Штефан погладил кобылку по шее.

- Ее зовут Годже.

Это означало – избранная, драгоценная: так звали одну из многочисленных женщин, принадлежавших дому ее хозяина; не то родственниц, не то прислужниц.

- Могу ли я сейчас же сесть на нее? – воскликнула невольница.

Штефан закинул голову и раскатисто расхохотался, скаля зубы.

- Конечно, - сказал турок.

Он подсадил ее в седло, и Василикой овладел телесный восторг, какого она прежде не знала. Штефан повел лошадь под уздцы вкруг сада, и Василика скоро подладилась под шаг Годже. У валашки разгорелись щеки от удовольствия, которое доставляло ощущение сильной, бугрящейся спины между бедер; и улыбка ее господина говорила, что он понимает все, что испытывает его полонянка.

А через несколько дней дом Штефана посетил Бела Андраши – обездоленный князь, король без королевства.

Василика, конечно, не могла увидеть венгра на своей половине; но ей посчастливилось углядеть гостя из окна - он говорил со Штефаном, своим рыцарем, в саду. Потом оба удалились на хозяйскую половину.

Василика растревожилась необыкновенно; она гадала, скажет ли ей хозяин о приходе Андраши. Если не скажет, это может быть очень дурным знаком…

Но Штефан сказал.

Много позже, расставшись с Андраши, он вывел Василику на конную прогулку – должно быть, затем, чтобы избежать чужих ушей.

Валашка покачивалась в седле, все крепче сжимая поводья, и, напрягшись, готовилась внимать словам турка. Они не смотрели друг на друга. Штефан наконец заговорил тихо, с дрожью в голосе:

- Дракула свободен… Нет, не свободен, конечно, - но король Корвин выпустил его из крепости и теперь перевез в вышеградский замок, где Дракула будет жить как князь! Василика давно знала, где томится Влад Дракула, - со слов Штефана; и понимала, что даже заключение в королевском замке далеко от свободы. Но, услышав такое, необыкновенно взволновалась.

- Кто это тебе сказал? Андраши?

Услышав об освобождении Дракулы, она тут же перестала называть Андраши князем. Турок усмехнулся.

- Да, Василика, Андраши! Белый рыцарь! Он теперь живет так же, как Дракула, - а вернее говоря, и еще свободней, и еще подневольней: мой вождь теперь служит при дворе султана и делится с ним сокровищами своего разума и своих знаний, а его люди причислены к султанскому войску. Мехмед не чужд размышлений о божественном… Но Мехмед не Корвин, - прошептал Штефан, положив Василике руку на бедро; а она едва заметила это. – Если мой великий вождь взбунтуется, участь всех его людей будет страшна…

- Так наши валахи согласились служить султану против своих? – прошептала Василика.

Это поразило ее более, чем все остальное.

- Зачем же против своих? Валахия и так под пятой Мехмеда Фатиха, - почти пренебрежительно, почти с торжеством откликнулся Штефан. – Но у султана много других владений, в которых тоже нужно усмирять людей; а ваши валахи известны как прекрасные воины… Никого из них не принуждали отречься от христианской веры, - прибавил турок, взглянув на Василику.

В это она уже не поверила – но смолчала.

- Белый рыцарь также по-прежнему ненавистник Дракулы, - прибавил Штефан через небольшое время, снова взглянув на полонянку.

Она несколько шагов ехала молча – потом сухо ответила:

- Вас никого не понять! Вы то любите друг друга, то ненавидите, и так без конца!

Турок от души рассмеялся.

- Это и значит властвовать, моя возлюбленная Фатиха, - сказал он. – Так издревле правили все великие вожди.

Он остановил ее коня и взял девушку за руки, с нежной страстью поглядев в глаза.

- Скоро мы выступим на юг, к Стамбулу, - прошептал Штефан. – И тогда… тогда для нас с тобой начнется совсем другая жизнь.

* Приблизительно соответствует современной должности начальника полиции.

* Евангелие от Матфея.

========== Глава 77 ==========

Василика стояла рядом с хозяином и вместе с ним следила, как нагружают их воз. Штефан вез в Царьград товар, которого за морем не хватало, - меха и в большом количестве ту же валашскую шерсть…

Этот человек не гнушался торговлей, как не гнушались ею и валашские дворяне, - но бояре принимались за низкие занятия с куда меньшим смирением. Однако турецкий рыцарь имел гордость и стыдливость иного рода, мусульманского, - которую было не высказать словами.

- Кто же теперь позаботится о женщинах твоего дома? – спросила Василика господина. Он улыбнулся.

- Адриан – мой старший брат. У нас родственники-мужчины всегда заботятся о женщинах семьи.

Василика знала, что женщины семьи – это и чужие вдовы, и сестры, и племянницы. Ни с кем, кроме нее, Штефан в своем доме не жил: да и ее… хранил, говоря, что до свадьбы. Но из чего проистекало это целомудрие – не из того ли, что Штефан был безумец, который смотрел на свою возлюбленную как на жертву?

Или целомудрие многих восточных мужчин происходило от пресыщения: и оттого, что многие были… мужеложцами.

- Как справедливо устроена ваша жизнь, - задумчиво сказала валашка. – Ваши женщины всегда защищены.

Штефан кивнул.

- Да.

А Василике вспомнилось, что она однажды услышала от женщин его дома: как один паша избавился от гарема, слишком отяготившего ему плечи, - этот владыка попросту посадил всех женщин в мешки и утопил в море, а на другой день был свободен и от женщин, и от угрызений совести. Турки были удивительные люди. Они вели счет душам куда небрежнее, чем христиане, - и куда менее заботились о спасении собственной души, ожидая для любого, кто мог назвать себя богобоязненным, вечных плотских утех на том свете. О судьбе душ наложниц турецкие господа едва ли думали вообще; как и о том, как благочестивые жены, попавшие по учению пророка в рай, уживутся с гуриями, предназначенными для их мужей…

Василика заметила, что Штефан внимательно смотрит на нее – и, кажется, понимает, что делается в ее голове. Он ласково кивнул.

- Иди проверь свои вещи, чтобы мы ничего не забыли, - а потом садись на лошадь. Мы поговорим с тобой в дороге.

Василика улыбнулась и поцеловала ему руку. Здесь, у него во дворе, она стояла с открытым лицом.

Потом она пошла и самолично проверила все свои седельные сумки: там были и платья, сработанные ею, и благовония, и масла для защиты от солнца, и все дорогие подарки ее господина. Василика с особенной любовью сберегла костяной гребень, подаренный ей еще по дороге в Турцию, - который, возможно, был украден с туалета боярской дочки после того, как саму эту валашскую боярышню умыкнули турки… И обошлись с нею едва ли так учтиво, как Штефан с самой Василикой…

Василика была одета как турецкая благородная девица: остроконечная шапочка с вуалью, облаком спускающейся на волосы, разобранные напополам и скрученные над ушами; шелковое платье, которое могло бы показаться непристойно коротким – если бы не мешковатые штаны; из-под платья выглядывал сборчатый воротник сорочки, а руки скрывали перчатки. Лицо, конечно, было занавешено до глаз. Но, коль скоро она могла видеть, Василику это уже не беспокоило.

Она легко вскочила в седло и приласкала свою кобылку – этому подарку она не уставала радоваться, особенно после того, как ей дозволили кататься верхом одной, хоть и в пределах господского сада. Василика понимала, какая это редкая милость.

Валашка, уверенно толкнув Годже пятками в бока, направила свою лошадь к Штефану, который тоже сел в седло. Турок захлопал в ладоши, приветствуя свою прекрасную спутницу, а потом послал ей воздушный поцелуй.

А потом, никак более ее не ободрив, развернул своего коня и выехал за ворота: Василике осталось только трусить за своим господином, думая только о том, как бы не отстать, не затеряться. Ужаснее этого ничего быть не могло!

Валашский боярин, а тем паче венгерский дворянин, на месте Штефана сейчас позволил бы своей даме поравняться с собой и дальше ехал бы с нею стремя в стремя. Но мусульманская стыдливость, воспитанная в этом человеке, не позволяла ему ехать иначе, как во главе отряда.