— Житья от них не стало. В Роттердаме редко теперь белого человека на улице встретишь. А как в Германии, тоже плохо?

— У нас — катастрофа, — ответил Ханси, — мою машину пытались три раза угнать, и все негры. Последнего я даже видел. Житья от них нет.

— Не только негры, всякие… — заметил Франц, осторожно придвигая к себе сахарницу. — Мне пришлось закрыть гешефт из-за пришельцев. Работаю теперь только дома.

Когда молоко, чай и кофе из крошечных чашечек были выпиты, а ящики принесены, все расселись в гостиной. Франц и Ханси начали распаковывать вещи. Появились старинные медные настольные часы, литое блюдо, столовое серебро, завернутое в тряпку, и несколько небольших икон.

— Награбленное, — сказал г-н ван Беек-старший. — Я бы не советовал это покупать, сынок. На этих вещах кровь. Оставь, не надо!

— Никакой крови, — вступился Ханси. — Это ей привезли из дома.

— В этом-то и дело. На Балканах война. А где война — там мародерство. Мы-то это хорошо знаем, 50 лет своих вещей вернуть не можем, — сказал тот, значительно посмотрев на Ханси, который отвел глаза.

— За все — 500 марок, — вдруг строго произнес Франц.

— Так мало?.. Хотя бы тысячу!

— Нет. Вещи мне не нужны. Покупаю просто так, ради интереса.

— А 700 не будет? — выпалил Ханси.

— Нет. Сейчас морозные времена, никто ничего не покупает.

— Ну тогда боо, — не унимался старичок.

— Нет, 500 — последняя цена, — покачал головой Франц. — И приглашаю вас в ресторан.

— Идет! — тут же согласился Ханси, а на мой недоуменный взгляд шепнул: — Она велела отдать, за сколько дадут.

— Видно, и правда награбленное…

— Кто его знает.

— Не хотите ли посмотреть коллекцию часов? — предложил антиквар, — Это мое хобби. И по рюмке?.. Пойдем наверх.

Мы гуськом двинулись к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. Уже с лестницы я увидел, как г-н ван Беек-старший достал лупу и принялся рассматривать иконы (кровь, наверно, искать), а Ирен, задрав голову, смотрела на нас снизу. И я вдруг понял, кого она мне напоминает: Лило! Лило Вандерс!

Есть на немецком ТВ такая эротически-познавательная еженедельная передача, «Wa(h)re Liebe» называется — новости обо всем, что ниже пояса и выше шеи. Ведет эту передачу существо по имени Лило Вандерс, о котором уже какой год вся Германия спорит, мужчина это или женщина, и сходится на том, что это что-то среднее, гермафродит или трансвестит, бог их там разберет. Оно всегда одевается очень ярко, в бархат и парчу, прическа у него огненно-белая, движения мягки, ногти длинны, ноги с тонкими лодыжками. Только рост его великоват для женщины, плечи широки, глаза слишком внимательны, а вопросы, которые оно задает гостям передачи, выдают чисто мужское любопытство. У него разные люди бывают. И разные передачи.

Недавно, например, Лило давало краткую информацию, какими овощами лучше всего онанировать, И такая, оказывается, несправедливость — женщинам подходит весь огород: огурцы, баклажаны, морковь, цуккини, кабачки и даже бородатая редька, а мужчинам — только крутобокая полая тыква с дырочкой в ложбинке. Почему природа так несправедлива к мужчинам — неизвестно. Некоторые умельцы, правда, пытаются исправить дело: грейпфрукты сверлят, капустные головки надрезают, с арбузами экспериментируют, один даже ананас как-то приспособил, сердцевину ему выев, — но всё это далеко от женского изобилия. «Ева и тут оказалась хитрее!» — заметило по этому поводу Лило не без горькой усмешки.

В конце передачи Лило объявило о ежемесячном наборе в школу оргазма — 6 занятий по 50 марок каждое. Показали комнату, где изможденный индус рассказывал о тантре, время от времени показывая на двух дюжих девках приемы и позы, а ученики внимательно следили за гуру. Научат и сертификат выдадут, в рамке: «Кончила под нашим наблюдением … раз, набрала … пунктов. Печать. Подпись». Охотников хоть отбавляй, но по блату устроиться можно.

Это была особая комната. Повсюду — на камине, на мраморных подставках, на узорном полу — тикали часы. Их было много — с маятниками и вертушками, фигурками и окошечками, амурчиками и знаками зодиака. Мы попали в тикающий мраморно-золотой сад. Посреди стояло старинное кресло. За окном была видна черная кирпичная ратуша, на ее стене мирно устроились кошки.

Франц сел в кресло, приглашая нас к дивану, по бокам которого, словно колонны, стояли одинаковые напольные часы в виде узких башенок.

— Mein Gott! — сказал Ханси, с открытым ртом присматриваясь к часам.

Он выглядел комично в своем двубортном пиджаке, джинсах и кроссовках. Обходя часы, он начал разговор о рококо и барокко, но Франц, указав на столик-каталку, предложил:

— Ром?.. Виски?.. Коньяк?..

Я ограничился обычным:

— Я бы выпил Smirnoff.

— Правильно! В дождливую погоду водка лучше всего помогает от скуки, — сказал Франц, а на заявление Ханси, что тот за рулем, уточнил: — Вы мои гости, я сам буду за рулем, так что выбирайте!

После стопки тиканье часов словно усилилось. Можно было различить быстрый цокот, размеренные щелчки, стрекотанье и спешный ход.

Франц, угадывая мои мысли, сказал:

— Все они идут по-разному. Но одинаково точно. Время вечно и бесконечно!

Он сидел глубоко в кресле, сцепив ручки и, как Будда, склонял голову то вправо, то влево, прислушиваясь к часам.

— Вон там ампир, — начал было Ханси показывать свои познания, но Франц отрезал:

— Нет. Это Швейцария, 19 век.

— Но верхняя часть…

— Нет, это не ампир.

— И сколько такие стоят?

— Это для кого как, — усмехнулся Франц. — Вещи такого рода твердой цены, как правило, не имеют. И чем они дороже — тем неопределенней их цена.

— Но примерно? — не унимался Ханси.

— Что ты пристал? Когда Франц видит клиента, он тогда решает, сколько ему сказать, — предположил я.

— Совершенно верно, — засмеялся антиквар.

Тут вдруг начало звонить, ударять в колокольцы, перебирать струны. По бокам дивана забухало. Затрещали ходики и нежно процокала незатейливая мелодия каминных часов с амурчиками.

Потом всё так же внезапно затихло. Тренькнул последний звоночек.

Франц был доволен.

— Так и смерть придет однажды, — засмеялся он.

Ханси всё еще ошарашенно смотрел на амурчиков. Мне стало тоскливо, но антиквар уже разливал по рюмкам. Вдруг послышался истошный визг: кошки начали драться на зубцах стены, и Франц с отвращением захлопнул окно, проворчав:

— Ненавижу кошек, гадкие твари!

Вот как ты думаешь, родной, существует ли звериный менталитет?.. Другими словами, отличается ли наша кошка от кошки западной?.. Ты скажешь — глупость, кошка есть кошка. Ан нет, и на зверей демократия сильно влияет. Тут недавно писали в газетах, что русские войска, уходя из Восточной Германии, помимо всего прочего, оставили целые стаи брошенных кошек и собак. И немцы, вместо того, чтобы отстрелять их, начали отлавливать и распределять по семьям и приютам для животных. В газетах стали появляться объявления типа: «Кто поможет сибирской кошечке-красавице обрести новую родину?»

Одна семья откликнулась, решив, очевидно, сделать приятное своему одинокому коту и памятуя об общепринятой тут версии, что русские самки — лучшие в мире. Но генеральская Мурка, вальяжная и толстая, так запугала бедного кота, что тот не то что спариваться с ней — к еде боялся подступиться, прятался под шкаф, голодал, нервничал и в конце концов заработал инфаркт, обошедшийся хозяевам в круглую сумму (один мой знакомый прооперировал глаукому своему кролику и заплатил за это столько, сколько ни один хирург у нас в год не получает). Пришлось срочно давать новое объявление: «Кто поможет обрести новую родину…», но молва распространяется очень быстро, и желающих лелеять русскую красавицу пока не нашлось.

Ханси, после неудачных попыток показать свою образованность, выпив наравне с нами, обильно покраснел с лысины до шеи. Рубашка на нем расстегнулась, и он с важным видом кивал головой, слушая, как Франц опять принялся ругать негров: