На лице Павла Адельгейма застыла улыбка, он чуть кивал головой и все ждал, когда его мертвая жена подаст признаки жизни, но эти минуты затишья нарушил протяжный крик Настасьи из кухни, где она омывала ребенка. Этот пробирающий до костей звук вернул в чувства святого отца, и он увидел, как в комнату ворвалась перепуганная Настасья.

- На нем метка дьявола! - Прогремел ее голос в маленькой комнате. - Число зверя на руке! Шрамы, шестерки. Думала родимое пятно... шрамы... увидела...шестьсот шестьдесят шесть. - Речь старухи была несвязной, как у перепуганного ребенка, которого застали родители за курением.

Она задом попятилась к выходу, устремив свой взор в угол комнаты, где висела икона и быстро перекрещиваясь. Настасья семенила своими маленькими ножками то ли от того, что боялась упасть, то ли ноги просто отказывались ее слушать.

- Сын Погибели. Явился. Сын Зверя. Великий Лжепророк. Вечная антитеза Христа. - Бубнила она. - Кара Господня пришла.

Одно происшествие сменилось другим, и Павел Адельгейм, чей рассудок так и не пришел до конца в порядок, не сразу понял, от чего старуха так беспокойно выскочила из комнаты. Он следил за ее действиями, стараясь осознать, что происходит в этой комнате. В голове молнией проносились события последних часов и все постепенно становилось на свои места.

"Жены больше нет, она мертва, но ведь она родила здорового сына, который должен быть у Настасья. Так почему эта сумасшедшая старуха сейчас пятиться к выходу, вместо того, чтобы обмывать моего ребенка?"

Забыв о жене, святой отец в один прыжок очутился рядом с акушеркой и крепко схватил за плечи, перекрыв путь.

- Куда ты собралась, Настасья? И что с моим ребенком? - Павел Эдуардович хотел увидеть ответ в глазах старухи, но они были пусты и единственное, что в них читалось-это полное отрешенность от этого мира, словно женщина прибывала в астрале. - Где ребенок?! - Уже закричал святой отец. - Где он?

- Он не ваш ребенок. - Вдруг, спокойно ответила акушерка. - Он сын дьявола, и вы не имеете к нему никакого отношения.

- Что ты несешь? Ты в своем уме? Какой еще дьявол?!

- На нем отметина самого Сатаны. - На ухо прошептала Настасья, будто опасаясь, что ее может кто-то услышать кроме Павла Адельгейма. - Три шестерки на плече.

- Тебе просто показалось, я уверен. Какие еще отметины дьявола у новорожденного младенца?

- Когда я обмыла ребенка, то увидела на его руке эти маленькие шрамы, очень маленькие, но я их заметила даже при своем не очень хорошем зрении. Они не спроста оказались на нем, вы и сами это прекрасно знаете, Павел Эдуардович. Приход его был неминуем, но кто мы мог подумать, что он появится в вашей семье?

Руки старухи тряслись, губы дрожали, а сама она походила на женщину, которая только что сбежала из дома для душевнобольных и теперь пытается проповедовать свои безумные мысли.

- Убейте его, святой отец. Избавьте мир от этого создания и вам зачтется. От младенца надо избавиться как можно быстрее, иначе, вы успеете к нему привязаться и уже никогда не сможете решиться на этот шаг. - Старуха понижала голос с каждым сказанным словом и в конце мужчина почти не слышал, что она говорила. - Убейте его прямо сейчас и не будет никаких проблем. Я верю, что сможете, вы сильный человек. Убейте ребенка, убейте антихриста.

Настасья резко одёрнула плечи и освободилась от захвата Павла Адельгейма.

- Будьте благоразумны, подумайте не только о себе, но и обо всем мире. Если сейчас он останется жив, то это обернется большим горем в будущем.

Старуха нащупала дверную ручку и поспешила уйти, оставив ошеломленного отца в полном одиночестве, где в одной комнате его ждал младенец с числом Зверя на руке, а в другой мертвая жена на окровавленной кровати. В этот момент даже самые малые частицы пыли, которые вечно парят в воздухе застыли в неподвижности, а создавшееся напряжение отдавалось треском в голове Павла Адельгейма. Из ума не выходили слова, вероятно, обезумевшей старухи, к которым нехотя прислушивался мужчина, хотя этого и не хотел.

Павел Адельгейм зашел на кухню, оглядываясь по сторонам в поисках своего ребенка. Искать его долго не пришлось, малыш лежал на пеленке, украшенной вышитой розой на большом обеденном столе, а рядом взгромоздился таз воды, послуживший первой ванной для младенца. Акушерка так и не доделала свое дело, оставив несчастного совсем голым мерзнуть в комнате.

Мальчик покорно лежал на том месте, где его и оставила Настасья, не смея шелохнуться. Понять, что он послужил причиной смерти своей матери ему предстояло еще совсем не скоро, и пока его ничего не беспокоило в этом мире, кроме чувства голода. Но сейчас, и оно ему было неведомо, отчего он, закрыв глаза, погрузился в сон.

Новоиспеченный отец сел рядом на стул, и губы его дрогнули в улыбке. Чувство боли, скорби и радости смешались во едино, а на сердце стало только хуже. Он не знал, что ему делать дальше. Не знал, как обо всем рассказать детям, как жить дальше без своей главной опоры, являющейся его эликсиром счастья даже в самые трудные мгновения и главное, как пережить то гнетущее состояние, от которого хотелось лезть в петлю.

"Ему ведь, наверняка холодно, - подумал Павел Адельгейм, - ведь совсем голенький, что даже кожа сморщилась. А быть может, так и должно быть у новорожденных? Я уже и не припомню, как выглядели мои остальные дети в момент рождения. Странная вещь - эта память! Ведь Божился, что запомню эти минуты навсегда, но ведь нет, почти ничего не помню. Да и какая сейчас разница! В любом случае мальчика надо укутать, вот только бы сообразить, как это делается".

Павел Адельгейм склонился над младенцем. Перед тем, как его завернуть в пеленку, он решил убедиться, что Настасьи просто почудилось. На самом деле, он даже не винил старуху. После того, что произошло могло почудиться и не такое, ведь и самому чуть не снесло голову с плеч от безрассудства.

Но здесь акушерка ни в чем не обманула святого отца - на плече ребенка и правда красовалось число "666". Павел Эдуардович несколько раз моргнул и отпрянул от сына.

"Этого не может быть, вероятно мне привиделось! Наверное, просто родимое пятно такой замысловатой формы, что мерещится всякое. Вот и Настасья, не разобравшись, сразу же убежала".

Однако, сколько бы святой отец не разглядывал плечо сына, стараясь убедить себя в том, что ему просто мнится, ничего не выходило. Уж слишком отчетливо вырисовывалось число Зверя, и было оно явно не родимым пятном, а, как и говорила старуха, скорее давно зажившим шрамом. Но вот только откуда оно могло взяться у только что родившегося ребенка? Этого понять святой отец не мог.

"И что с того, что у него этот шрам? Этакая дивность, всякое может быть, и какое-то число еще ни о чем не говорит. - Отец бережно положил ребенка на расстеленную пеленку и неумело принялся его заворачивать. Пальцы плохо слушались, а сам мужчина боялся разбудить ребенка. - Ты спи, малыш, спи, папочка сейчас тебя запеленает, и тебе будет тепло. Погоди, а как же имя! Господи, совсем вылетело из головы! Нужно же назвать тебя, а как на зло ничего не идет в голову. Быть может, Станислав? Или же Антон. Нет, так нельзя опрометчиво нарекать тебя, ведь с выбранным именем тебе предстоит пройти весь жизненный путь. К этому делу надо подходить серьезно.

Павел Адельгейм уложил кроху в детскую кровать, что находилась в дальней части дома, куда редко кто заходил, а сам сел рядом с задумчивым видом. Брови его сдвинулись чуть ли не в одну, а нижняя губа стала объектом покусывания.

"Что же мне делать? Там, в этой проклятой комнате лежит Мария. Господи, как же тяжело! Я даже не могу заставить себя зайти к ней, мне больно лишь от мысли, что увижу ее тело. Но не может же она лежать там вечно? Конечно нет. Да и не хочу, чтобы утром дети увидели ее мертвой. Пусть запомнят ее живой и лучезарной. - Святой отец крепко сжал кулаки, что ногти впились в кожу. - Как жаль, что я не успел с тобой проститься, дорогая. Мне уже тебя не хватает, даже не могу представить, что будет дальше. Надеюсь, что тебя там будет лучше".