Конечно, я не все время проводил наверху, у окна. Я бегал по улицам в центре города в поисках приключений и играл в футбол со своими друзьями. Да, тогда еще было в центре место для детских игр. И как вы думаете, где стояли наши ворота? Мы просто клали два больших камня, а позже наши школьные ранцы перед входом в главный портал всемирно известной церкви Пресвятой Девы Марии с ее необыкновенными купольными башнями. Я никогда не забуду, как после удачного удара по воротам меня погладил по голове осанистый, величественный кардинал Фаульхабер, вышедший как раз из церкви.
ПОЧЕМУ МЫ МОГЛИ ЛИШЬ ЛЮБОВАТЬСЯ РЫБОЙ
Суббота для моей матери и меня была особым днем. Мы тогда вместе шли в находившиеся поблизости торговые ряды. Чаще всего — к рыбным прилавкам, где в чанах плескалась рыба. Мы могли лишь любоваться карпами, форелью и щуками. Купить их мать не могла. К этому могу добавить лишь одно: мы были очень бедны, пусть даже ребенком я этого так остро не ощущал. Просто я ничего другого и не знал. Кроме того, мы с мамой были вдвоем, поскольку для моего отца война еще долго не могла закончиться. Он заплатил самыми прекрасными годами своей жизни за желание шайки разбойников, ввергших полмира в войну, расширить Германию.
ГОДЫ ОЖИДАНИЯ
И для моей матери медленно тянулись эти годы ожидания и нужды. Человек, с которым она надеялась стать счастливой, сидел где-то за тысячи километров в лагере в бескрайней России, а она не знала даже где.
Много времени мне потребовалось, чтобы понять ее трудную судьбу и еще понять, что такая судьба может ожесточить. Все из-за того, что в последующие годы сердце мое оказалось надолго запертым для матери. При этом все мы, однако, чувствуем чудесную правду, заключенную в словах Маленького принца: «Хорошо видеть можно только сердцем!» Вложил их в уста Маленького принца замечательный французский писатель Антуан де Сент-Экзюпери. Я необычайно счастлив, что позже мне удалось найти путь к ее сердцу. Сегодня мы можем сообща оглядываться на нашу жизнь и говорить об этом, когда я навещаю ее, звоню по телефону или вместе с ней выбираюсь на прогулку. Совсем недавно она мне сказала: «Сейчас наступило самое счастливое время в моей жизни!» Можете представить себе, сколько счастья и радости подарила мне эта открытость ее сердца.
ДОЛГОЕ ВРЕМЯ БЕЗ СЧАСТЬЯ
Моя мать была в самом прямом смысле этого слова пасынком судьбы — самую большую часть своей жизни! Выросшая без отца, в нищенских условиях, болезненная с раннего детства, она была вынуждена уже во время учебы в народной школе заниматься тяжелым физическим трудом. В своей семье она так и не испытала любви, ласки, тепла, и эта жизнь без любви продолжилась, к сожалению, после бракосочетания с моим отцом. Им обоим пришлось расстаться через несколько недель, поскольку отца призвали в первые же дни войны. С той поры он, как и миллионы других молодых парней, вынужден будет вместе с немецким вермахтом пересекать Европу, перемещаясь от одного театра военных действий к другому.
В 1951 году он вернулся из русского плена совершенно другим. Для него, довольно толкового и музыкально одаренного человека, проведшего там свои лучшие, молодые годы, не было никакой «jeunesse doree», никакой «золотой юности». Он пережил много ужасного, был глубоко подавлен и сломлен как физически, так и духовно. Дома он не нашел того, что могло бы дать ему надежду на полноценную жизнь. Германия все еще лежала в руинах. Как вы можете прочитать в ранних рассказах нобелевского лауреата Генриха Бёлля, в то самое время он тоже страдал от полученных тяжелейших душевных ран. Да, начинающееся «немецкое экономическое чудо» вовсе не было благоприятным временем для чувствительных натур.
В любом случае у моего отца не было никакой возможности приложить свои музыкальные способности и тем самым кормить свою семью. Возможно, у него уже не было необходимой пробивной силы, которая требовалась в эти первые годы денежной реформы. Будь мой отец полон сил, он. определенно, сумел бы наилучшим образом использовать это время всеобщего подъема, ведь он происходил из уважаемой и обеспеченной гугенотской семьи и очень гордился своим происхождением. Он вырос в зажиточной мещанской среде — с няней и личным шофером, в той роскоши, которая была свойственна преуспевающей купеческой семье того времени. Что же его так сильно надломило? Почему ему так и не удалось проявить себя в жизни? Почему он не нашел в себе сил бороться за свое будущее?
ПОЧЕМУ МОЙ ВОПРОС ОСТАЛСЯ БЕЗ ОТВЕТА
К сожалению, верного ответа на данный вопрос, который меня очень волнует и занимает всю жизнь, от своего отца я так и не получил. Несмотря на все мои попытки отыскать путь к его сердцу, он из-за своей гордости так мне и не открылся, я не смог поговорить с ним об этом. И мне до сих пор больно, что далее в конце его жизни я не сумел до него достучаться. Я полагаю, что в глубине души он был уверен в своем высоком предназначении и значимости роли отца. И оба этих понятия в его представлении были тесно взаимосвязаны. Для него, как я полагаю, быть хорошим отцом означало иметь профессиональный успех и, отсюда, быть образцовым примером для собственного сына. А поскольку первого у него не было, то и примером, как ему виделось, он быть не мог. Я сегодня совершенно убежден, что именно по этой причине он замкнулся в себе. Он хотел скрыть свой стыд за профессиональную неудачу — от себя и от людей, которых он, конечно, любил больше, чем они могли предполагать. Поэтому он и окружил свое сердце непреодолимой стеной.
В ЕГО ЖИЗНИ ЦАРИЛА БЕЗЫСХОДНОСТЬ
Свою профессиональную карьеру мой отец закончил вахтером в ветеринарной лечебнице Мюнхенского университета. Ребенком я не мог, естественно, понять его так, как понимаю сегодня. Тогда я видел только, что свое отчаяние, свою безысходность и свою депрессию он заливал вином. Я никогда не забуду, что испытывал, когда его, пьяного, мне одному приходилось тащить из трактира домой, поскольку мать боялась его буйных выходок. Но вы не поверите, что всякий раз, когда после невероятных мук мне удавалось привести отца домой, такое событие я переживал как настоящий успех.
Иногда, уже дома, его отчаяние в виде гнева вырывалось наружу, и в этом выражалась вся ощущаемая им безысходность собственной жизни. Я тогда запирался в своей комнате, потому что он угрожал мне. И все-таки я никогда не испытывал враждебности к отцу. Мне просто было больно, что, будучи даже трезвым, он не проявлял ко мне никакой заботы.
ЧЕМ ГОРДИЛСЯ МОЙ ОТЕЦ
Но одному у отца я все-таки научился, за что ему бесконечно благодарен: он был исключительно исполнительным и дисциплинированным работником. Как бы плохо он себя ни чувствовал, каждый день ровно в пять часов он выходил из дома и заступал на утреннюю смену как мойщик автомобилей в одной известной автомастерской Мюнхена. За всю свою жизнь он не прогулял ни одного дня. Он понимал, что жизнь без работы теряет всякий смысл. PI если он не мог осуществить по-настоящему большие замыслы, то хотел посредством даже такой неприметной работы придать некий смысл своей жизни. Осязаемый и оплачиваемый результат его труда и стал для него оправданием жизни. Иногда по возвращении с работы он с гордостью говорил: «Сегодня я опять вымыл 60 автомобилей!» А я добавлю: своими руками, ведь тогда еще и в помине не было полностью автоматизированных моек!
МОЛЧАЛИВОЕ ПРОЩАНИЕ
Его довольно ранняя смерть заставила меня пережить нечто необыкновенное. Одним рабочим утром во время деловых переговоров в конторе мне позвонил домашний врач и сообщил сухим безучастным голосом: «Простите за беспокойство, господин Лежен, но ваш отец только что скончался!» Я немедленно сел в машину и поехал домой. Вначале я стоял в полном смятении у смертного одра, поскольку сам уже многие годы жил, отстранившись от него. Пока я так стоял, передо мной, словно во сие, пронеслась вся наша непрожитая жизнь.
