Снова оказавшись на солнце, они остановились и прислушались: до них не долетало никаких звуков битвы.

- Господи, - пробормотала Меила по-английски. - Сколько же времени…

Аббас поднял руку, приказывая ей замолчать.

- Стой здесь, я поищу верблюдов!

Если он ничего не найдет, можно прощаться с жизнью.

Но Аббасу повезло: он нашел двоих животных, привязанных к пальме, - этот пальмовый островок рос отдельно. Остальные верблюды, видимо, выпутались и убежали… никто из отряда, похоже, в действительности не заботился о возвращении. Как же они поглупели, подпав под власть такого, как Имхотеп!

Вернувшись к Меиле, Аббас ободряюще улыбнулся.

- Я нашел пару животных, на нас хватит.

Меила безучастно кивнула, глядя в ту сторону, где остался ее возлюбленный. Она, казалось, вообще утратила способность радоваться, как и бояться.

Так люди вели себя в войну, эхо которой не смолкло до сих пор… “массовое безумие”, как писали английские газеты, которые иногда попадались в руки Аббасу. Многие из тех, кто не пострадал телом, повредились умом. И то ли еще ждет впереди.

Они отвели животных подальше и остановились. Солнце уже било в полную силу, но Меила даже не прикрыла голову. Аббас тронул ее за локоть.

- Пойдем отсюда. Или ты хочешь встретиться с ним?

Меила вздрогнула и покачала головой.

Они привязали второго верблюда к сухому тутовому дереву, росшему футах в пятистах от оазиса. Как будто специально для них.

Меила подумала - и расстегнула свой драгоценный пояс. Обвязала его вокруг дерева, опасаясь доверять животному.

Потом Аббас сел на верблюда, который у них остался; Меила уселась сзади, вцепившись в его ремень.

- Ты думаешь, Царь-Скорпион еще жив? - спросила она. Когда верблюд поднялся, Аббас ощутил, как женщина прижалась щекой к его спине.

- Должен быть жив, ведь оазис еще стоит! - откликнулся воин, скрывая свое волнение.

Он поцокал языком, тронув поводья… и тут все случилось.

Над золотой пирамидой поднялся вихрь… взвихрилось все: пальмы гнулись как тростник, деревья, вырванные с корнем, описав дугу, исчезали в воронке. Аббас и Меила скорчились в седле, зажмурившись и закрывая руками головы, как будто это могло защитить их. Горячий ветер опалял им спины… далеко ли они опередили свою гибель?..

Неожиданно верблюд под ними всхрапнул, заревел от страха и понес: Аббас успел только крикнуть Меиле держаться. Всадники не осмеливались обернуться, пока свист и завывание ветра из Дуата не смолкли. А когда Аббасу удалось остановить своего взбесившегося коня, Меила потеряла равновесие и свалилась на песок.

Аббас не то спрыгнул, не то скатился следом. Поймал верблюда и, тяжело дыша, окликнул женщину:

- Все хорошо?..

Меила, поднявшаяся на ноги, не ответила. Аббас наконец посмотрел назад, туда, куда был прикован ее взгляд, и ахнул.

На месте оазиса теперь простиралась голая пустыня. Всякая жизнь, всякое напоминание о ней исчезли: и только темная точка вдали, когда они всмотрелись, оказалась вторым верблюдом. Он, должно быть, тоже рвался с привязи, когда началось это столпотворение, - но, к счастью, не сорвался.

Меила широко раскрытыми глазами посмотрела на своего спутника.

- Верблюд жив… это значит, что и он жив.

Египтянин улыбнулся таким рассуждениям женщины.

- Может быть.

- Нет, - сказала Меила со злостью, почувствовав сомнения Аббаса. - Он жив, я это знаю!

Аббас кивнул.

- Пусть будет так. Если Имхотеп жив, он найдет нашего верблюда. А если нет, мы его тут никогда не отыщем!

Меила содрогнулась, ей почудился в этом жуткий намек. Хотя обе колдовские книги, и золотая, и черная, были теперь похоронены в песках: или отправились в Дуат, где им было самое место…

Двое беглецов снова сели в седло; пришпорив верблюда, они больше не оборачивались.

Едва только Аббас и Меила ускакали, неподалеку от того места, где остался привязанный верблюд, песок вдруг зашевелился. Поднялся человек - он словно бы только что родился из этого песка.

Это был широкоплечий меднокожий мужчина, в юбке и пестрых наплечных повязках древнеегипетского жреца, с выбритой головой.

Первым делом мужчина осмотрелся, щуря внимательные черные глаза: взгляд его привлек серебряный блеск. Пояс, обмотанный вокруг мертвого дерева, колыхался от ветерка и вспыхивал на солнце.

Имхотеп улыбнулся, увидев верблюда: точно не ожидал ничего другого.

Потом жрец опять опустился на колени и быстрым пристальным взглядом оглядел барханы вокруг. Он пошарил около себя руками и даже принюхался: дрогнули крылья прямого точеного носа.

А потом Имхотеп вдруг принялся быстро разрывать песок в одном месте. Хватило нескольких гребков, чтобы обнаружился другой человек - неподвижно лежавший старик в длинных темных одеждах, который не дышал и казался мертвым.

Жрец остался совершенно спокойным, сделав это открытие: припав на одно колено, Имхотеп поднял старика, легко, как куклу, и уложил его себе на другое колено лицом вниз. Он сильно ударил Хафеза по спине.

Директор Британского музея вдруг закашлялся, и из его рта хлынул песок. Имхотеп удовлетворенно усмехнулся и, приподняв старика за шиворот, ткнул его кулаком в грудь, отчего тот охнул и осел назад.

Хафез протер кулаками глаза и поднял на Имхотепа бесконечно изумленный взгляд.

- Я жив, слава Аллаху, - сказал он на своем родном языке.

- Ты жив благодаря мне, - хладнокровно ответил жрец. Казалось, Имхотеп уже обрел способность понимать арабский, как до того английский.

Хафез поднял голову и узрел верблюда. Он просиял.

- Верблюд, господин!

Имхотеп, не ответив на этот детски радостный возглас, поднялся и подошел к дереву. Разглядев пояс, повязанный Меилой, жрец улыбнулся.

- Узел Исиды*, - пробормотал он.

Любовно погладив украшение большим пальцем, Имхотеп снял его и обернулся им сам, поверх собственного широкого кожаного пояса.

Когда жрец вернулся к Хафезу, тот уже стоял на ногах. На лице Имхотепа при виде этого не осталось никакого благодушия. Он остановился напротив старого египтянина.

Хафез против воли поднял голову и посмотрел в неумолимые черные глаза.

- Послушай меня, - шипящим голосом обратился Имхотеп к спасенному им директору музея. - Ты никогда не посмеешь изменить мне. Мой прежний слуга из ваших попытался сделать это, и его быстро настигло возмездие!

Хафез вздрогнул.

- Бени Габор, - сказал старый египтянин. - Я знаю.

- Бени Габор предал свое сердце. Это худшее из предательств, которые можно совершить, - ответил Имхотеп, не сводя с него взгляда. - Запомни, Балтус Хафез: когда придет час, твое сердце будет судить тебя безжалостнее, чем любой из твоих богов…

Хафез ссутулился под взглядом жреца. Его дорогие и богатые одежды истрепались и посерели от пыли, а подкрашенные брови и усы сейчас делали пожилого директора музея, старавшегося примолодиться, еще более жалким.

- Я уже стар, господин, - сказал он дрожащим голосом. - Я помню, что моя смерть близка…

Имхотеп кивнул.

- Ну так держись подле меня и слушай меня во всем, и я укажу тебе путь.

Он улыбнулся.

- То, что я теперь почти смертный человек, для тебя ничего не меняет.

Хафезу осталось только поклониться. Имхотеп не просто подчинял - ему хотелось подчиняться; не просто убеждал - он делал это с легкостью.

- Дай мне свою одежду, чтобы прикрыться, - приказал полунагой жрец. Хафез безропотно снял верхнюю накидку и отдал своему повелителю.

Жрец распутал повод верблюда и, погладив животное и шепнув ему два слова, заставил его смиренно опуститься на колени. Имхотеп расположился в турецком седле и подождал, пока Хафез с кряхтеньем устраивался сзади.

“Поразительно, - с дрожью подумал директор музея, когда корабль пустыни плавно понес их вперед. - Я знаю неизмеримо больше этого существа - а когда он говорит со мной, мне кажется, что неизмеримо меньше! Могу вообразить, как его почитали и боялись в древних Фивах!..”