Делегации советского торгпредства выделили почётное место на процедуре прощания, Ставрогин возвышался среди других сотрудников, высокий худощавый блондин, чистая «рязанская морда», как сказали бы на Родине, но здесь, на земле Эллады, он вызывал неподдельный интерес у местных красавиц. Впрочем, с красавицами было тяжко: все они, как на подбор, были коренастые, широкобедрые и кривоногие, будто самой природой им было назначено лишь одно: плодить и плодить пахарей, виноделов и рыбаков.

В этом смысле Афина была не совсем похожа на гречанку. Стройная и худенькая, вся исполненная той самой неуловимой аристократической стати, к которой так стремился всю жизнь простой крестьянский пиндос папа Василакис.

Афина повернула голову, устав от очередного нудного соболезнования, и встретилась взглядом со Ставрогиным. Ему вдруг померещилось, что она оказалась внутри его и взяла влажной рукой его сердце. Он стряхнул наваждение: «Колдовские глаза!..»

После церемонии прощания они засиделись с сослуживцами в ресторанчике, рассуждая уже изрядно захмелевшими голосами, как же эта хрупкая двадцатичетырёхлетняя девчушка будет теперь управлять огромной империей, состоящей из без малого тысячи теплоходов всех мастей и калибров, бесчисленного количества складов и сотен клерков во всех крупных портах мира, которые неутомимо трудятся во славу союза Посейдона и Гермеса.

Поздно ночью он наконец добрался до своей холостяцкой квартиры. Вообще, в капстраны было запрещено выезжать без жены, но Ставрогин заслужил безупречную репутацию, оттрубив четыре года в порту Хайфон, едва не повесившись от беспросветной вьетнамской духоты. Да и нравы в министерстве внешней торговли были мягче и демократичнее, чем в том же МИДе.

Перед дверью его квартиры прямо на половичке сидела женщина в чёрном плаще с наброшенным на голову капюшоном. От неожиданности Ставрогин замер.

Афина отбросила капюшон и сказала на вполне сносном русском:

– Привет! Одной из причуд моего папы было обучить меня русскому языку. В детстве мне приглашали учителей из числа эмигрантов. Я даже читала Шохолова. «Дихий тон».

– Шолохова, – сказал Ставрогин. – «Тихий дон».

– Извини! – сказала Афина. – Мне редко удается говорить по-русски. Я пришла к тебе. Я тебя люблю…

Утром Афина сказала ему:

– Мы поженимся. И ты станешь свободным и богатым человеком в свободном мире.

– Я не раб! – сказал Ставрогин. – И меня вполне устраивает моя страна.

– Хорошо, – сказала Афина. – Тогда поеду с тобой в Москву и буду как Роза Люксембург работать на швейной фабрике.

– У тебя изъяны великосветского образования, – сказал Ставрогин. – Роза Люксембург не работала на швейной фабрике. Её растерзали фашисты в далеком Гамбурге.

Тем не менее, что-то надо было предпринимать. Как нормальный советский человек, Ставрогин не очень любил проявлять инициативу. Они позавтракали с Афиной, он вызвал такси, отвез её в Γλυφάδα*, Афина сказала, что хочет купить ему подарки, и отправился на службу. В конторе он заперся в своем кабинетике, сварил крепчайшего кофе и начал мучительно думать над сложившейся ситуацией. Ближе к полудню его вызвали к послу.

Посол, Арнольд Иванович, в целом добрейшей души человек, был мрачнее грозовой тучи.

– Прелестно! – сказал посол. – Конгениально. Сотрудник советского торгпредства спит с владелицей крупнейшей судоходной империи в мире. Нарочно не придумаешь. Девушка во сне не храпит?

Ставрогин дипломатично промолчал.

– Да, Илюша, попал ты в историю, – сказал Арнольд Иванович. – Мне уже позвонили из Москвы.

– Быстро узнали, – сказал Ставрогин.

– Они не дремлют, – сказал посол. – Я имею в виду средства враждебной печати. Жизнь твоей возлюбленной под микроскопом. И твоя, похоже, уже тоже. Нотации читать не буду в связи с бездарностью этого занятия. Завтра прилетает высокий чин, из этих, – Арнольд Иванович поднял вверх брови. – Специально для беседы с тобой. Так что готовься к разговору и к поступкам. Домой не ходи. Переночуешь в посольстве.

– Каким поступкам? – хрипло сказал Ставрогин.

Посол широко улыбнулся:

– В твоём положении, мой дорогой, порядочный человек просто обязан жениться. Хотя бы для того, чтобы не посрамить честь великой Родины.

Ставрогин налил себе очередной стакан виски. А произошло-то всего чуть меньше года назад. Господи, как жизнь закрутилась!

Свадьбу сыграли в Москве, на Арбате, в ресторане «Прага». Народу было много, но с половиной приглашенных Ставрогин вообще не был знаком. И, как ему показалось, Афина тоже. Родители сидели на торжестве унылые, и, не дождавшись окончания, ушли, сославшись на плохое самочувствие. Больше других веселились звезды эстрады, которых было немереное количество и которым, по всей видимости, хорошо заплатили. Уже совсем в ночи приехал Магомаев, спел сверхпопулярную тогда «А свадьба пела и гуляла…» и подсел к молодым.

*Глифада – торговый квартал в прибрежной зоне Афин (гр.)

– Я позавчера был у Леонида Ильича, – сказал певец. – Он лично просил передать поздравления.

– Спасибо! – сказал Ставрогин и едва не добавил. – Служу Советскому Союзу!

Тогда на свадьбе Ставрогин впервые всерьёз обратил внимание на некую странность в поведении Афины. Собственно, эту синусоиду резких перемен настроения он наблюдал и раньше, в первые недели их бурного романа, закрутившегося с благословения Москвы. Но, не слишком знакомый с основами психоанализа, делал поправку на трудное безмамино детство с отцом-вертопрахом и общую безнравственность, царившую в мире дочек и сыновей нуворишей. Последнее явно подчеркивали дико дорогие и столь же откровенные картинки снова входившей в моду знаменитой лесбиянки двадцатых Тамары Лемпицки, которые украшали стены той части загородного дворца короля фрахта, которую Ставрогин окрестил «девичьи покои».

Во время свадьбы Афина, почти впав в забытье, уходила минут пятнадцать в туалет и возвращалась оттуда взбудораженная и весёлая, принималась танцевать и обниматься со всеми подряд. Так повторилось несколько раз. В путешествиях в туалет её всегда сопровождала её наперсница, «тётя, моя двоюродная тётя, – представила её Афина буквально на третий день после их близкого знакомства. – Она заменила мне мать». Тётя практически не вылезала из жизни Афины и, по мнению Ставрогина, больше походила на тюремщицу. Ставрогин, впрочем, тоже ей не очень понравился.

Cтаврогин чувствовал себя не просто посаженным, а загнанным в «золотую клетку». Ему было двадцать девять лет, он делал вполне успешную карьеру в сфере внешней торговли, он исходил из наивного представления, что жениться надо по любви, поэтому и был ещё холостяком, и оказаться в одночасье мужем дочки миллиардера, у которой явно не всё в порядке с головой, несомненно было перебором. Он не ожидал такого поворота судьбы и, наверное, не заслуживал его.

Когда курили перед входом в центральный Дворец бракосочетаний, Ставрогину показалось, что отец хочет ему что-то сказать. Но вокруг было слишком много людей, отец отвернулся в сторону и разговора не получилось.

Перед отлётом в Грецию его пригласил на «дружеский обед» министр морского флота.

– Привыкайте, Илья Ефимович! – сказал министр. – На Западе это в норме вещей: обсуждать деловые вопросы за обедом.

– У нас есть деловые вопросы? – сказал Ставрогин.

– Вы же не собираетесь бездельничать, – улыбнулся министр. – Во всяком случае, мы на это очень надеемся. В папочке, – он достал из портфеля и положил на стол объемистую кожаную папку, – проект устава и план мероприятий организации под названием «Советский коммерческий флот». Согласен, название сущая абракадабра, даже отдает нэпманством, но лучшего не придумали. В сокращении звучит симпатичнее – «Совкомфлот». Это совместное предприятие с империей вашей жены. Вы, само собой, генеральный директор.

– А если Афина будет возражать? – сказал Ставрогин.

– Афина гречанка. А Греция страна православная, – сказал министр. – А в православной традиции жена прячется за мужем. Так что, это ваш тяжкий крест.