Джонни и Дженна снова посмотрели друг на друга, и мистер Блэк озадаченно вздохнул.

— Ваше юное безрассудство, в котором никто не вправе вас упрекнуть, может привести к не самым приятным последствиям, — как будто чему-то смущаясь, сказала миссис Блэк. — И к этим последствиям, я думаю, никто из вас пока ещё не готов. Готовность придёт со временем, то есть…

«То есть с выздоровлением», — мысленно закончил я фразу Дженны и опустил взгляд, в котором угасла всякая надежда. Я мог понять беспокойство родителей Эвелин, это естественно: они равняли нас с Эвелин на Уитни с Дейвом, которые, ещё не обручившись, ждали появления на свет малыша. Только за этим пониманием крылась какая-то неприязнь, которая, как я начинал теперь понимать, пряталась в моём сердце ещё давно и которую я, кажется, прятал вполне осознанно…

— Да проблема ведь вовсе не в этом, — дрожащим от напряжения голосом сказала Эвелин. — Вы не можете и не хотите видеть во мне взрослого человека, хотите, чтобы я всё время оставалась маленькой, глупой, с такими же маленькими и глупыми проблемами! Да, ведь мои взрослые проблемы заставят вас вспомнить, что у вас есть семья. Но не бойтесь, вам не придётся делать это, потому что у вас нет семьи. Всё, что у вас осталось, это не уважающий супруг и не любящая общая дочь!

Бросив салфетку, моя избранница рывком поднялась из-за стола и убежала из кухни.

— Эвелин! — с сожалением в голосе позвал её я, но моя попытка остановить её оказалась бесплодной. Я озадаченно и беспомощно посмотрел на мистера и миссис Блэк.

Дженна, прерывисто вздохнув, прикрыла глаза обеими ладонями, и Джонни, чтобы хоть чем-то утешить её, положил руку на плечо супруги.

— Забирай её, — сказал мне мистер Блэк так, точно говорил не о своей дочери, а о какой-то вещи. — Да, это правда… Нет семьи. Одна дочь сбежала, а другая оставалась здесь только потому, что некуда было бежать. Что ж. Теперь есть куда. Уезжайте.

Я открыл рот, собираясь сказать что-то, но решил, что говорить уже нечего, и пошёл за Эвелин. Поднимаясь в её спальню, я не мог перестать думать о ней и о том, что происходило в её жизни. Я не любил жалеть людей, но чувствовал, что в моей душе было разлито тёплое, доброе чувство жалости и сожаления к ней: у Эвелин, выходит, никогда не было семьи, у неё была только сестра, которая и теперь покинула её… Значит, у неё есть только я? Если так, то я брошу все свои силы на то, чтобы она была счастлива, чтобы чувствовала себя хорошо рядом со мной… Клянусь, я отдам ей всё самое искреннее, сильное и страстное, что осталось в сердце.

Когда я вошёл в её спальню, она сидела на полу, а перед ней лежали стопки семейных фотоальбомов. Эвелин доставала из альбомов фотографии и, без слёз всхлипывая, рвала их. Я подошёл к ней и взял её за локоть, но моя возлюбленная дёрнула рукой и продолжила уничтожение воспоминаний, которые, очевидно, никогда не были для неё родными.

— Дай мне это, — выговорил я таким тоном, которым очень редко разговаривал с Эвелин, и вырвал из её рук фотографии. — Хватит.

Она посмотрела на меня. Широко распахнутые глаза моей избранницы блестели, но она не плакала.

— Я знаю, что мы всегда спорим об этом, — устало сказал я, точно в сотый возвращался к изматывающему и бессмысленному спору, — но я хочу, чтобы мы вернулись вниз и ты поговорила со своими родителями.

Она прерывисто вздохнула, тоже возвращаясь к обсуждению этого спора, дала волю первой слезинке и, придвинув к себе ближе фотоальбомы, опустила голову.

— Э-эвел-иин, — произнёс я и поднял её на ноги. Она оттолкнула меня от себя и, закрыв лицо одной рукой, в голос заплакала. — Любимая…

— А ты всё думаешь, что я неблагодарная, — проговорила она, не глядя на меня, — раз я позволяю себе так с ними обращаться! Да? А я буду так относиться к ним всю свою оставшуюся жизнь, и думай обо мне всё, что хочешь.

Я молча смотрел на неё, обдумывая, с какой стороны к ней лучше подступить. Подобные разговоры с не самыми вежливыми жестами и словами были для нас редчайшим явлением, но каждый такой разговор отравлял мою душу. В чём крылась причина? Наверное, это было несовпадение во взглядах, что вполне естественно и, можно сказать, ожидаемо, но у меня споры с Эвелин забирали последние силы.

Я всегда считал, что мы с ней одно сердце, как она сама и говорила, и, наверное, я ожидал от наших отношений такого понимания, с которым прежде мне ещё не приходилось сталкиваться. Однако эти разногласия, существование которых я никак не мог допустить, в совокупности с проявлениями моего расстройства резко отрезвляли меня, приземляли, и я чувствовал себя так, будто меня окатили ведром ледяной воды. Чаще всего, когда разговор заходил в сторону мистера и миссис Блэк, злилась именно Эвелин, а я, если и горячился, то старался остыть как можно скорее и прийти на помощь своей возлюбленной, утешив и её.

И всё бы ничего — я готов смириться с этими спорами, которые, как я теперь был убеждён, неизбежны, — только вот, сердясь, и я, и Эвелин не обдумывали свои слова; они, холодные, чужие, оскорбляющие, вырывались как-то сами собой. Потом, конечно, злость испарялась, но неприятные воспоминания никуда не исчезают…

— Я не думаю, что ты неблагодарная, Эвелин, — начал я утешающим тоном и протянул к ней руку, но она, взглянув на меня заплаканными глазами, отступила на шаг.

— Если не считаешь, что я права, то лучше уходи, — дрожавшим голосом проговорила она, — уходи, уходи!..

И она, зарыдав, задрожала всем телом. Я не мог более оставаться равнодушным, не мог даже делать вид, что оставался равнодушным, и поэтому, сердито сжав губы, с силой прижал плачущую девушку к себе. Мне кажется, я сделал это с такой силой, что мог бы запросто задушить её.

— Ты, видимо, совсем не понимаешь, что значишь для меня? — жёстко выговорил я, но тут же себе ужаснулся. «Это ведь Эвелин, — мысленно твердил я себе, — моя добрая, хорошая, милая, любимая Эвелин…» Мгновенно смягчившись, я поцеловал её в макушку.

Она продолжала плакать, только теперь глухо, и, больше не прося меня уйти, обнимала меня за шею.

— Ладно, я больше не буду вмешиваться в это дело, — умиротворённо сказал я, надеясь навсегда поставить крест на этом разговоре. — Я ценю твоё мнение и мысли, и… Это твои родители — тебе самой решать, как к ним относится. Прости.

Несмотря на наш сегодняшний разговор с Дейвом, несмотря на реакцию мистера и миссис Блэк на моё желание увезти Эвелин и их слова, я продолжал относиться к ним как прежде, чувствуя, что просто не в состоянии изменить отношение к этим людям. Не знаю, почему всё выходило так, но думаю, что это одна из странных закономерностей человеческой сущности: мы ни за что не станем сомневаться в святости того, во что хотим верить всей душой. Даже если нам предоставят миллион самых разных и достоверных аргументов, мы, с большим недоверием изучив их, всё равно захотим остаться при своём мнении.

Я взял свою избранницу за плечи и, отстранив от себя, заглянул в её глаза.

— Когда ты ушла, мистер Блэк сказал, чтобы я забирал тебя… — несколько растерянно произнёс я. — Мы можем уехать. Хочешь, уедем сейчас же?

Эвелин, кажется, желала что-то сказать, но частые истерические всхлипы, рывками издаваемые ею, не позволили ей говорить. Поэтому она быстро закивала.

— Я так боюсь возвращаться к той жизни, — отстранившись, приподняв брови и глядя прямо мне в глаза, сказала она, — к жизни без тебя… Такое чувство, что если я буду с семьёй, то у меня не будет тебя.

— Милая, никто не заставляет тебя делать такой выбор…

— Не заставляет, а я сделаю, сделаю!

— Это безрассудство, Эвелин, — жёстко, но в то же время с неким испугом выдал я, всем сердцем желая уберечь её от ошибки. — Не надо говорить таких слов в порыве злости, поверь моему опыту!

Она поджала губы, точно хотела что-то с грубостью мне возразить, но вместо этого кинулась мне на грудь и сказала:

— Я очень хорошо понимаю, о чём говорю, и не отрекусь от этих слов даже на холодную голову. Пожалуйста, Логан, давай поскорее уедем!