Шванц шумно засопел. Про делириант известно, на спецсеминаре рассказывали, что препарат этот ненадежный и действует на всех по-разному. Некоторые начинают заговариваться, или бредить, или хихикать. То-то на суде конфузно выйдет.
Шепнуть, что ли, про мечту? Филипп заколебался, прикидывая, что для него лучше – если Кролль расколется или если нет?
Вдруг капитан, странно поведя носом и полуобернувшись к двери, начал подниматься из-за стола, а в следующее мгновение створка растворилась и стремительно вошел маленький человек в сверкающих сапогах – товарищ нарком. Филипп не слыхал, как он подходит, а у Шванца то ли ухо чутче, то ли нюх. Он уже стоял навытяжку, пока Бляхин еще глазами дохлопывал. Тоже подскочил, руки по швам, подбородок кверху – как положено.
– Ну что? – спросил товарищ Ежов у сократившегося ростом Шванца.
– Допрос пока ведет Бляхин. Я наблюдаю.
Вот сволочь! Врет и не краснеет!
Но нарком на Филиппа не взглянул. Он смотрел на Кролля. Тот тоже пялился на большого человека, с любопытством.
– Наблюдает он, – процедил нарком. – Психологи, вашу мать… Ладно, черти безрукие. Покажу вам, как допросы вести. Значит так, Шванц. Марш в «Кафельную». Приготовь там всё. Я с ним, сукой, сам поработаю.
– Слушаюсь!
За спиной у товарища Ежова, на полубегу, капитан сделал Филиппу гримасу – закатил глаз под лоб. Это значило: поработай, поработай, а мы поглядим.
Нарком стоял перед арестованным, слегка покачиваясь на каблуках, руки держал за спиной. Филипп увидел, как товарищ генеральный комиссар незаметно для Кролля натягивает на пальцы накулачник: такая стальная штука, вроде кастета, только без шипов, чтобы без лишнего членовредительства.
Понятно. Хочет ошеломить ударом с разворота.
Не сказать ли, пока Шванца нет, что подобным манером от Кролля ничего не добьешься? Нет, лучше не встревать. Не замечает нарком Бляхина – и хорошо.
– А что означает большая звезда у вас в петлице? – спросил Кролль. – Я не разбираюсь в нынешних знаках различия. Вы, должно быть, генерал?
– Щас познакомимся, – протянул товарищ Ежов. – Узнаешь, кто я такой.
Филипп сморщился, готовясь к тому, что сейчас последует. Куда влепит? В лоб? Или нос сломает? По зубам или в подбородок навряд ли – какие разговоры со сломанной челюстью?
– Погодите, погодите, а вы часом не Ежов? – воскликнул Кролль. – Ну точно! Я только ваши фотографии в газетах видел, но на них лицо толком не разглядишь. – И на том же дыхании, без остановки. – Вы и есть нарком Ежов, на кого из меня выбивает показания гражданин Шванц? Что я вас по эсэровской линии знаю с восемнадцатого года и поддерживал с вами секретные вредительские контакты?
С ума он сошел? Бляхин помертвел. Господи, зачем я здесь?!
– Не такой уж вы и карлик, – раздумчиво продолжил свихнувшийся арестант. – Зря он вас Малюткой обзывает. И на мартышку нисколько не похожи. Скажите ему, гражданин нарком, раз уж вы пришли: мы с вами никогда раньше не встречались. Ну какое мы с вами могли иметь отношение к выстрелу Каплан? Не знаю, где в августе 1918 года находились вы, а я еще даже не переехал из Петрограда в Москву.
– Ты что брешешь, вражина? – изумленно сказал генеральный комиссар. – Не мог Шванц такого говорить.
– Да как же… Вы вот его спросите, при нем тоже было. – Кролль показал на Бляхина. – Буквально только что. Говорил мне следователь или нет: «Дашь показания на Карлика – поживешь еще. Пойдешь свидетелем по новому делу, это, считай, липших полгода жизни». Гражданин Бляхин, говорил он это или нет?
Ежов обернулся на Филиппа, у которого лоб покрылся холодной влагой. А Кролль из-за ежовского локтя усиленно двигал бровями, беззвучно шевелил губами, чиркнул пальцем по горлу.
Так вот что у него за последняя мечта! Шванца за собой на тот свет уволочь… А заодно и его, Филиппа Бляхина. Скажешь: брешет он, товарищ нарком, – а у Ежова в голове сомнение засядет, и будешь с Шванцем сообщник.
Что говорить? Что?
Кролль всё подавал знаки. Мотнул головой на дверь, снова провел по горлу. Куда яснее: сожрет тебя Шванц, решайся.
Очень быстро, чтоб не было времени напугаться, Филипп сказал:
– Так это он… про вас, товарищ нарком? Я слышал, но не понял… Еще подумал, какой такой карлик, какая мартышка? Он еще мартышку нарисовал… Говорил, мартышку пора в клетку…
И пальцем, дрожащим, показал на стол. Там рисунок: мартышка в клетке, язык показывает.
Товарищ нарком подошел. Взял, посмотрел, скомкал.
– …Извиняйте, товарищ генеральный комиссар, – трепетал голосом Филипп. Теперь пятиться было поздно. – Кабы я сообразил, что он такое про вас… Слышу, требует от арестованного, а сам в толк не возьму, что за малютка, что за мартышка? А спросить боюсь… В голову же не придет! Карликом называл, мартышкой, еще крысенком… Я думал, это он про какого-то недобитка эсэровского…
Молчал нарком. Лицом стал багров, глаза страшные, а ни слова не говорил. И по кому эта гроза сейчас вдарит молнией, было не угадать.
– И еще хочу доложить… Совесть меня мучает. Виноват я… Арестованная по делу «Счастливой России» Носик. Которую позавчера в приемном блоке Шванц того… Неправду он в рапорте написал, что будто бы оттолкнул ее, а она упала и череп себе проломила. Он ее нарочно сапогом в висок бил. Раз десять, чтоб убить наверняка. Свидетели есть: старший лейтенант Баландян и конвойные. Еще сержант-надзирательница, не знаю фамилию. Я подтвердил, потому что боюсь я его, Шванца. А теперь думаю: может, он нарочно ее убрал. Может, знала она про него что-то…
Лицо маленького человечка, который сейчас казался Филиппу огромным, потому что заслонял весь белый свет, пошло судорогой.
– Почему сразу не доложил? Рапорт рапортом, а ты был обязан доложить начальнику отдела!
– …Я в органах человек новый… Что говорят, то и делаю…
Генеральный комиссар подошел вплотную и впился взглядом в Бляхина.
Сколько это длилось, Филипп не сказал бы. Может, десять секунд, а показалось – вечность. Звук был какой-то – мелкий, костяной. Не сразу и понял, что собственные зубы клацают.
Может быть, этот стук и спас.
– Не щелкай зубами. Идиот! – Товарищ Ежов брезгливо скривился. – Наприсылали помощничков. Укрепили органы…
Неужто пронесло, боялся выдохнуть Филипп. Идиот – это не враг.
А генеральный комиссар зло усмехнулся, глядя в сторону.
– Вон оно как оборачивается… Интереесно.
Наморщил лоб. Шла в нем какая-то умственная работа, и Бляхин догадывался, какая. Если у подпольной эсэровской организации в органах обнаружатся соучастники, под это дело можно много кого вычистить. Шванц, между прочим, не с товарищем Ежовым в органы пришел, он из старых, из ягодинских.
– А правда, что товарищ Шванц в Гражданскую левым эсэром был? – спросил Филипп. – Мне товарищ Мягков говорил, когда сюда направлял.
– В анкете не указывает. Проверим.
Он уже не выглядел шибко сердитым, нарком. Скорее задумчивым.
– Вот что, как тебя, Бляхин. – Рассеянно кинул накулачник поверх бумаг. – Работай дальше один. Шванц сюда не вернется. – Потряс пальцем. – Дам тебе шанс искупить вину. К пятнадцати ноль-ноль доложишь мне лично об исполнении. Или полетишь с ответработы.
Захрустел сапогами. Вышел.
Филипп вытер мокрый лоб ладонью, ладонь – о штанину.
– Красиво отыграли в четыре руки, экспромтом. Поздравим друг друга. – Кролль тихо засмеялся. – Смешно, да? Мсье Хвост сейчас готовит «Кафельную» и знать не знает, что старается для самого себя. Прелестный штришок к абсурдности бытия. Ну что ж. Я чрезвычайно доволен. Как сказал восточный мудрец: исполнивший свою мечту может спокойно умереть.
Шел к себе на Яузский пешком, неторопливо, и вечерний холод с мокрыми брызгами были нипочем.
Господи, живой, на свободе! Выбрался из самой из волчьей пасти, из огня – да не в полымя, а в хорошее, спокойное место.
Ну, влепили выговор. Так ведь не партийный же – служебный. Это, считай, ничего. Ну, вышибли из секретно-политического как «не справившегося с работой» – зато не как «не оправдавшего доверие». Тоже пережить можно. А что перевели в захолустный девятый отдел, наблюдающий за вредительством в торговле и легкопроме, – это вообще счастье. Пускай орлы с коршунами летают высоко, а мы полетаем низехонько, с воробьями и сороками. Подальше от мясорубки, пока она из тебя самого фарш не накрутила.
