Интересно, был ли Кендалл счастлив? В его взгляде сверкали изумруды, с лица почти не сходила улыбка, но я старался не поддаваться внешнему облику, он часто бывал обманчив. Кто знает, что творится в самых глубинах немецкой души? Может, на языке у него одно, а в мыслях совсем другое? Шмидт умел прятать свои истинные чувства, я хорошо знал это, но…

Хватит! Сколько можно думать об этом? Как вообще можно думать о чужом счастье, когда я, кажется, обрёл своё, настоящее?..

Комментарий к Глава 18. “Дьявол в юбке”

Фух, думала, что до Нового года не успею дописать. Получается, это последняя глава в этом году. Надеюсь, у вас от неё останутся хорошие впечатления ;) Пронесите их и в год грядущий!

========== Глава 19. “Веришь ли ты, что завтра никогда не наступит?” ==========

Быть уверенным в близком человеке — это как пить горячий чай, завернувшись в плед, — но только без насморка и больного горла. Счастье — это когда ты окружен любимыми людьми и знаешь, что они чувствуют к тебе то же самое. Время никого не лечит, оно приносит умиротворение.

Евгения Кос, «Карусель страданий»

Мой дом уже давно перестал быть моим домом. Нет, я не хочу называть домом то место, в котором только провожу ночи и изредка обедаю! Даже теперь, в упор глядя на белую, как снег, стену, я думал только о своём настоящем доме — доме Блэков. Да, пусть я там не живу, пусть там сейчас, возможно, никого нет, но в тот момент мне больше всего хотелось домой, к Эвелин. «Боже… — думал я, хмуря брови, — поскорее бы уйти отсюда, поскорее бы!»

— Итак, я полагаю, что с причинами вашего обращения за помощью врачей вы с мистером Дэниелсом уже разобрались, — сказала миссис Мелтон, психиатр, которого привлёк к своей работе мистер Дэниелс. — Ваше желание избавиться от своих проблем намного облегчает нашу работу.

— То есть вы хотите сказать, — начал я, рассеянно глядя в пол, — что все мои проблемы не вызваны… расстройством?

— Мы с мистером Дэниелсом обсудили проведённый сеанс и на основе тех обстоятельств, которыми вы с ним поделились, и на основе наблюдений за вашим поведением мы сделали вывод, что расстройство всё-таки есть. Но мы думаем, что вам необходимо посещать как его сеансы, так и мои… Если, конечно, вы не захотите отказаться от моей помощи. В таком случае я не смею настаивать.

— В чём отличие ваших сеансов от сеансов мистера Дэниелса? — спросил я, продолжая хмуриться.

— Я, в отличие от мистера Дэниелса, в процессе лечения буду использовать разнообразные терапевтические методики, которые окажут вам большое содействие на пути к нормальной жизни. Сразу могу сказать, что я понимаю, что наши с вами взгляды на одни и те же вещи зачастую могут не совпадать, и вы в любую минуту, если вам не понравится моя методика, сможете встать и уйти. Но должна предупредить: очень важно не прерывать терапевтический курс при проявлении первых улучшений. Вы понимаете, насколько это важно?

Я молча кивнул.

— Я сделаю всё, что будет в моих силах, — продолжала миссис Мелтон, — грамотная коррекция — это то, что вам необходимо. Мистер Дэниелс уже решил, как часто вы будете с ним видеться?

— Два раза в неделю.

— Хорошо. Я думаю, нам с вами одного сеанса в неделю будет достаточно. Зная вашу профессию, должна спросить: у нас будут возникать проблемы, связанные с несовпадениями в наших графиках?

— Я постараюсь, чтобы таких проблем не было.

Миссис Мелтон улыбнулась и сказала:

— Этот ответ я и хотела услышать. Я, конечно, понимаю, что артистам непросто выбивать время для себя из своего расписания, но я и другие мои клиенты вас ждать не будут.

Я снова сосредоточенно кивнул.

— Вы ощущаете дискомфорт? — задала вопрос миссис Мелтон, заметив мою напряжённость.

— Похоже на то…

— Могу я узнать причину?

«А можно ли чувствовать себя комфортно, сидя в кабинете у психиатра?» — злобно подумал я. Наверное, эта злоба отразилась на моём лице: миссис Мелтон как-то устало улыбнулась, глядя на меня.

— Я вас не виню, — сказала психиатр, точно отвечала на мои мысли. — Это человеческая природа. Если в слове присутствует корень «псих», то люди обязательно нарисуют себе образы умалишённых и сумасшедших. А если людям доводиться работать с такими врачами, как психологи, психотерапевты и психиатры, то они вовсе записывают себя в ряды безумцев. Поделитесь со мной мыслями, мистер Хендерсон, вы считаете себя психом?

Я поднял на врача какой-то напуганный взгляд и сразу же отвёл его.

— Я уже несколько лет знаю о том, что нездоров, — тихо ответил я, — и всё это время я был убеждён: расстройство психики — это отклонение от нормы. К тому же мне не раз приходилось слышать от знакомых и незнакомых людей обидные, иногда сильно задевающие слова… И психом меня, если честно, называли нередко.

— И вы, как это бывает, начали верить в то, что говорят вам окружающие?

Я растерянно пожал плечами.

— А вы разве не считаете меня психом? — спросил я.

— С опытом я научилась отвергать то, чему общество придаёт неестественный оттенок. Психами сейчас называют и тех, кто действительно страдает душевными болезнями, и тех, кто однажды не сумел сдержаться и, допустим, кого-то ударил, и тех, кто любит фильмы ужасов и может спокойно есть, глядя на то, как из человека достают его внутренности. Чувствуете, в чём разница? Для меня, мистер Хендерсон, психов не существует.

Я неосознанно улыбнулся: мне понравились рассуждения миссис Мелтон, и в тот момент я решил, что её сеансы никоим образом не смогут причинить мне вреда.

Выйдя из её кабинета, я посмотрел на заключение, написанное ею, и улыбнулся. Не знаю, каким безумием это могло показаться, но я был невероятно счастлив слышать, что расстройство всё-таки есть. Не подтвердись моя болезнь, мне пришлось бы взять всю ответственность за совершённые мною поступки и сказанные мною необдуманные слова исключительно на себя. Пришлось бы признать, что расстройство никогда не превращало меня в чудовище, что я был таким сам по себе всю свою жизнь… А к этому я был морально не готов.

Хорошее настроение, как, впрочем, и прекрасная погода сподвигли меня поехать к Эвелин и пригласить её гулять. Она встретила меня с улыбкой и, охотно приняв моё приглашение, предложила отправиться в парк. Погода стояла жаркая, а в тени деревьев можно было легко от неё спрятаться.

Я так никому и не рассказал, что начал посещать врачей: решил отложить это до проявления первых улучшений. После сеанса психиатра я чувствовал непонятное воодушевление, которое находило выражение в моей улыбке и в моём доброжелательном отношении к миру. Это воодушевление, как я полагал, было вызвано хрупким, но обнадёживающим предчувствием возвращения к нормальной жизни, скорого освобождения от навязчивых мыслей. Эвелин передалось моё хорошее настроение, и она тоже начала улыбаться так искренне и в то же время ослепительно ярко, что эта улыбка, кажется, смогла бы объять своей теплотой весь мир.

— Где ты был сегодня? — спросила моя спутница, вопросительно и доверчиво глядя мне в глаза. — Ты сейчас такой счастливый и беззаботный, мне кажется, я тебя таким ещё не видела…

Я улыбнулся, пожал плечами и обнял Эвелин за плечи.

— Никто и никогда не сумеет понять, какое ты для меня счастье, — ответил я то, что лежало у меня на сердце в ту минуту. — Я даже думать о тебе счастлив, не то слово — видеть тебя и говорить с тобой…

В ответ она ласково прижалась к моему плечу.

— Но у твоего счастья, — сказала Эвелин, — как и у всего в этом мире, есть конец.

— Где же, по-твоему, его конец? — как-то настороженно спросил я, нахмурившись.

Она пожала плечиками.

— Хотя бы даже здесь. — Она внимательно посмотрела на меня, и лёгкая усмешка скользнула по её лицу. — Видишь, ты уже не улыбаешься, в твоём взгляде больше не горит счастливый огонёк. Это разве не конец?

— Не конец, — стоял на своём я. — Ты не можешь видеть, что происходит в моей душе… Счастье всё ещё здесь, оно внутри, просто ты его не видишь.