— К Смирнову?

— Да, к тому самому, которого ты ни в грош не ставишь.

Буров вскочил, схватил ремень и яростно перехлестнул им талию.

— Хорошо, я пойду к Смирнову, я отсижу под арестом сколько положено. Но, по крайней мере, я проучил тебя…

Он принялся натягивать сапог и продолжал шуметь:

— Так было всегда: находится какая-нибудь девчонка — и конец дружбе… Так было всегда, а я-то, дурак, думал…

— Не желаю знать, что ты думал. Благодари, что я не отстраняю тебя от работы с ракетами.

— Да что тебе ракеты! — Буров ударил каблуком сапога об пол, загоняя ногу внутрь сапога. — Две недели я, как ишак, топаю по пустыне, ищу твою ракету, переживаю за друга, даю отпор маловерам… Только и живу тем днем, когда сяду за штурвал ракеты… А он, этот самый «друг» наплевал на все… Нет, ты уже не человек! Ты не человек — ты жених, вот кто ты такой есть!

Буров, надев оба сапога, гремя каблуками, рванулся было к двери, но инженер остановил его:

— В таком виде являться к начальству неприлично — надо застегнуть гимнастерку и причесаться.

Буров хотел что-то сказать, но прямо-таки захлебнулся от ярости. Все же он отправился к зеркалу.

— Недельки через две, после того как ты остынешь, мы свидимся, — заметил Гусев, и в тоне его даже появились обычные добродушные нотки. — Я хочу сказать тебе две вещи, чтобы ты на свободе мог обдумать. Первая вещь: мне необходимо знать, что случилось с ракетой; без этого нечего и думать продолжать опыты. Хотя я и догадываюсь… — он помедлил, подбирая нужные слова, — догадываюсь в чем дело. Но все-таки надо уточнить до конца. Вторая вещь: таким, какой ты есть, за штурвал ракеты не сядешь. Крепко запомни.

И Гусев вышел из комнаты и направился в душевую смывать с себя лесс.

Буров получил строгое взыскание: ему запретили летать две недели и отлучаться с полигона.

Днем он работал на подготовке чужих самолетов к полетам, а вечера проводил дома, избегая встречаться с Гусевым и Ольгой.

Однажды он засиделся в темной комнате у окна позднее обычного. Ему до последней степени опротивело добровольное отшельничество, и весь вечер он боролся с самим собой: ему хотелось отправиться к Алексею и, хлопнув его по плечу, сказать, что он признает свою вину.

Луна была где-то над крышей дома, почти в зените, и все здания поселка заливал неправдоподобно яркий голубоватый свет. На черной земле холодным огнем горели под лунными лучами крохотные кусочки слюды, рассеянные в пустыне повсюду. От этих блесток земля казалась чернее и мрачнее, и это навевало тоскливое чувство, усиленное одиночеством.

Служебные и жилые здания полигона стояли на открытом месте. Деревья в этой пустыне никогда не росли, а те, что успели насадить люди вдоль дорожек и стен зданий — тощие топольки, совсем не давали тени и оставляли открытой для обозрения панораму спящего поселка. Неожиданно Буров увидел, что одно из окон в отдаленном здании радиостанции слабо светится.

По всей вероятности, операторы были заняты какой-то работой в этот поздний час. И вдруг Бурову непреодолимо захотелось перекинуться парой слов с кем-нибудь. Он быстро выпрыгнул из окна и отправился к радиостанции.

Здание было погружено во мрак, за исключением окна, в котором он еще прежде увидел свет. Он хорошо знал расположение помещений и отправился по коридорам, не зажигая огня.

Дверь в операторскую была открыта, и пилот еще из коридора увидел какую-то темную фигуру, склонившуюся над приемником. Тонкий луч карманного фонарика упирался прямо в серую доску аппарата, усеянную ручками и приборами.

Так вот почему окно комнаты едва светилось — тот, кто стоял у приемника, решил обойтись без верхних ярких ламп. Тут было что-то неладно, и Буров, летчик-истребитель, привыкший мгновенно принимать решения, быстро и бесшумно вынул из кобуры револьвер и шагнул в комнату. Услышав шум за спиной, незнакомец резко выпрямился. Он стоял в дальнем конце комнаты и не мог видеть лица пилота, но угрожающе приподнятую руку с оружием, конечно, различая. И он стоял, не двигаясь, и ждал.

— Представление окончено, — сказал пилот, — можно разъезжаться по домам. Как прикажете вас называть?

Человек молчал, и Буров попросил его поторопиться с ответом.

Странно знакомый голос сказал из темноты;

— Чистая работа… Нельзя ли убрать оружие, оно мне не по душе.

— Алешка! — заорал пилот, кидаясь вперед.

Он схватил карманный фонарик и направил свет на человека.

Самый настоящий Гусев стоял в луче фонарика.

Инженер спокойно сказал:

— Вот что, Митя, ты мне скоро будешь нужен. Какую бы штуку нам придумать, чтобы Смирнов выпустил тебя с полигона?

— Ты меня наказывал, — сам теперь и придумывай… Что же ты делал здесь?

Гусев молчал.

— Алеша, ты что-то скрываешь, это ясно, — произнес пилот, аккуратно застегивая кобуру — И, я даже скажу, в чем дело: ты знаешь, где ракета. В этом я убедился, наблюдая за тобой все это время. И сейчас ты слушал или хотел услышать ее сигналы. Ведь аппаратура ракеты с перерывами может работать чуть не два месяца. Она лежит где-нибудь на скале, а мы, как идиоты, гоняем по пустыне и разыскиваем ее там, где ее не может быть… Почему ты не хочешь ее запеленговать?

Алексей все еще молчал, и пилот заметил:

— Ладно, я не сержусь. У тебя свои планы, и я готов не совать в них свой длинный нос… Ты не хочешь, чтобы Смирнов кое-что знал, — вот в чем штука. Уж меня-то не провести.

В застекленном цехе возвышалась широкая невысокая труба. Эта было уже собранная хвостовая часть ракеты, установленная стабилизаторами на чугунной площадке пола. Под светлой стеклянной крышей цеха медленно плыл в воздухе силуэт кольца — новая секция ракеты. Она была подвешена на стальных канатах к крюкам крана. Кольцо замерло над трубой и стало медленно опускаться вниз.

Буров в синем просторном комбинезоне с засученными рукавами стоял, подняв голову, и рукой подавал знаки машинисту крана: короткие взмахи кисти — «ниже, ниже»; поднятая рука — «стоп»; опять — «ниже, ниже». Кольцо медленно опустилось и как-то незаметно коснулось трубы.

Все механизмы ракеты уже отрегулировали, оставалось только собрать отдельные секции, и аппарат будет готов к действию. Буров всегда появлялся в сборочном цехе во время подготовки к очередному испытательному полету аппарата.

Он следил за сборкой, помогал техникам и инженерам опробовать механизм управления.

Ночной разговор заставил Бурова предположить, что инженер задумал какой-то новый опыт с ракетами. И Буров не уходил из сборочного цеха помногу часов, — надо было как следует все подготовить к этому опыту.

Кран покатил за новой секцией, можно было немного передохнуть. Буров опустился на металлические ступеньки приставленной к собираемой ракете лестницы, Только сейчас по этой лесенке сбежала невысокая девушка в синем комбинезоне и красном платочке — техник и звонким молодым голосом, перекрикивая лязг катившегося под потолком крана, доложила: «Секция легла по отверстиям». Это означало, что новая секция была опущена правильно, отверстия для болтов, имевшиеся в нижней ее части, совпали с отверстиями в уже собранных секциях.

Девушка сунула кулачки в карманчики брюк комбинезона, прошлась взад и вперед по чугунной площадке, на которой собирали ракету, деловито запрокинув голову, посмотрела вслед уплывающему крану. Потом она направилась к Васе, находившемуся здесь же. Во время сборки Вася неизменно добровольно выполнял роль помощника Бурова.

В мягком сильном свете, падавшем через стекла крыши, Буров вдруг заметил, как чисты глаза небольшой подвижной девушки. Он вспомнил ее простое имя — Даша. Эх, Даша, Даша! Какая же ты ясная и светлая! И на душе у тебя, верно, светло и спокойно. Счастливая Даша, не знает никаких треволнений, не то что он, Буров.