Сделав вид, что не замечает некстати разыгравшуюся совесть, Нейтан всё-таки решился прибегнуть к последнему приёму, который он очень долго откладывал на потом. Хотя… Может быть, для начала просто упоминание о «журналистке, разнюхивающей, почему Питер спрыгнул с крыши», вернёт тому хоть частицу разума?

Но если нет…

Братья с безнадёгой посмотрели друг на друга, чувствуя бесполезность всей этой дискуссии. Оба хотели «играть» вместе, но никто не хотел менять правила именно своей игры.

…если нет, то Питер не оставит ему другого выхода.

* *

Питер был немного удручён тем, что сегодняшние попытки полёта не увенчались успехом – он чуть шею себе не сломал! – хорошо, что больше не полез на крышу, а ограничился двумя метрами, ему и их хватило. Но он не собирался сдаваться. То, что получилось один раз, получится и во второй, и в третий! Нужно только найти причину. Бросить на поиски все силы.

Он пытался спасти мир, спасая отдельных людей.

Но он создан для чего-то другого!

Более важного!

Теперь он это знает!

Он ушёл из хосписа.

Передал всех своих пациентов другим медработникам. Чарльза Дево, по его мнению, лучшему из них.

Это не избавило от непонимания Симон, но позволило при объяснении чувствовать себя менее дискомфортно.

И пусть всё это давалось ему не так просто, как хотелось, но он шёл не останавливаясь, не сдаваясь перед братом, не жалея ни о каких принятых решениях, отходя от прежних деяний, признавая, что всё это не его. Честность перед самим собой искупала эти трудности, дарила веру в то, что он на истинном пути, каким бы невероятным или инфантильным это не выглядело в глазах других.

Просто они не понимают…

Но он им докажет.

Жаль, что Нейтан совершенно не хочет его слушать.

Как можно оставаться в стороне от всего этого? Как можно отрицать?

Ведь это же настоящее чудо!

* *

- Извините! Прошу прощения.

Голос Нейтана, усиленный микрофоном, не хуже раската грома бушующей на улице грозы, ворвался в зыбкое пространство, установившееся между Питером и Симон.

Те стояли посреди толпы людей, собравшихся, чтобы поприветствовать кандидата в члены Конгресса и послушать его предвыборную речь, но не видели и не слышали никого, кроме друг друга.

Младший Петрелли прибыл на это пафосное мероприятие исключительно в рамках акции «веди себя, как подобает члену семейства». Симон была одним из помощников Петрелли-ныне-старшего при подготовке к выборам. Так что, хотя они и не виделись более у постели её отца, но так или иначе их пути пересекались.

И сегодня, окрылённый последними событиями и лучащийся внутренней силой, с отпущенной на волю интуицией, Питер, обрадованный присутствием Симон и чувствующий на себе её новый взгляд – о да, он на самом деле изменился – сделал то, на что не решился бы ещё пару дней назад.

В первый момент его смутила откровенная смена отношения к нему Симон, но он не видел себя со стороны, не видел, как внутренние изменения отразились на нём внешне. Как выпрямилась спина, расправились плечи – он будто стал выше ростом. Даже горящие глаза и щёки выглядели не как последствие смущения, а как признак разгорающейся в нём силы, не просто огня, а кипучего жара, способного сдвигать с места и заставлять нестись любые локомотивы.

Сегодня всё было особенным между ними, достаточно было нескольких минут, чтобы понять это.

И он признался ей в своей влюблённости, и теперь ожидал словесного ответа, уже ясно читая его в излучаемой ею нежности.

Но в этот момент к трибуне вышел Нейтан.

Как всегда, тот был неотразим.

И ему не требовались внутренние перевороты для того, чтобы выглядеть сильным, притягательным и непринуждённым.

Он всегда был таким.

Наверняка и родился сразу с такой харизмой.

Питер слушал извинения брата за дождь и его обещания с ним разобраться, автоматически присоединялся к общему веселью, выдавая короткие скупые улыбки, но все его мысли и чувства были обращены к собеседнице, тоже вынужденной прервать их только начавшийся разговор.

Сложив на груди руки, он то переглядывался с ней, уверяясь, что она также ждёт случая, чтобы продолжить их общение, то хмурился, когда отдельные слова брата достигали границы его восприятия.

Слишком самоуверенный, слишком напористый, тот заливался соловьём, улыбался во все зубы, успевая каждому заглянуть в глаза и одной фразой дать тысячу причин, почему нужно голосовать именно за него. Питера удивляло, что никто – он оглянулся, чтобы убедиться, что вокруг сплошь восхищённые лица – не видел, что это не настоящий Нейтан, а лишь его оболочка, за которой скрывается совсем другой человек, не менее обаятельный, но куда менее циничный.

Человек, которого он любил.

В скафандре, который он ненавидел.

Только мать – она тоже, разумеется, здесь присутствовала – видела за всем этим выступлением тень настоящего Нейтана, но, в отличие от Питера, у неё это вызывало не раздражение и глупое сочувствие, а гордость. Чем сильнее выглядели её сыновья – тем лучше. Сегодня определённо был особый вечер, Нейтан блистал, и даже младший сын выглядел и вёл себя более чем достойно.

Питер очередной раз многозначительно переглянулся с Симон, когда его слуха достигли слова Нейтана об отце и его депрессии.

И он вынужденно прислушался.

Вот зачем тот сейчас об этом? Что за польза для предвыборной компании?

- Вы, наверное, читали о несчастном случае с моим братом… – словно отвечая на его мысленные вопросы, предельно серьёзно продолжал Нейтан.

Нет, он не посмеет…

Боясь поверить в то, что сейчас услышит, но в глубине души уже понимая, куда клонит брат, Питер, оцепенев, обратил на него уже всё своё внимание.

Смешки вокруг прекратились как по взмаху палочки, и все синхронно замерли в ожидании продолжения, проникшись посуровевшим тоном мистера Петрелли и торжественно-печальным выражением его лица.

- …но я скрыл от прессы, что Питер… что Питер попытался… – здесь он замешкался, но, напялив каменную маску, продолжил, – покончить с собой, – и на последних словах посмотрел на брата.

Что было в том взгляде, извинение или полная убеждённость в своей правоте, или и то, и другое, Питер понять не мог, он даже не мог понять, надо ли ему вообще что-то там различать в глазах Нейтана.

Ослеплённый вспышками обернувшихся на него фотокамер и грубо вырванный из своего влюблённого трепетного состояния, он никак не реагировал ни на произнесённые слова, ни на развернувшееся вокруг него безумие, а только смотрел на брата.

Убедившись, что Питер хотя и был глубоко шокирован, но не собирался прямо сейчас в негодовании всё крушить (впрочем, и на этот случай были приготовлены особые действия), Нейтан продолжил:

- Поначалу я решил не предавать огласке его болезнь, но никто не должен страдать в одиночестве…

Вот, значит, как…

Значит, всё это, чтобы не давать ему страдать.

Могущественный политик не стесняется ни своего умершего больного отца, ни малахольного брата, и ничто не заставит его отказаться от них.

Что же, браво, Нейтан, браво.

Сегодня все аплодисменты – тебе.

И не бойся, портить праздник тебе никто не будет.

Даже младший братец.

Стиснув зубы и кинув последний взгляд на продолжающего вещать Нейтана, Питер, даже не извинившись перед Симон, развернулся и, сопровождаемый отдельными вспышками (большая часть камер опять была направлена на трибуну), направился к выходу из зала, как был, в костюме с иголочки и уложенными волосами, прямо под разверзнутые небеса…

Ещё держа лицо, но, чувствуя, что долго не продержится, он пытался поскорее прорваться через несущийся ему вслед голос, опутывающий и подставляющий подножку, гонящий по слёзным каналам предательскую влагу.

- …все мы связаны… все, собравшиеся в этом зале… вы, я, все в этом городе… и мы должны заботиться друг о друге…

Под дождь…

Скорее под дождь…

* *

- Сукин сын!