— А что заставило вас обратиться за помощью врача?

Я немного подумал, прежде чем ответить.

— Хочу расстаться с угнетающими мыслями и дурными предчувствиями, — произнёс я, с доверием и большой надеждой глядя на доктора, — не хочу, чтобы мои отношения с людьми зависели от моего настроения.

— Добровольное желание — это очень хорошо. В таком случае успехи в лечении вам гарантированы.

— То есть лечение возможно?

— Ну а как же? — улыбнулся мистер Дэниелс. — Повторюсь, всё, что от вас требуется, это честность. И, пожалуй, желание. Вот увидите, вы способны на очень многое.

Невролог сделал какие-то записи в своём ежедневнике, после чего снова занялся допросом.

— Скажите, а при вспышках ярости вы ощущаете, что вы — это вы? Вы помните, что с вами происходит?

— Чаще всего да. Но иногда, когда я прихожу в себя, семья или друзья напоминают мне, как я себя вёл во время вспышки, и… Я себя не узнаю. Я не помню, как произносил кое-какие слова, и просто не понимаю, как я мог их произнести.

— А ваши близкие замечали какие-либо судороги? Может, у вас при вспышках начинают сокращаться какие-либо мышцы?

Я задумчиво покачал головой.

— Нет, они мне ни о чём таком не рассказывали…

— Хорошо. Теперь, мистер Хендерсон, расскажите мне, лечились ли вы самостоятельно?

Я печально вздохнул.

— В моей жизни был такой момент, — начал я, — когда я просто не мог позволить себе выйти из себя… И я начал принимать кое-какие лекарства, которые позволяли мне в относительной степени контролировать свои эмоции.

Мистер Дэниелс спросил меня о названии лекарства, и я сказал ему.

— Как долго вы принимали эти таблетки?

— Около двух месяцев, наверное… Но к концу приёма лекарство уже перестало помогать мне, к тому же из-за таблеток у меня начал болеть желудок.

— Так, — произнёс врач, опустив глаза, — с этого момента вы без моего назначения никаких лекарств больше не принимаете. Договорились?

Я молча кивнул.

— Теперь давайте я осмотрю вас, и, думаю, уже можно будет написать заключение, — сказал невролог и снова надел очки. — На кушетку, пожалуйста.

После осмотра мистер Дэниелс написал заключение. В графе «диагноз» было выведено: «Не установлен». Я вопросительно взглянул на доктора.

— Не думаю, что мы скоро с вами расстанемся, — ответил на мой не прозвучавший вопрос он, — после первого сеанса крайне тяжело поставить точный диагноз. Поэтому, если вы не против, я назначу вам ещё один приём и, думаю, подключу к своей работе психолога. Не смотрите так, мистер Хендерсон, нам ведь нужно понять, что с вами происходит. Может, это не расстройство вовсе, а… скажем, нетипичные проявления затянувшейся депрессии. Мне нужно немного понаблюдать за вами.

Мистер Дэниелс дал мне направление на следующий приём, который должен был состояться в субботу, через два дня. Попрощавшись с доктором, я вышел из кабинета и какое-то время простоял у двери, бессмысленно глядя на направление. Кажется, в приёме не оказалось ничего страшного… Делиться со специалистом тем, что тебя беспокоит, это даже… приятно. Я почти физически почувствовал, как с моих плеч свалился тяжёлый груз, когда я переложил свои проблемы с больной головы на здоровую. Да, приёмы у невролога определённо пойдут мне на пользу; единственное, что раздражает, это бесконечный поток вопросов… Так стоило ли идти на второй приём? Конечно, стоило! Терпеть вопросы проще, чем терпеть проявления болезни. Хочу я избавиться от того, что мучает меня всю мою сознательную жизнь, или не хочу?

Я медленно побрёл вдоль коридора, наполненного людьми. Слова мистера Дэниелса о том, что моё расстройство, может, и не расстройство вовсе, заставили меня глубоко задуматься. Как бы я жил дальше, если бы узнал, что на самом деле никакого расстройства никогда и не было?.. Оно ведь шло со мной нога в ногу всю мою жизнь, а признать, что его нет, означало бы взять на себя ответственность за все поступки, совершённые мною во время так называемых вспышек гнева. Значит, все резкие слова, когда-либо вырывавшиеся у меня, были настоящими. Значит, и то, что я сделал с Чарис, — это я, это не моя болезнь. Эти размышления породили вполне логичный вопрос: а готов ли я признать, что расстройства нет?

За размышлениями я отвлёкся и, не заметив, что дверь одного из кабинетов отворилась, ударился об неё.

— Ой! — с сожалением пискнул чей-то мужской голос, — прошу прощения… С вами всё в порядке?

Я посмотрел на того, кому принадлежал голос, и, с удивлением сдвинув брови, как-то неосознанно проговорил:

— Всё нормально…

Передо мной стоял очень знакомый молодой человек; в руках он держал коробку, наполненную разным хламом. Получше разглядев меня, он, видимо, меня узнал, отшатнулся и несколько побледнел.

— О, Логан… — задыхаясь и всё больше бледнея, проговорил парень. — Не ожидал встретиться здесь с тобой…

У него было до боли знакомое лицо, но кто это, с кем я разговаривал? Ему определённо чего-то не хватало, только чего?.. Внезапно поняв, чего недостаёт моему собеседнику, я вздрогнул и почувствовал, как злость заклокотала где-то у меня внутри. Этому ублюдку не хватало медицинского халата — передо мной стоял Дейл О’Коннор, бывший лечащий врач Чарис и её нынешний… кто он ей там? Жених?

Я видел, что он был несколько испуган встречей со мной. Что касается меня, я был скорее неприятно удивлён, чем расстроен.

— Я тоже не ожидал такого, — довольно спокойно выговорил я, осматривая собеседника.

— Что ты здесь делаешь?

— Мои личные дела тебя не касаются. А ты почему не в Германии?

Дейл отчего-то улыбнулся и радостно потряс в воздухе коробкой, которую держал в руках.

— Прилетел в Эл-Эй на день, чтобы написать заявление об увольнении, — объяснил он. — Вот, забрал вещи со старой работы.

— А. А я подумал, вы с Чарис уже расстались, раз ты здесь…

Дейл опять улыбнулся, но на этот раз как-то удивлённо и напугано. Наверное, он не ожидал, что я заговорю о Чарис. Вообще-то, признаться, я и сам этого не планировал…

— Мне некогда, — сказал я, желая избежать бесплодного разговора, который мог бы занять много моего времени, и поспешил дальше.

— Она часто вспоминает о тебе, — ударили мне в спину слова Дейла, и я, невольно остановившись, обернулся. — Да, правда.

— Мне это неинтересно, — сказал я.

— На прошлой неделе она даже расплакалась, — продолжал Дейл с глупой улыбкой на губах, будто вовсе не слыша моих слов, — говорила: «Логану, наверное, до сих пор непросто, я так безжалостно обошлась с ним, так больно ему сделала»… Хотела даже позвонить тебе, но я её отговорил. Ну, знаешь, седьмой месяц беременности, ей порой в голову и не такие мысли приходят. Гормоны, ничего не поделаешь.

Я смотрел на него, удивлённо приоткрыв рот. К чему всё это было? Зачем он рассказывал мне про Чарис, упоминая при этом ещё и её беременность?

— Я же уже сказал, — сквозь зубы выговорил я, — мне это абсолютно неинтересно.

— И даже про успехи в её лечении?

Этот вопрос застал меня врасплох. Вообще-то Чарис и не пришлось бы лечиться, если бы не я, а потому вопрос об её лечении всегда казался для меня чем-то очень важным…

— Не может быть такого, — сказал Дейл, не дождавшись от меня ответа, — нельзя же полностью остыть… нельзя полностью разлюбить свой предмет обожания… Или я не прав?

— Прав, — ответил я. — Но мне всё равно неинтересно, потому что Чарис я, к счастью, не люблю. Да и, наверное, не любил никогда…

Эти слова оказались неожиданными даже для меня, и, произнеся их, я почему-то поверил в их правдивость.

— Мне это ей и передать, когда я буду рассказывать о нашей встрече? — спросил Дейл, опустив глаза.

— Лучше вообще о нашей встрече не рассказывай.

И я двинулся дальше по коридору, на этот раз не собираясь оборачиваться и останавливаться.

— Но ей уже намного лучше, — бросил мне вслед О’Коннор. — Это я так, к сведению…

Ничего не ответив и не обернувшись, я дошёл до выхода. Моя голова пустовала всё то время, что я добирался до улицы, затем — до дороги. Мыслями она наполнилась только после того, как я сел в такси и поехал в студию.