Но когда Василика вернулась назад, ее точно в спину поразил громкий голос.

- Куда ты направилась?

- Я никуда! Я только осмотреться! – торопливо откликнулась она, изумляясь, как это Штефан так быстро понял, что она куда-то пошла. Потом Василика увидела, что перегородка отодвинута - немного, но достаточно, чтобы следить за всеми движениями на женской половине.

Василика опустилась на колени и с великой осторожностью заглянула на хозяйскую половину.

- Я голодна, - робко сказала она. Ей хотелось выйти еще и по другой нужде – но пока ее хозяин тут, лучше об этом забыть.

- Сейчас принесут еду, - ответил турок, который был занят какой-то работой и даже не поднял головы, разговаривая с ней. – И нечего тебе осматриваться, я буду сам говорить все, что нужно!

И тут Василика с изумлением поняла, что Абдулмунсиф шьет – игла так и мелькала перед лицом. На коленях турка блестели дорогая кожа и мех.

- Ты сам занимаешься шитьем? – спросила она, не в силах удержаться от вопроса.

Штефан отложил работу и поднял голову. Яркие голубые, северные глаза изумили ее на этом восточном лице. Василика даже не могла сказать, чем лицо Штефана восточное, - эти неверные порою так походили на них самих!

И все же отличались от них, как небо от земли!

- Что тебя удивило? – спросил турок после долгого молчания.

- Я думала, господин… что ты состоял при султане, - сказала Василика, понизив голос до шепота.

- Так и есть, - невозмутимо ответил Абдулмунсиф. – Каждый мужчина в нашей стране должен владеть ремеслом… для черного дня! Никто не может знать, как повернется к нему судьба!

Василика изумилась снова, еще больше. Их боярам, господам Валахии, было далеко до такого смирения.

- Что еще? – спросил турок, видя, что пленница продолжает смотреть на него. Василика покачала головой, и тогда он опять склонился над работой.

Девица прошлась по своей половине, потом села на шкуры и подушки, служившие постелью. Потом опять встала и окликнула его.

- Что? – отозвался Абдулмунсиф; и, даже не видя его теперь, Василика поняла, что глаза ее господина сверкнули нетерпением.

- Мне тоже нужно будет шить! – чуть не плача от смущения, сказала девица. – Мне нужна игла, нитки, а еще гребень для волос!

- Хорошо, - ответил турок. – Ты все получишь.

Василика принялась расплетать, а вернее – раздирать косу: она давно высохла, но свалялась как шерсть. Василике страшно было подумать, как вдруг придется говорить с этим человеком… или с другими мужчинами здесь… о том, что настигает женщин каждый месяц и что неизменно приходило к ней, несмотря на все тяготы войны.

Нет - чем сказать ему, лучше умереть. Придется просить о помощи кого-нибудь из слуг, здесь ведь есть валахи! Но если Абдулмунсиф заметит, что она говорила с чужими мужчинами, он ее попросту убьет!

“Все под богом ходим”, - подумала валашка.

Абдулмунсиф и без того безумец, а смерть в такие страшные дни может забрать любого из них, когда угодно! Василика решила, что сойдется с кем-нибудь из сородичей, которого пришлют ей прислуживать: быть не может, чтобы здесь не нашлось добрых валахов, христиан! И среди простых людей таких встретить куда верней, чем среди господ, - сколькими бы ремеслами те ни владели!

Вскоре Штефан ушел. Василика угадала это по движению теней на полотне: вот, значит, как он следил за ней!

Через некоторое время к ней пришел слуга, который принес белых лепешек и вина. Василика нечасто ела так сладко, хотя и была княжьей отроковицей!

- Погоди, - она остановила слугу, у которого, как ей показалось, было простое, доброе лицо; но когда Василика заговорила с ним, по этому лицу прошла тень страха.

- Что угодно госпоже?

Это был валах – он выговаривал слова на ее родном языке так же чисто, как она сама. Но это был и чужак. Валахи никогда не смотрели так робко, никогда не чурались своих!

- Я не госпожа, - жарким шепотом сказала Василика. – Я такая же, как ты! Мне нужны нитки, игла и гребень для волос!

Слуга опустил голову, избегая ее взгляда.

- Я передам господину, и если он разрешит, принесу.

- Он уже разрешил! – тихо гневаясь – и отчаиваясь, отозвалась Василика. Она замолчала, потом потребовала:

- Назови мне хотя бы свое имя, ведь ты тоже валах!

- Александру, - ответил прислужник. Он не поднимал глаз.

Потом вдруг быстро прибавил:

- Мне запрещено говорить с тобой, госпожа! Прости!

Василика увидела, что на бледных щеках слуги выступил румянец. Она усмехнулась.

- Добро, - пробормотала девушка, - значит, нельзя…

- Разожги жаровни, мне холодно, - потребовала Василика. Александру в этот раз не стал спорить, а, зачерпнув в каком-то горшке углей, проворно наполнил две металлические жаровни и зажег огонь. Потом откланялся и ушел.

Абдулмунсиф, хитрый змей, конечно, приставил к ней одного этого безъязыкого слугу – конечно, и этому валаху, да и всем остальным мужчинам здесь запрещено говорить с ней; наверное, даже смотреть! Абдулмунсиф тоже большой господин в этом месте – или завладел княжеским сердцем настолько, что князь дозволяет ему творить все, что тот захочет! Или оба эти господина согласны в том, что творят.

Или же Абдулмунсиф делает все тайком, как это принято у турок…

Василика стала есть, едва ощущая вкус превосходной господской пищи. Она думала – откуда же взялась такая добрая еда здесь, когда вся Валахия давно голодает, а у князя такое большое войско? Может быть, он взял какую-нибудь турецкую крепость и завладел припасами: складами и скотом?

Но ведь сам князь на стороне турок – разве нет?

Этого было слишком много для ее бедной головы, и Василика заплакала, уткнувшись лицом в колени.

Потом она утерла глаза и заставила себя доесть. Неизвестно, когда дадут еще – что может случиться через час!

Валашский прислужник Александру, теперь державший себя с ней так, точно он и вправду был немой, вскоре вернулся за посудой и принес ей иглу, нитки и костяной гребень. Красивый гребень - хоть боярской дочке! Но Василика не могла ничему радоваться – ей сделалось только страшнее.

Абдулмунсиф сказал, что она будет при нем служанкой. Но как турок допустит женщину прислуживать себе – они ведь так отгораживаются от женщин, и Абдулмунсиф, хоть и крестился, не мог себя переменить?

Да он и не переменял…

Значит, Василика нужна для другого. Если не в наложницы, то еще хуже… хотя что может быть хуже?

Она стащила с себя шаровары и, оставшись в одних чулках и набедренной повязке, обмоталась овчиной, как юбкой. Потом принялась ушивать штаны.

Сердце у нее сжималось, на пальцы капали слезы. Василика напевала заунывную валашскую дойну* – пела колыбельную всем своим мертвецам, которых не было времени оплакать.

Абдулмунсиф вернулся днем: если Василика угадала время, во дворце в это время подавали обед…

Она еще не закончила со своими шароварами; и не могла переодеться. Но Абдулмунсиф, конечно, не вошел к ней.

Он, не присаживаясь, возился с чем-то на своей половине. Василике вдруг нестерпимо захотелось взглянуть, какие вещи ее спаситель держит там, - но валашка понимала, что ей будет, если она сунется туда. Может, у него там колдовские книги? Но ведь Василика не умеет читать!

Как ей вдруг стало жаль, что она не знает грамоты; хотя это было редкостью среди женщин.

- Господин, - окликнула Василика турка.

- Мне сейчас некогда! – огрызнулся Абдулмунсиф. Или Штефан. Непостижимый человек!

Он вышел так же быстро, как и вошел.

Но хотя бы не отказывался говорить с ней, не презирал ее разговоров! Этот человек все же пожил среди христиан! Может быть, вечером Василике удастся заставить его рассказать хотя бы немного о себе и о том, что он намеревается делать. Или заставить проговориться…

Она вздохнула и отложила работу, глядя на вход в шатер, который сквозил недостижимой свободой. Пальцы, с отвычки шить, Василика все исколола…