И я зажмурилась, потому что его руки стали давить на горло сильнее. Я зажмурилась, потому что видеть этот пугающий взгляд было слишком невыносимо.

Я никто для него. Вот и вся правда, весь её смысл. Я не нужна ему. Теперь уже никогда и не стану нужной.

И это был слишком неприятный конец. Конец всему, что было моим смыслом жизни.

- Пошла вон, – его приказ и моё послушание.

Потому что уже спустя секунду я побежала прочь из столовой. Побежала, просто не зная куда и не планируя своего дальнейшего пути. Побежала, признавая своё реальное поражение.

Выпуская свою боль и в который раз познавая, что такое быть по-настоящему уничтоженной.

Я слишком резко открыла дверь женского туалета. Вошла вовнутрь и прислонилась к стеклу, пытаясь утихомирить своё буйное сердце.

Я вся дрожала. Горло пекло, глаза едва могли сдерживать слёзы.

А затем...

Я ударила кулаком об стену. Вскрикнула, склоняясь над умывальником. Возненавидела себя и дала волю слезам.

Ну вот. Это повторяется. Вновь.

Это не останавливается. Это невозможно уничтожить. Эта боль... Она внутри меня и каждая частица тела сковывается под этим разъедающим чувством.

Контроля нет и всё кажется слишком пустым и холодным. Голос дрожит и руки слишком нервозно пробегают по краю умывальника.

Я не выдержала и издала пронзительный всхлип, бесполезно пытаясь включить холодную воду. Пытаясь прийти в себя, придать себе сил и просто перестать так беспрерывно дрожать.

И к счастью, холодная вода включилась. Жидкость потекла стремительно и я мгновенно прислонила к ней свои руки, надеясь умыться и смыть с себя эту жуткую кровь. Стараясь успокоиться. Сделать хоть что-то.

Внутри всё горело. Вдохи давались с трудом и мои глаза с болью впитывали в себя холодную воду, которой я умывала побитое лицо. Тело продолжала колотить буйная дрожь. А сердце... Что было с ним?

Оно стучало. Едва слышно, изнеможённо, но главное, что оно просто продолжало стучать.

А я пыталась дышать. Умываться. Выплёвывать вкус своей противной крови. Отмывать от себя всю грязь, все следы, оставленные старшим братом.

И всё вновь казалось невозможным. Слишком страшным, чтобы через это пройти. Хотелось исчезнуть. Скрыться. Навсегда покинуть этот безжалостный и несправедливый мир.

- Стеф! – в женский туалет вбежала Одри.

Испуганно взглянула на меня и остановилась, с трудом дыша и оглядывая мою дрожащую от ярости фигуру.

Она замерла, не двигаясь, и я ощутила, как тело вновь пронзила безумная ярость. Как сквозь душу вырывался крик.

Молящий о помощи, о чём-угодно, что могло спасти.

- Стеф, пожалуйста... – глаза девушки наполнились сожалением. Она попыталась прислонится ко мне, но я лишь снова дала волю слезам. – Пожалуйста, успокойся, всё...

- Нет!!! – я крикнула яростно. В гневе. Крикнула так, что содрогнулся пол. – Нет! Нет! Нет! Нет, Одри! Просто нет, понимаешь?

Я взорвалась. В очередной раз, когда чувств было слишком много, чтобы их сдерживать.

Я, как и раньше, отдалась слезам. Стала биться руками, кричать, вырываться из рук Одри, которыми она пыталась меня удержать.

Я рыдала. Душа была истерзана этими воплями, но я просто продолжала плакать. Потому что от этого становилось легче. Потому что это заглушало беспощадную боль, уничтожавшую все части моей истерзанной сущности.

Я просто позволяла отдаваться чувствам. Крикам и стонам, которые отдавали моими страданиями. Которые выпускали всё то, что с плотной силой таилось внутри.

Но в какой-то момент, не выдержав и перестав плакать, я просто бессильно упала на колени и прижалась всем телом к Одри, поспешившей присесть рядом. Я долго молчала и прислушивалась к её дыханию, радуясь внутри тому, что я не была одна. Меня поддерживали – это придавали сил.

Хотелось просто немного успокоиться. Дышать становилось сложнее, всё вокруг начинало казаться слишком грубым и тесным в этом пространстве. Хотелось уйти наружу, но это требовало сил. Это требовало того, чего у меня отняли. И то, что я попыталась тут же вернуть.

- Я уничтожу его, – мой голос прозвучал тихо. Он отдавал злостью, но что было важнее – ненавистью. Холодной такой ненавистью, той, у которой есть своя личная цель. – Я просто сотру его с лица земли.

Одри ничего не говорила на мои слова. Лишь прижалась сильнее и постаралась унять ту буйную дрожь, от которой колотило всё моё сердце.

А я не хотела продолжать молчать. Я сжала руки и почувствовала, как мышцы стали отдавать неконтролируемой силой.

Я ненавижу, Гарри Стайлса! Я превращу его в порошок. Прикончу, не жалея об этом ни на минуту. Убью и буду заливаться радостью.

Ведь моя ненависть теперь не имеет границ. Теперь она безумна, страшна. Теперь она руководит всем моим телом.

Только любовь может позволить ненавидеть по-настоящему. Когда-то так сказал Стайлс, а теперь и я произнесу его слова. Теперь и я докажу их смысл.

Я ненавижу своего брата. Сильнее, чем это только возможно. Так, как это и должно было быть всегда.

Ведь когда-то я любила его. Я жила им. А теперь эти чувства пусты. Теперь их заполняет иное, совершенно противоположное ощущение. Ненависть. Самая страшная на этом свете ненависть.

Я уничтожу тебя, Стайлс, слышишь?! Клянусь, я тебя уничтожу!

Следующие события яростным вихрем пробирались сквозь сознание моей головы. Одри и Лиам, обеспокоенные моим состоянием. Их настойчивость на поход к медсестре. Просьба её дать мне нужную справку и освободить от школьных занятий. Мое волшебное прибытие домой, к себе в комнату.

А затем ещё большая туманность происходящего.

Температура. Боль. Жар.

Я заболела. Об этом говорило головокружение и усталость, поселившаяся в каждой частице моего едва оживлённого тела. Глаза с трудом открывались, а голос отдавал слишком пугающим всех вокруг хрипом. Я чувствовала себя ужасно. Уныло, равнодушно, пессимистично ко всем событиям.

На лице появились синяки с недавно-пережитого мною удара и их пришлось частично смазывать, а помимо этого ещё и заботиться о своём подорвавшемся здоровье. К счастью, со мной рядом была мама, Одри и Лиам, не боявшиеся порой навещать меня и всегда приносившие с собой что-нибудь вкусненькое.

Со мной были близкие. И разве это не всё, что было нужным?

Пришлось проводить всю неделю дома. Болезнь порой прогрессировала, а моя мама начинала подымать панику и настаивать на моём соблюдении постельного режима. Никакой школы для меня и в помине не было разрешено. Только тёплая кровать, горячий чай и мысли, которые стали хорошим времяпровождением во всей этой суматохе своего физического состояния.

Я ненавидела болеть. Горло пекло, сил в теле не было, да и ещё этот ужасный насморк, от которого я сразу стала избавляться всеми возможными методами.

Мне приходилось много лежать. Иногда я читала книжки, когда становилось совсем скучно, но чтобы совсем не затаскивать себя глупыми занятиями, я и пыталась рисовать, иногда и самой удивляясь, что мои картины все до единой получались слишком мрачными и пустыми.

Как и моя душа.

Что я вообще могла чувствовать в такой атмосфере? Болея, находясь в отдалении от окружающего мира, замыкаясь в себе только глубже и глубже с каждым проходящим мимо моей жизни днём.

Одри же считала это отличным подарком судьбы, полностью заверяя меня в том, что я не испытываю потребности в школьных занятиях и что я наконец-то могу заслуженно отдохнуть от всех проблем. Она заверяла меня также в том, что в школе всё было ужасно и что там я бы не чувствовала себя лучше. Она рассказывала что-то про подготовку к Хэллоуину и о том, что все имели одну возможность, как и обсуждать лишь тему этого праздника. Моя подруга также высказала и свои надежды по тому поводу, что я успею выздороветь к началу этого мероприятия.

Но я не стала ей ничего говорить. Не стала убеждать в том, что я совершенно и не желала куда-то туда идти. Ведь в душе оставалось по-прежнему пусто и уныло. А разве это состояние было подходящим к какому-то мероприятию и вечеринке?