Когда Ивлен был по отдельности Иваном и Еленой, та часть, которая была Иваном-царевичем, великим русским живописцем, обладала примерно тем же комплексом внутренних проблем, что и я. Он рисовал, рисовал, работал, работал, переделывал, совершенствовался, временно деградировал и снова устремлялся на штурм всевозможных духовных высот, а потом все свелось к тому, что он стал андрогином. Такой клевой самодостаточной особью идеальной! И все стало у Ивлена заебись! Перестало хотеться бабу, перестали мучить смутные и сбивчивые сновидения на сексуальные темы, столь характерные для нервных женщинок, перестало хотеться рисовать, молиться, одним словом (точнее двумя), все перестало.

Лежал он целыми днями на диване и был доволен, а психоанализ начисто прекратился.

Ивлен ел, спал, смотрел MTV, почти машинально поглаживал кошечку и ходил гулять с дорогостоящей собачкой. Собственно, с Жужу. (Когда я вставлю в текст романа черновой вариант начала, вы поймете, что по моёму изначальному плану вы уже должны были бы знать, кто такая Жужу, и чем характерно это четвероногое.)

Однажды к Ивлену пришёл странный человек в сером плаще с капюшоном. Капюшон был очень глубокий, лицо не просматривалось, да и не очень хотелось заглядывать в эту серую глубину. А чего хотелось?

Да ничего Ивлену, как всегда, не хотелось! Одно знаю твёрдо: настал момент обнародовать исконное начало и прекратить все эти фишечки с недосказанностями и прочим псевдоэстетским туманом.

Я вклею эти странички, ибо начало написано в другой тетрадке, в тетрадь с основным текстом «Псевдо». Но для этого необходимо дописать эту сторону листа, чтобы хоть чуть-чуть удлиннить жизнь моего доброго маленького товарища. Ведь жизнь надо беречь, да? Как свою, так тем паче чужую!

(Ещё одно замечание, не относящееся к делу, напоследок хотелось сделать. Бы! У меня в школе № 112, где я проучился целых семь лет (с 1983-го по 1990-й год) была одноклассница, имя и фамилия которой полностью совпадали с именем и фамилией моей второй жены Лены Зайцевой. После окончания школы я не встречал эту девушку ни разу, хотя других одноклассников и одноклассниц лицезрел постоянно.

Продолжалась эта несправедливость до тех пор, пока в моей жизни не появилась Лена Зайцева-2 (Любимая), а ещё точнее, до тех пор, пока не распался недолгий наш брак.

Теперь я встречаю Лену Зайцеву-1 (она же, в свете последних событий, — Лена Зайцева-3) практически еженедельно. Последний раз я встретил её десять минут назад в подземном переходе в преддверьи «писательского треугольника»: «Тверская» (бывшая «Горьковская»), «Пушкинская» и «Чеховская». Произошло это около полудня 20 марта 1995-го года. Она, как всегда, не узнала меня.)

Странный человек молча прошёл в гостиную, медленно опустился в хозяйское кресло возле камина и, закинув ногу на ногу, заговорил негромко и с хрипостцой: «Здравствуй! Я знаю, кто ты, но ты не знаешь, кто я. Я — Тесей. Жизнь и всевозможные приключения изуродовали мое некогда прекрасное лицо, исковеркали мою некогда чистую и светлую душу, но мой мозг, мой ум, сохранился весьма неплохо, и моя память по-прежнему тверда и всеобъемлюща, бля. Поэтому сегодня я здесь. Сегодня я здесь, Ивлен, чтобы возвестить тебе исконное начало романа Максима Скворцова «Псевдо»…»

«Там никого нет…» — сказали в один голос трое посланных… на разведку. «Значит, можно войти», — заключила Елена и добавила: «Все могут быть свободны».

Тем временем еленино счастье неторопливо прогуливалось по колонному залу заброшенного дворца. Счастье боязливо озиралось по сторонам, опасаясь тайных недоброжелателей, возможно прячущихся за колоннами.

Счастье называли Тесеем.

Елена же никого, собственно, не искала. Все шло к ней в руки само собой. Однажды у неё в ладонях оказался колючий волшебный ёжик-клубок, вслед за которым в её жизни очень скоро появился Иван-царевич.

Впрочем, все это волновало её лишь постольку-поскольку. В остальном она была себе на уме.

Со страниц своих бессмертных книжек грозил ей крошечным кулачком Достоевский, да и Пушкин не отставал, то и дело кокетливо подергивая дружеской своею ногою.

Утешением ей, Елене, служили лишь бессменные сопровождающие ея. Этих рыцарей она баловала как могла, но никогда не прислушивалась к их мнению всерьёз и была такова. Какова?

Всего понемножку в ней было. Многое в её жизни происходило случайно, но многое было обусловлено целым рядом определяющих факторов.

Иван-царевич же не мог похвастаться перед своей избранницей решительно ничем и, видимо, оттого и ходил постоянно с печальным, но вместе с тем удивительно трогательным еблом.

Кое-что ему удавалось, но ни он сам, ни Елена не находили достаточной глубины, хотя народ считал Ивана гениальным живопописцем.

Тем не менее, в семье этих двух гигантов царила вечная неудовлетворенность, чем они были вполне счастливы, иначе говоря, ОТЕСЕЕНЫ, ибо Счастье и Тесей по условиям игры суть синонимы.

Перед глазами и сейчас часто встает живая картина: Иван-царевич шествует по коридору с зажжённой свечой и теребит свободной рукой остренькую бородку, но вдруг видит стоящую у зеркала Елену, шепчущую какие-то религиозные каламбуры и облачённую при этом в одну лишь ночную сорочку. В таком виде их обыкновенно и заставало утро.

Потом начались тяжёлые времена, но скоро и они кончились, застигнув Елену врасплох в момент подыскивания нужных слов для очередного каламбура. Слов? Слов, слов…

Вдали-вдали мерцал огонёк. Снегурочка подошла ближе, но огонёк передвинулся в другое место. «Огоньки боятся меня», — подумала глупая девушка и сделала ещё несколько шагов. Огонёк же, против ея ожидания, напротив, стал стремительно приближаться, и вскоре Снегурочке уже пришлось бежать от него, сломя свою холодную голову.

В своем животном страхе, беспричинно обуявшем её, она воистину не ведала что творит и не помнила даже имени своего. С тех пор её и стали называть Еленой. Огонёк не догнал её…

«Сущность бытия никакова!» — денно и нощно, как дурачок, твердил ей Иван-царевич, и она тосковала да грустно смотрела в лес, подобно мультипликационному волчку. Ложилась на краю… и плакала, а Иванушка, лёжа у стенки, беспокойно ворчал и ворочался. Но что она могла для него сделать? Ей самой было как-то очень печально, а он был такой некрасивый, и зачем она жена этому человеку ей не было до конца понятно.

Был бы он знаменитый сказочник, хотя бы, как Андерсен, а он ведь всего лишь гениальный живопописец, не написавший ни одного «Огнива» и ни одной «Русалочки» даже в карандашных эскизах.

Елена же была умная женщина, и сказки, конечно, здесь не при чем. А что было и при чём, ей было неясно и неясно было, хотелось ли знать.

Потом Иван-царевич заплакал и обнял её, всхлипывая и подвывая, аки белуга. Тогда Елена закрыла глаза и, насколько умела, уснула.

Корень её трагического мировоззрения, наверное, следует искать в глубоком прошлом. Сейчас ей двадцать семь, и по чистой случайности её имя и возраст совпадают с соответственными данными женщины, которую я люблю. Впрочем, мы отвлеклись.

своё детство Елена провела на Камчатке, на берегу Тихого океана. Много умела и редко болела. Потом кое-чему разучилась, а болеть стала чаще. То всё у неё получалось, то вдруг всё, что только что получилось, внезапно выпадало из рук.

Тесея она встретила в электричке, следующей по маршруту «Москва. Ярославский вокзал — Сергиев Посад». Он, Тесей, был зеленоглаз, теорётически физик, довольно быстро ускользнувший из её поля зрения, в результате чего Елена на какое-то время стала почти несчастной.

Когда её впоследствии обижали какие-нибудь мужчины, она думала, что Тесей никогда бы с ней так не поступил, а когда обижали женщины, думала, что Тесей никогда бы им не позволил так с ней обойтись.

Но она вовсе не была одинока. Отнюдь. У неё много друзей и Бонюшка — пушистый котёнок…

«Милая девочка Леночка, мне одиноко и я знаю, что одиноко и тебе. Давай любить друг друга и никогда не расставаться!» — скажу я ей однажды. «Черт с ними, с Тесеями и царевичами! Пойдём со мной под венец. Дулов так давно хотел его над нами подержать…»