Болгарка несколько секунд всматривалась в такие знакомые черты лица.

— Я люблю тебя, Йен Джозеф Сомерхолдер, — еле слышно произнесла Николина.

Зачем она это сказала, Нина не знала и сама: Йен её слышать не мог, а даже если бы и слышал, то она бы ни за что в жизни не решилась нарушить его устоявшийся порядок жизни и отношения с Никки, какими бы они не были. Просто Нине нужно было наконец выплеснуть то, что она держала в себе на протяжении долгого времени, пусть в пустоту, но всё же произнести эти заветные три слова, смысл которых для неё не смогли изменить ни разлука, ни ссоры, ни даже новые отношения.

У Йена Нина пробыла недолго. Уже вскоре она вышла из палаты, но осталась в больнице, из которой в ближайшее время уезжать не собиралась, ведь теперь жизнь её любимого человека находилась только в руках врачей, которые и сами не были уверены в том, что поступают правильно, затевая эту опасную игру с судьбой.

— Я отвёз родителей Йена домой, — сказал Пол, вернувшись в больницу. — Еле уговорил их не проводить всю ночь здесь и немного отдохнуть.

— Спасибо, — даже не повернувшись к нему, пробормотала Никки. Пол ответил ей такой же «любезностью», пройдя мимо неё, даже не взглянув на неё и ни о чём не спросив, дав понять, что его слова были обращены скорее не к ней, а к Нине и Кэндис, которые в эту ночь были в госпитале.

— Пол, спасибо тебе огромное, — сказала Нина, крепко обняв своего друга. — Ты очень многое делаешь для Йена. Это неоценимо.

— Ни к чему об этом говорить, — ответил Уэсли. — Он мне как брат, и ради него я сделаю всё.

Пол взглянул на Нину и Кэндис: было видно, что в последнее время они плохо спали и были совершенно измотаны.

— Вам бы тоже не мешало отдохнуть, особенно тебе, Кэндис, — произнёс Василевски. — Всё-таки уже двенадцать, врач говорил, что операция будет идти не меньше трёх часов.

— Уэсли, я беременная, а не больная, — отозвалась блондинка. — Поверь, я буду чувствовать себя гораздо хуже, если останусь дома.

— Аналогично могу сказать о себе, — сказала Нина. — Отосплюсь, когда всё закончится.

— С такой группой поддержки Йену ничего не страшно, — Пол улыбнулся.

Вместе Полу, Нине и Кэндис было легче переносить переживания. Они служили друг для друга лучшей поддержкой и вселяли друг в друга веру в благополучный исход. Никки же держалась от них поодаль: ни с кем из друзей Сомерхолдера, как бы он этого ни желал, тёплых дружеских отношений ей построить так и не удалось. Особенную злость в ней вызывали Нина и Кэндис. Наблюдать за близкими отношениями Йена и его бывшей возлюбленной ей было невыносимо, тем более что на протяжении этой недели в своём женихе Рид заметила некоторые изменения: ей казалось, что он стал холоден к ней, а из их отношений исчезло доверие. Йен действительно был воодушевлён тем, что снова начался общаться с Ниной и по-настоящему наслаждался каждой минутой, проведённой с этой девушкой. И порой он их невольно сравнивал, напрасно пытаясь убедить себя в том, что Никки такая же заботливая, нежная и добрая. По отношению к нему она действительно была такой, но отчего-то, после непринуждённного общения с Ниной, которое заряжало его позитивным настроем на целый день, он, разговаривая с Никки, ощущал какую-то тяжесть, будто бы только что вернулся из тёплой солнечной страны в дождливые серые будни. Рид это чувствовала и во всём винила Нину, которая своим появлением действительно взбудоражила в Йене чувства, которые он так упорно пытался в себе заглушить все эти годы. У Никки была одна надежда: что после операции, которая, она верила, завершится удачно, Нина улетит в Нью-Йорк, и всё постепенно вернётся на круги своя.

В эти минуты, когда Пол, Нина, Кэндис и Никки старались настроиться на позитивный лад и вспоминать только хорошее, за жизнь Йена боролись лучшие кардиологи Луизианы. Операция по замене поражённых клапанов должна была проводиться на открытом сердце, поэтому его необходимо было останавливать. Жизнь пациента врачи доверили аппарату искусственного кровообращения, который на ближайшие несколько часов стал его лёгкими и сердцем.

На протяжении всей операции состояние Йена не было стабильным: Сомерхолдер ходил по краю, и это было понятно врачам. Однако заменить клапаны сердца на искусственные им всё же удалось, и уже к самому концу доктора смогли выдохнуть спокойнее: пока говорить о чём-либо с какими-то гарантиями было рано, но надежда на то, что Йен всё-таки выкарабкается, появилась. Именно тогда и начались проблемы.

— Давление 80/50, слишком низкое, — протараторила молоденькая медсестра, внимательно отслеживавшая динамику.

— Другого пути нет, начинайте перфузионное согревание, — скомандовал кардиолог, обозначив таким образом начало заключительного этапа операции и возвращение пациента к нормальной работе сердца.

Последующие несколько минут взгляды бригады врачей были прикованы лишь к экранам аппаратов, чётко отслеживавших изменения в состоянии организма больного.

— Ну же, быстрее, — процедил сквозь зубы второй кардиолог, как бы подгоняя аппарат искусственного кровообращения, который постепенно возвращал температуру тела пациента в норму.

— Вводите адреналин.

Введение адреналина в кровь на некоторое время помогло стабилизировать его состояние и дождаться, пока температура тела окончательно не станет привычной для обычного человека.

— Нейтрализуйте гепарин протамин-сульфатом, — скомандовал один из врачей. — Будем заводить сердце. Дефибриллятор!

Обычно для того, чтобы «завести» остановленное на время операции сердца пациента, хватает одного разряда.

— Разряд.

Врач с надеждой и опаской взглянул на кардиомонитор: тишина.

— Разряд! — снова скомандовал он.

— Давление 70/40, — пролепетала медсестра.

— Температура тела начала падать, — сказал анестезиолог.

— Нужно ещё раз попробовать…

В это время второй анестезиолог проверил реакцию организма пациента на внешнее воздействие.

— Зрачки расширены, роговичного рефлекса нет, — покачал головой он. — Вряд ли удастся запустить сердце…

— Мы будем бороться до последнего. Ну же… Давай… Ещё чуть-чуть… Ты же держался на протяжении этих шести часов, — шептал врач, будто бы обращаясь к Йену.

Организм не реагировал. Давление и температура тела продолжали падать, Йен постепенно бледнел, но сердцебиение так и не появлялось.

— Это клиническая смерть, — произнёс второй кардиолог из бригады.

— Двойную дозу адреналина. Живо! — скомандовал напарник. — Дефибриллятор. Разряд!..

В какой-то момент Йен почувствовал невероятную лёгкость, а на коже ощутил приятное дуновение тёплого южного ветра. Он огляделся вокруг: он стоял на улице, залитой солнцем, вокруг было много деревьев, а в воздухе витал запах свежескошенной травы. Сомерхолдер не сразу понял, где находится, но, едва увидев неподалёку от себя небольшой дом, словно бы опомнился: он был у себя дома, в Ковингтоне. Йен был удивлён осознать, что всё вокруг сохранилось таким же, как и 26 лет назад — в то время, когда он был десятилетним мальчишкой. Йен зашёл на территорию особняка и в саду своего дома увидел темноволосого мальчугана, которому на вид как раз было не больше десяти лет. Приглядевшись, Йен почувствовал, что у него перехватило дыхание: в этом озорном парнишке он увидел себя, только на 26 лет младше. Черты лица, те же голубые глаза, тот же звонкий голос и нетерпеливый тон… Разве что волосы немного короче, чем у него были сейчас. Рядом с ним на траве сидел отец. Увидев его, Йен улыбнулся.

— О чём ты мечтаешь? — с энтузиазмом спросил Роберт у сына. Повзрослевшего Сомерхолдера они не видели, хотя он стоял рядом с ними. Йен чувствовал это и ощущал себя лишь сторонним наблюдателем.

— Много о чём, — признался мальчуган. — Я хочу стать известным режиссёром. Это так здорово, когда ты сам командуешь на площадке, расставляешь актёров… Прямо в шахматах, — объяснил он. — И как классно потом видеть на экране результат!