По дороге домой Корнел не раз исполнялся тревоги – отчего Иоана так бледна и молчалива, отчего не говорит с ним: может быть, заболела? Получила плохие вести? Но почему она не делится с ним?

- Что случилось, любимая? – спросил он однажды, когда карета, рядом с которой он ехал верхом и охранял жену, остановилась, чтобы дать отдохнуть матери и ребенку.

Иоана посмотрела на него в окно без улыбки.

- Ничего… Ради бога, оставь меня! – она вдруг вскинулась, точно слова мужа причиняли ей боль. Корнел с печалью отступил.

Он знал, что женщины бывают подвержены странным припадкам: и хотя за Иоаной такого прежде не водилось, он слишком хорошо понимал теперь, что все люди меняются, и не всегда к лучшему. Корнел отошел подальше, туда, где никто не мог его видеть, и, встав на колени, помолился, чтобы Господь смягчил сердце Иоаны и вернул в их семью прежнюю любовь.

========== Глава 40 ==========

Когда они приехали в Буду, Иоана и в самом деле оказалась больна: она не допускала Корнела до своего ложа. Но взяла к себе в комнату сына и подолгу проводила с ним время. Корнел страдал, но надеялся, что это скоро пройдет…

Конечно, ему не составило бы труда принудить жену к ее обязанностям: но как бы он мог это сделать? Решиться на насилие он мог бы, только разлюбив Иоану!

Корнел посвятил себя изнурительным воинским упражнениям и придворным обязанностям, почти не появляясь дома: жена вела хозяйство, занималась маленьким Раду и братом, состоявшим под ее опекой, и по вечерам встречала мужа любезно, но холодно, как никогда не бывало прежде. Корнел затосковал, и видел, что Иоана также тоскует: но какая-то печать намертво заперла ей уста, препятствуя всякому мирному разрешению этой маленькой домашней войны, которая была страшнее любой большой.

Корнел видел, с каким упоением Иоана занимается их сыном – какое наслаждение получает от щебетанья с ним, от первых его слов, от первых шагов, от его маленькой неуклюжей отваги, так напоминавшей медвежью храбрость его великого деда! Раду почти совсем не походил на самого Корнела. Он рос здоровым и красивым, но был скорее коренаст, чем изящен: та валашская порода, к которой принадлежал и Дракула.

В иные минуты Корнел ревновал жену к ребенку так, точно это создание было ему чужим.

Наконец он не выдержал и однажды пришел к жене без предупреждения и ее согласия. Иоана удивилась и едва ли не испугалась, обнаружив Корнела в своей постели, - но он не спрашивал ее: просто взял за запястье и привлек под себя, стягивая с нее сорочку. Иоана уперлась руками в его плечи, будто хотела воспротивиться; но потом обняла его, принимая его ласки. Она и не могла бы сладить с ним, ей осталось только покориться.

Корнел мог бы поклясться, что Иоана этой ночью испытала в его объятиях еще большее наслаждение, чем он сам с нею: нет, она никогда не притворялась в любви! На их ложе не было места лжи, они оба считали это недостойным себя!

- Что с тобой происходит в это дни? – тихо спросил Корнел после, когда они лежали рядом. Любовь кончилась, а с нею кончилась и полная близость: Иоана была с ним - и, словно бы, не вполне уже с ним.

- Ничего не происходит, - ответила она. – Я была… Не знаю!

Иоана помотала головой и отвернулась от него совсем. Корнел порывисто привлек ее к себе и сжал в объятиях, взяв ее пальцы в свои руки и зарывшись лицом в ее волосы.

- Это невыносимо, - прошептал он. – Между нами как будто выросла стена, которую не пробить никаким оружием!

“Между нами всегда была эта стена, только я не видела ее”, - подумала Иоана.

- Может быть, ты разлюбила меня? – спросил Корнел почти с отчаянием, прижимаясь к ней, как к единственному родному существу на свете.

- Нет, - стесненно ответила она, ощущая нестерпимую боль в груди. – Я не разлюбила тебя и никогда не смогу разлюбить!

А потом Иоана начала плакать – и он повернул ее к себе лицом, и обнял, и стал гладить по волосам, не спрашивая больше ничего; а она сотрясалась в рыданиях, которые, казалось, разрывали ей грудь. Но ничего, ничего больше не сказала.

Они снова зажили как муж и жена – и им снова было хорошо: но что-то ушло безвозвратно. Корнел любил теперь Иоану не меньше, а даже больше за эту недоступность, которая появилась в ней: за что-то, чего он не мог доискаться. Исчезла из ее любви эта доверчивая истома, эта нерассуждающая покорность – как будто Иоана повзрослела или даже постарела, подвергнувшись чему-то, чего он не знал.

Корнел понял, что, как и он сам, Иоана может таить от него что-то, в чем никогда не найдет сил признаться, - но смирился с ее скрытностью: потому что был уверен, что это не измена их любви, на которую Иоана не была способна. Она никогда бы не изменила живому мужу! Все другое он мог бы перенести – и мысленно простил ей то, о чем она молчала. Любовь должна прощать!

Корнел узнал, как и все вокруг узнали, какой вызов Валахия бросила Турции: и был потрясен. Король Корвин также был потрясен. Князь Дракула держался, держался один против стольких сил – и его величество смотрел на это, как на битвы какого-то Геракла, совершавшего один за другим свои двенадцать титанических подвигов!

После этого Гераклом овладело безумие и он уничтожил собственных сыновей…

На исходе лета к Испиреску приехал боярин: с совершенно белой от забот головой, уже трудно двигавшийся – но внутри такой же крепкий, злой, сильный. С собой он привез Петру и его жену, Илону. По-венгерски это означало “светлая”. Эта светлая дочь Венгрии, темноволосая и темноглазая, как валашки, ждала первенца…

Иоана обнимала отца, счастливая и виноватая, - и Раду был счастлив этой встречей. Дочь словно бы еще похорошела с их расставания.

- А ты что же, звездочка моя? Не порадуешь меня еще внучатами? – спросил Раду Кришан Иоану, не то шутливо, не то с упреком, глядя, как резво носится по дому единственный его внук.

- Нет пока, - ответила Иоана, с новой силой ощутив свою вину. Она по-прежнему не отнимала сына от груди – не потому ли их с мужем ночи не давали больше плодов? Впрочем, чем дольше питать дитя материнским молоком, тем крепче оно вырастет: это было всем известно!

- Ты что же, все еще сама кормишь сына? – спросил боярин. Этот седовласый величественный изгнанник проницательно смотрел на нее – и Иоана догадалась, что ход ее мыслей для него не тайна.

Иоана не думала, что мужчины размышляют над такими вещами и понимают в них, - но если ее неопытный муж был способен задумываться и понимать, конечно, отец шестерых детей понимал еще лучше!

- Да, я кормлю его сама, - призналась она. Боярин улыбнулся и потрепал ее по щеке.

- Очень хорошо! Чем дольше кормишь, тем сильнее будет!

Тут от мысли, что Раду Кришан мог встретиться с благородным венгерским графом - и понять и одобрить его намерения, - Иоане захотелось провалиться сквозь землю. До срока попасть в свою преисподнюю. Если всех Кришанов ожидает ад, старейшего из Кришанов ожидает ужаснейший из существующих адов.

И она лучше пойдет в пекло к отцу – чем вознесется в рай, чтобы оттуда бессильно и безгласно смотреть на мучения своей семьи… Такое блаженство будет похуже любой пытки!

Гости задержались у них – и на Иоану навалилось вдвое больше хлопот, чем обычно. Хотя у нее и было только одно дитя, она очень уставала: просто от количества людей в доме. И потому стала вечерами уходить от них – погулять в саду… Дать себе поразмыслить, освежить голову…

В один из вечеров наедине с собою, очень красивый вечер, Иоана бродила между яблонь, так напоминавших ей сад Испиреску. Корнел еще и нарочно придал этому саду сходство со старым отцовским: даже поставил такую же каменную скамью под седой яблоней, что росла напротив окон.

Но теперь эти окна точно так же заслонили другие деревья – как взор Тудора Испиреску был защищен от лютости князя Дракулы…

Иоана села на скамью и вспомнила, как давным-давно, в Тырговиште, сидела под деревом искуса с Корнелом. Как юны они были, как мало понимали друг друга – и как искренне оттого любили друг друга! А окружавший их сад казался хороводом невест. И теперь ее обступил такой же хоровод: невесты приветно махали ей зелеными платочками, шелестели о чем-то вечном и радостном…