Похоже, у истории на самом деле не так много сценариев, и все они время от времени повторяются. Нейтан слушал Линдермана и думал о Питере, Хиро, Суреше, всех тех, кто, ведомый лишь уверенностью в своём предназначении, подобно мелким частицам, бессильным в своём одиночестве, пытались найти друг друга, чтобы в итоге, объединившись, спасти мир.

Почему-то себя ощущать частью этого объединения у Нейтана не получалось. У него была своя орбита и свои способы спасения мира, так же, как у мистера Линдермана – свои, как бы тот ни хотел убедить его в своих гуманистических начинаниях.

Неизвестно, что он вообще думал о Нейтане, когда серьёзно попытался убедить того, что взрыв Нью-Йорка – это тот самый путь к спасению человечества, путь надежды, а семь сотых населения Земли, кинутых в огонь этой надежды – это вполне приемлемые потери.

Семь сотых населения Земли…

- Приемлемые потери? Это безумие!

- Эта трагедия станет катализатором перемен к лучшему. Человечество возродится, обретет общую цель, обретет надежду, его погонит общее чувство страха! И это твоя цель, Нейтан, стать лидером, который использует это событие, чтобы сплотить город! Нацию! Мир!

Сволочь.

В его словах присутствовал, хоть и патологический, смысл. Всё упиралось только в одно: можно ли предотвратить этот взрыв, или он неизбежен. Судя по словам «великого гуманиста» Линдермана, последнее. Но Питер… он верил в иное. Где-то там он продолжал искать способы это всё предотвратить.

- Загляни в свою душу, и ты поймёшь – я прав, – нашептывал мистер Линдерман.

И Нейтан заглядывал… И ничего не понимал. Не видел и не чувствовал, словно туман из просто непрозрачного стал парализующим. Не до смерти, а так, атрофируя до полной невменяемости органы чувств.

- Не хочу вас расхолаживать, но замечу, что сильно отстаю. Меня не выберут даже в конгресс, не то, что в Белый дом.

- Думаешь, я полагаюсь в этом на случай? – с нескрываемой гордостью выкатывая какой-то стенд, спросил его Линдерман.

Там была ещё одна картина. Из тех, что рисовал Айзек. О будущем.

О будущем Нейтана.

В Овальном, президентском, кабинете Белого дома.

О будущем, которого не могло быть. Но ведь и полёта Питера быть не могло. И всего того, что Нейтан уже видел на картинах Айзека, и что уже произошло – он тоже раньше в это всё не верил. Но…

- Но если вы всё знаете, то вам также известно, что человек-бомба – мой брат Питер.

Почти ласково разглядывая Нейтана, переживающего один шок за другим, и предполагая, что достаточно крепко прикормил и подцепил свою рыбу-кандидата, и она больше не посмеет сорваться с его крючка, Линдерман добавил в свой голос побольше убеждённости и героического трагизма…

- Как я сказал – каждый из нас сыграет свою роль. И Питер тоже.

…и ошибся.

Только что тонущего в тумане, Нейтана словно выбросило на берег. Воздух, ясность, нахлынули на него, отзываясь резью в груди и в голове, и стало больно дышать и осознавать, о чём они вообще сейчас тут говорили.

- Вы безумец… Вы знаете? – сдерживая дыхание, чтобы боль не была слишком острой, Нейтан, не вспомнив ни о своих намерениях, ни про пистолет, вышел поскорее из удушающей его, сдавливающей комнаты, оставляя мистера Линдермана живого и здорового, лишь немного раздосадованного и в неловком одиночестве.

====== 34 ======

Спустя некоторое количество опытов над собой, много боли и немного приключений, бежав из лаборатории, Сайлар вернулся к своему прежнему рутинному занятию: приобретением новых способностей.

То, что вскоре судьба свела его с доктором Сурешем, показалось ему счастливой случайностью. Разумеется, с младшим доктором Сурешем. Старшего он уже когда-то знал, но, так получилось, что тот его не понял, и его пришлось убить. К сожалению – потому что исследования, которые тот проводил, были весьма полезными.

Поэтому, когда младший Суреш принял его за другого беднягу, боящегося собственного дара и валяющегося теперь в закутке своей квартирки с раскроенным черепом, Сайлар на всякий случай не стал его разубеждать, а гостеприимно напоил доктора чаем с бергамотом и отзывчиво продемонстрировал только что отобранную способность.

И не прогадал.

Воодушевлённый доктор так красочно расписал перспективы своих трудов, обещая сотни и тысячи новых имён, что устоять было решительно невозможно. И Сайлар решил, что, пожалуй, даст ему шанс понять себя, ну и, разумеется, поделиться своими наработками. По поиску людей со способностями и определении особенностей генетического кода, за эти способности отвечающие.

Желание, чтобы его «прочитали» и поняли, было подспудным и скорее досадным. Это было желание Габриэля.

Желание получить заветный список было главенствующим, несмолкаемым, пульсирующим. Это была его жажда, его суть. Это был Сайлар. Которого когда-то и разбудил убитый им профессор Суреш.

* *

Это оказалось даже интересно. По крайней мере, интереснее, чем просто убивать. Доктор был такой любезный и доверчивый. Даже помог ему приобрести ещё одну способность, потом, правда, так расстроившись, что только найденная женщина с супер-слухом буквально на следующий день оказалась убитой «тем самым Сайларом».

Сайлар сжимал раскалывающиеся от непривычного обилия звуков виски и притворно ужасался. Он был уверен, что это выглядело очень правдоподобно.

Ему начало казаться, что они с Сурешем почти подружились: они проводили вместе много времени, доктор очень мило делился с ним подробностями исследований, а он в ответ участливо предлагал тому свою помощь.

А потом доктор подмешал ему что-то в чай, и, предварительно подключив к капельнице с ядом, заглушающим все его способности, показал статью об убийстве того бедняги, за которого Сайлар себя выдавал и, сверкая своими индийскими выразительными очами, сообщил, что сначала он исследует его вдоль и поперёк, а потом будет ему мстить. За отца. И за всех убитых.

Сайлар бы его понял, он вообще мог понять гораздо больше, чем среднестатистический человек, тем более убийство. Но причинение немотивированной боли он не одобрял. Особенно причинённой ему. Он сам, убивая, старался делать это быстро, без лишних чьих-либо мучений, хотя вскрытие черепа наживую, наверное, было болезненным, но это диктовали условия, ведь ему был нужен живой, работающий мозг. Но он никогда не убивал только ради того, чтобы сделать кому-то больно. И никогда никого не пытал.

А ведь он слыл психопатом. Садистом, как нарекали его многие.

Грань была так близко…

Грань между жизнью и смертью, между Габриэлем и Сайларом.

Добрый доктор Суреш на удивление легко, с холодностью настоящего учёного, заставлял его выть от боли. Возможно, он бы сразу убил своего «пациента», но кровь того была тем ключом, который открывал доступ к расшифровке отцовских исследований.

Сайлар терпел боль, умудряясь сквозь сжатые зубы издевательски дразнить своего несостоявшегося друга.

Габриэль, отчаявшись, что хоть кто-то подумает о нём, молчал и мечтал, чтобы его убили.

А счастливый доктор, добравшись до искомых ответов, кажется, совершенно забыв о том, что напротив него, полупарализованный, сидит тот самый маньяк и псих, возбуждённо делился с ним своими открытиями и планами.

Найти те сотни и тысячи. Найти – и спасти их.

Грань почти стёрлась… И он уже не знал, кто он сейчас, Габриэль или Сайлар.

Он давно перекрыл капельницу, но не спешил освобождаться, а ждал, ждал, ждал, пока доктор закончит, когда что-то решит, когда найдёт формулу к составлению списка, и доктор закончил, и нашёл, и можно было бы уже освободиться и забрать. То, что принадлежит ему! Сайлару! Но он продолжал сидеть и ждать, ждать, ждать… чего-то…

Почему?

Почему он помог найти эти тысячи, этих людей, но не мог до них добраться?

Почему они – они заслуживали спасения, а он нет?! Разве он не вершина всего этого эволюционного безумия? Разве он – не жертва?…

Впившись взглядом в доктора, переходя от самого тихого шепота к животному воплю, он молил его, не чувствуя катящихся по щекам слёз, молил уже сам не зная о чём: