Я, улыбаясь, по-прежнему нависал над нею и не шевелился.

— Врёшь, — прошептал я, медленно убирая осколок от её шеи, — опять ты врёшь, Эвелин. Тебе страшно. Ты не хочешь умирать.

Я бросил осколок в сторону и встал на ноги. Моя возлюбленная всё ещё лежала на спине, её грудь высоко поднималась от разрывающих её всхлипов.

— А почему мы должны бояться смерти? — спрашивал я, шагая вокруг неё. — Тому, кто знает, в чём смысл жизни, просто глупо бояться смерти! В конце концов, в ней ведь тоже есть свой скрытый смысл, я не прав?

Эвелин не смотрела на меня, но я, даже не видя её глаз, чувствовал, как сильно она меня ненавидела.

— У нас свадьба уже через месяц, — со вздохом сказал я, присев на корточки рядом с ней, и погладил её по волосам окровавленной рукой, — и мы собираемся навеки довериться друг другу… Ты и представить себе не можешь, как это непросто после тех предательств, которые я пережил. Кстати, я узнал обо всём как раз в ту ночь, когда сделал тебе предложение. Сначала я хотел собрать вещи и уехать… Но позже понял, что мы друг без друга никто.

Она молча смотрела на меня, её глаза о чём-то умоляли, а подбородок всё так же дрожал. Я продолжал гладить её свалявшиеся в крови волосы.

— Странно, — проговорил я, — но только теперь, глядя на тебя, такую жалкую и беспомощную, я понимаю, насколько сильно я всё-таки люблю тебя. Даже со всеми твоими бл…ми недостатками.

Она закусила нижнюю губу, зажмурилась и заплакала. Левой рукой она начала искать мою ладонь.

— Прости меня, — прошептала она с закрытыми глазами.

Оттолкнув её руку, я встал на ноги и отошёл от неё на пару шагов. Эвелин не шевелилась и, держась одной рукой за бок, хрипло дышала. Мысленно я предположил, что у неё было сломано ребро.

— Я никогда не думал, что подобное будет происходить, — сказал я, задумчиво потирая переносицу. — И я сейчас не о себе говорю, а о тебе.

Моя невеста не отвечала и лежала всё в том же положении.

— О твоём поступке, который стоил очень дорого для нас обоих, — продолжал я, чувствуя, как злость снова закипает у меня в груди, — и о твоей лжи, в которой ты заживо сгорала всё это время! А я заодно с тобой!

Я не вынес давления, обрушившегося на меня, и, развернувшись, со всего маху пнул Эвелин по животу. Мне кажется, её отчаянный крик я не смог бы никогда забыть. Она, стеная от боли, перевернулась на бок и выплюнула кровь изо рта. Я смотрел на неё с ожесточением и даже нисколько не жалел её. Моя боль от раны, нанесённой ею, ещё никогда не была такой сильной, как сегодня.

— Сегодня утром я вполне верил в то, что впереди у нас счастливая жизнь, — проговорил я, отвернувшись от Эвелин, — но я не знаю, смогу ли верить в это теперь с прежней силой. Милая моя, ты… ты убила во мне нежного мечтателя.

Я резко повернулся и ещё раз ударил её под рёбра. Эвелин, захлёбываясь в крови, громко всхлипнула и затихла.

Отвернувшись от неё, я скрестил руки «замком» на затылке и медленно побрёл к выходу. Дверь была заперта. Быстро, дрожавшими руками отперев её, я вышел в коридор и бешено захлопнул дверь за собой. Мои нервы были на пределе.

Подойдя к окну, я распахнул его и закричал, что было мочи. Кулаками я стучал по стенам и подоконнику, оставляя после ударов кровавые следы. Мне хотелось зарыдать, чтобы выпустить из груди то, что собралось там, но я держался до последнего. Я не плакал, но меня всего трясло.

Очевидно, теперь я с уверенностью мог сказать, что пятый шаг был пройден… Я выразил свою злость на Кендалле ещё в день признания, а сегодня удар на себя приняла и Эвелин. Но мне ведь должно было полегчать после этого, ведь должно? Где же ожидаемая мной лёгкость, где это воздушное и невесомое чувство?..

Бешеный стыд не давал мне вполне ощутить свободу совести, сердца и души, которую я так хорошо представлял себе раньше. Что за зверь теперь был я?.. Я смотрел на свои руки и брюки, испачканные в крови, и не мог поверить: то, что произошло в нашей спальне только что, случилось на самом деле! Неужели это не сон? Неужели я впервые за столько лет сумел ударить свою милую, свою любимую Эвелин? Не просто ударить, а…

Нет! Нет! Нет! Нет! Поддавшись эмоциям, я повторил самый ужасный поступок в своей жизни и сделал с Эвелин то же самое, что когда-то сделал с Чарис! С бывшей я расстался сразу после этого, но оставить свою будущую жену казалось мне просто невозможным. Как я могу остаться один после всего того, что произошло, но с другой стороны, как я могу после этого остаться вместе с ней? Я ведь больше не смогу посмотреть ей в глаза… Эвелин, пусть и любит меня, должна любить себя тоже. Она не простит мне того, что я сделал, не станет терпеть, она уйдёт, уйдёт… А я без неё не выдержу! Да, решено: если она сейчас встанет и объявит мне, что уходит, я не стану возражать и отпущу её. А когда она уйдёт, я просто возьму пистолет и застрелюсь.

Я снова ворвался в спальню и окинул комнату беглым взглядом. Эвелин была на том же месте, где я её оставил, и не шевелилась. Впервые за эту ночь мне стало жаль её. Она лежала в луже собственной крови, вся изрезанная осколками зеркала, со спутавшимися волосами — о, моя Эвелин!.. Я почувствовал, как горло сдавило рыдание, но всё-таки сдержался и медленно, неуверенными шагами двинулся к ней.

— Родная, — прошептал я, глядя на её закрытые глаза, — прости меня, прости, прости… Как я мог сделать такое с тобой?..

Она не шевелилась. Я сел на колени рядом с ней, совсем испачкав в крови брюки, и погладил её по голове.

— Ничтожество, — тихо сказал я сам себе, — почему я не послушал тебя? Мы могли просто поговорить…

Я провёл пальцами по её шее и вдруг побледнел так, что почувствовал холод на лице. У Эвелин не было пульса.

— Чёрт… — вырвалось у меня, и я отскочил от любимой, как от огня. Моё сердце с нечеловеческой скоростью колотилось в груди, в висках пульсировало, руки и ноги дрожали от волнения. Теперь я смотрел на неё совсем по-другому, и взгляд мой был полон уже не сожаления, а бешеного отчаяния.

Я сидел неподвижно очень-очень долго, словно пытался принять новую, ещё не знакомую мне, но так сильно ранящую мысль. Наконец я понял, почему у неё не было пульса, и, встав на колени, закричал изо всех сил.

Я ползал по полу рядом с Эвелин, стучал по нему кулаками, рыдал и орал что-то несвязное. Грудь сдавило от тоски, досады, сожаления, отчаяния и ненависти. В душе теснилась буря чувств, и я выражал их все в своих бешеных криках.

— Эвелин, Эвелин, Эвелин! — кричал я, прижимая к груди окровавленное тело. — О Эвелин, любимая, пожалуйста, открой глаза!.. Посмотри на меня, это же я… это твой Логан, любимая… Пожалуйста… Мы ведь скоро поженимся, мы любим друг друга… Как ты можешь меня оставить?

Но она не отвечала на мои крики и просьбы, не сжимала мою руку, когда я сжимал её, не целовала меня, когда я касался её губ своими. Она просто лежала на моих коленях и медленно остывала.

— Что мне делать, моя родная? — спрашивал я, покачиваясь на месте. Слёзы градом лились из моих глаз, грудь разрывало на части от истеричных всхлипов. Я целовал Эвелин в макушку, совсем не заботясь о том, что её окровавленные волосы пачкали мне лицо. — Боги, это же всё я сделал, я, я! Мой невинный ангел, ты не заслужила этого, не заслужила смерти в таких муках… Посмотри на меня! Я тебя простил, простил, я готов ещё миллион раз простить тебя, только вернись, прошу!.. Пожалуйста… Что мне делать? Как жить без тебя?.. О, прости меня, прости, прости, прости…

«В Эвелин моя жизнь, — думал я, вспоминая время, когда только-только признался себе в неземной любви к ней. — Без Эвелин нет жизни, нет смысла, нет мира, ничего нет! Кто я без неё? Что есть у меня, если у меня нет её?!»

Ответ на вопрос, что мне делать, нашёлся сам собой. С трудом отстранив от себя Эвелин, я пополз к комоду и, вывалив из него кучу вещей, достал пистолет… Да, моё сердце, я прошу тебя о самом страшном: перестань биться. Я собирался сделать это ещё в тот вечер, когда узнал обо всём… но что-то меня остановило. Я знал: это всё Эвелин. Она не заслуживала жизни без меня, как и я без неё. А теперь… теперь её не было.