправят в школу, но отец удержал его дома, и не просто удержал – посадил под замок и выставил стражу у его покоев. Неб-Амон чувствовал, что если бы не это, сын отправился бы к шлюхе, которая его соблазнила. Она умела увлекать. Даже если сын ненавидит ее, он все равно к ней пойдет, потому что похоть самый сильный из соблазнов.
Неб-Амон давно мечтал казнить блудницу, но она сделала это невозможным… теперь, совратив его сына. Эта женщина должна была умереть давно, Неб-Амон ненавидел ее, как не ненавидел ни одну из своих жертв: обычно, даже осуждая за тяжкие преступления, он оставался бесстрастен. Необходимая привычка. Тем более, что большинство преступников и не стоили ненависти и размышлений.
Но эта…
Еще ни одну преступницу-простолюдинку Неб-Амон так не ненавидел и не думал о ней так часто. Эта женщина была каким-то проклятием, которое неотступно преследовало его семью.
Но ее нельзя было умертвить, иначе Неб-Амон навлечет проклятие на самого себя и своего блудника-сына – убийством не только невинного ребенка, но и своей плоти и крови. Даже не всякий преступник пошел бы на такое, а Неб-Амон был блюстителем Маат и образцом для людей.
Он должен заботиться о своих детях и смотреть за их здоровьем и благополучием, каким бы образом те ни произошли на свет. Неб-Амон понимал, что если он отошлет эту женщину далеко, далеко разойдутся и слухи… о том, что он нагрешил и теперь пытается избавиться от своего ребенка… особенно когда она родит и все увидят сходство ребенка с ним и его сыном – и ведь ее лживый рот не заткнешь; а отрезать язык ей невозможно, она беременна. Это ужасная боль и опасность захлебнуться кровью.
Не то чтобы Неб-Амон хоть сколько-нибудь ее жалел – но он жалел своего ребенка, которого она носила. Наверное, ему придется… стать его отцом, и начать заботиться о его здоровье уже сейчас – его мать не должна терпеть больших притеснений, иначе это скажется на ребенке. Неб-Амон знал, как спокойствие и удобства матери важны, чтобы с ребенком было все благополучно…
За что он так наказан!?
Но если уж ему придется это принять, пусть лучше пойдут слухи, что он нагрешил и отвечает за свой грех. Неб-Амон никогда не имел женщин, кроме жены, и был в своих обыкновениях намного строже низших жрецов… это ему простят. Гораздо хуже будет, если заподозрят его сына – вот он должен быть безупречно чист.
Он соберет кенбет и отменит приговор суда, вынесенный этой женщине тринадцать лет назад – пожизненное заключение; это будет не так трудно… прошло много времени.
Он возьмет эту тварь в свой дом – ему больше ничего не остается: чем дольше Тамит на виду, тем больше о ней будут говорить. Да достаточно даже, чтобы узнал один или двое: эти люди расскажут всем. Неб-Амон знал людей.
Все подвержены страстям, а сдерживать страсти умеют немногие – и одной такой шлюхи достаточно, чтобы развратить множество человек.
Он будет молить богов покарать ее как можно ужаснее. Он не знал ни одной кары, которой эта женщина не заслужила бы. Но пока он должен терпеть свое проклятие.
Что до ее безвредности сейчас, то у нее есть сын, за которого она боится – ее всегда можно будет припугнуть его смертью; хотя мальчишка, кажется, не испорчен и жаль будет его убивать. Но, может, и придется. И хотя бы сколько-нибудь ребенок в ее чреве должен смирить ее – если эта женщина сделала такое, она должна понимать, что только ребенок защищает ее от смерти. Особенно теперь, когда она будет под надзором людей великого ясновидца – очень близко к нему: ее и нужно держать на виду…
Может быть, позже он ее убьет – тем более, что это будет намного легче, когда ее станут стеречь его собственные люди, а не воины Амона, и ее приговор не будет больше ей защитой – приговор к жизни, пусть и жизни в тюрьме… Понимает ли эта женщина, что в конце концов сделанное ею обратится против нее самой?
Но пока он не может тронуть ее. Неб-Амон простерся перед золотым образом бога, который обитал в его спальне, и долго молил Амона укрепить его и дать терпения – больше, чем любому смертному: ему это понадобится.
***
Тамит спала, когда в ее комнату вошли несколько незнакомых мужчин, непохожих на стражников; она испуганно закричала, но ее ловко схватили и зажали рот, почти не причиняя боли, но и не позволяя вырваться. Что это?.. Что!?.. Она рванулась, и вот тут стало больно: щелкнул сустав в умело завернутой за спину руке.
- Вяжите, - приказал один из державших ее разбойников; ее стали скручивать не веревками, а широкими льняными полосами, так что в два оборота обезвредили ее руки, а в три – ноги. Еще один кусок мягкой ткани затолкали Тамит в рот. Она мычала и извивалась, но теперь была совершенно бессильна. Ее не ударили; один из разбойников перекинул ее через могучее плечо и легко вынес из комнаты.
“Стража!.. Увидят!.. Кто это?!..”
Никакой стражи снаружи не было – кромешный мрак и пустота; Тамит чуть не умерла от страха, когда ее озарила догадка. Это люди верховного жреца, и они пришли ее убивать – просто отослали стражников, а ее сейчас оттащат к реке и утопят… Он все-таки решился на это…
Неужели думает, что и богов сможет соблазнить своим золотом?..
Но сейчас несчастная женщина могла только корчиться и мычать, спеленутая, как мумия. Что бы с ней ни хотели сделать, она уже не окажет сопротивления.
Ее вытащили за калитку, и там неожиданно сунули в носилки и быстро понесли. Тамит плакала, кусая простыню во рту. Почему бы им сразу не перерезать ей горло – все равно никто не видит!?
Она не знала, сколько ее несли – один раз попыталась выкатиться на дорогу, но ее тут же пихнули обратно; Тамит знала, что до реки дорога короче…
Так, может, ее не убьют?
Женщину осенило, что происходит, когда она почувствовала, что носилки поворачивают направо – река была по левую руку… Это Аменемхет все рассказал отцу, и тот поступил так, как Тамит и рассчитывала – добился отмены ее приговора и теперь убирает ее с чужих глаз. Куда же ее несут?
