– Нечего, да, но разве воры об этом знают?
– Видимо, знают, потому что грабят лишь богатеев. И то по чуть-чуть, от них не убудет.
– Ну хоть ты меня успокоил... – улыбнулся кабатчику.
Еще раз произнеся слова благодарности, я вышел в уличный зной, размышляя о том, каким образом благочестивый северянин смог узнать о нашей «ссоре» с десятником, если кухонное окно выходило на противоположный угол сада.
Разговор с Айсином Гёро недолго занимал мои мысли. В принципе, его подозрительность к местным жителям была вполне оправданной: вряд ли кто спешил помогать ему в нелегком деле поддержания порядка или вместо него расследовать преступления. Мне же квартал Ворон казался вполне приятным тихим местечком, населенным мирными обывателями, живущими в ладу с соседями и совестью, поэтому предостережения старого служаки казались надуманными. Тем не менее, его слова о чужаках, которых никогда не примут в свой круг жители квартала, подтолкнули мои мысли в новом направлении. Гёро прав, любой незнакомый человек привлекает пристальное внимание горожан, что не на руку ворам. Достаточно вспомнить слухи и сплетни о «таинственном незнакомце»... выяснить бы еще, кстати, кто он? Но эти воры прекрасно ориентируются не только в расположении улиц и переулков, что позволяет им незаметно покидать места преступлений, но и в социальном статусе пострадавших. Мощь государственного сыска не будет задействована из-за ограбленных – слишком мал их общественный вес и не критичны потери. Хотя, подозреваю, если бы вторглись в дом господина Дзиннагона, то привлечение специалистов – сыщиков из соответствующего клана Иса – было бы предрешено, несмотря на размер ущерба. Воры это учли.
Далее. Судя по всему, воры прекрасно ориентировались в жилищах пострадавших. Они шли прямиком к цели, не блуждая по комнатам и подвалам, не заскакивая наугад в кладовки и закоулки. Следовательно, они не раз бывали в гостях у своих будущих жертв. Или их снабдил нужной информацией кто-то знакомый и с планировкой домов, и привычками хозяев. А если любой незнакомец сразу вызывает настороженность... то из всего этого следует вполне логичный вывод: кражи никак не мог совершать возникший из ниоткуда чужак.
Но кто из милых и приветливых соседей способен на такое? Кто способен изготовить артефакт невидимости столь варварским способом? Этот человек явно опасен для общества, ибо притворяется невинной овечкой, имея сущность волка... нет, не волка – шакала!
Я опять вернулся к ситуации столкновения с прохожим-невидимкой – на сегодняшний день это мой главный подозреваемый. Женщиной он являться не может – шаги, которые слышал во тьме, были явно мужскими. Так же из кандидатов на роль квартального вора и кошачьего садиста выбыли щуплые и низкорослые, как и слишком сильные и высокие. Первые не смогли бы так легко столкнуть меня с места – тренировки искусства «единой нити» уже благотворно сказались на моем еще не очень массивном костяке, и потерю равновесия на ночной дороге до сих пор считаю непростительной. Если же допустить, что меня мог толкнуть кто-то вроде кабатчика Умина или десятника Гёро... вряд ли я смог бы удержаться на ногах, это стоит признать честно. Да и толстяки-сибариты вроде Суфьяна ад-Фатыха или Мулиле Ананта не очень представимы в этой роли. Таким образом, наш подозреваемый является мужчиной достаточно крепкого, но не богатырского сложения, не обладающим навыками боевой подготовки, но и не неженка.
В какой-то момент мои мысли перескочили с личности загадочного неведимки на не менее загадочного соблазнителя. Гончар Иизакки? Ткач Веньян? Садовник Норимаши? Эти добропорядочные горожане совсем не пользуются сокрушительной популярностью у женского пола. Кто же он? К тому же из всех известных ловеласов квартала, способных собрать обширную коллекцию девичьих сердец, даже алхимик Мунх не снизойдет до охоты на служанок. Кстати, служанки... Интересно узнать, на кого работают эти легкомысленные особы?
День прошел в раздумьях о личности преступника. Я все больше склонялся к выводу о том, что грабитель и «коварный соблазнитель» могут быть одним и тем же человеком. Лишь раз Учитель Доо отвлек меня от пустого марания листов бумаги, велев собрать вязанку хвороста и приготовиться к ночному походу с Дэйю. Я собрал сухие ветки, сложенные вдоль забора после уборки сада, аккуратно увязал их, накормил Сию обрезками утки, которой с удовольствием поужинал Учитель... Мне же был дан совет не наедаться, поэтому пришлось ограничиться чаем с булкой и снятыми с дерева зрелыми персиками.
Смеркалось. Стукнула калитка заднего входа, и во внутренний дворик проскользнула Дейю, удерживая на плече большой мешок. Она была странно одета: кожаные башмачки, кожаная жилетка, обнажающая унизанные браслетами иссохшие руки, и замшевая юбка в пол, отделанная бусинами и бахромой. Совершенно варварский наряд – я демонстративно поморщился. Властно, будто имеет на это право, она поманила меня смуглой рукой. Ага, разбежался!.. Толчок в спину от Учителя Доо – и я вылетел из дома с ветерком, еле успев затормозить возле подготовленной вязанки.
Я молча следовал за старухой – сначала через лес, затем мы спустились в заброшенный карьер для добычи глины, расположенный недалеко от озера. Местные тут давно не бывали. Света полной луны хватало, чтобы собрать вывороченные камни и сложить подобие очага. Хватало и для того, чтобы найти пару сухих стволов и бросить их в основание, а сверху засыпать распотрошенной вязанкой – чтобы костер не только сразу загорелся, но и долго не гас. Через полчаса на огонь был водружен котелок с речной водой, принесенной старухой во фляге, и Дэйю начала готовиться к обряду. Из свертка мягкой замши был извлечен кривой обсидиановый нож, матово сверкнувший в мятущемся свете костра. Им был очерчен круг, в центре которого оказались я, котелок и огонь. Бережно, почти ласкающим жестом старуха погрузила нож в глину рядом с нами. Лунный луч упал на навершие рукояти и влил свой холодный огонь в его сердцевину. Рядом Дэйю аккуратно разложила набор костей из притороченного с поясу мешочка. Там были панцирь черепахи, чьи-то лопатка, коленная чашечка, пара фаланг пальцев, грудная клетка с ребрами и череп какого-то мелкого зверька. Сию внутри недовольно фыркнул, но покинуть меня не спешил.
Дэйю сняла с ног башмаки, распахнула ворот жилетки и распустила волосы. Я, повинуясь ее требовательному взгляду, сделал то же самое. В котелке закипела вода. Старуха бросила туда пучок какой-то травы, звездочки бадьяна, почти созревшие мандарины с ветками и запела на странном языке низким рокочущим голосом. Иногда в нем проскакивали знакомые корни слов храмового наречия, но общий смысл песнопения ускользал вместе с дымом к луне по мерцающей тонкой нити, протянувшейся от сверкающего темного ножа к ночному светилу. Через какое-то время ритм песни захватил меня, и я стал подпевать старухе, ведя мелодию без слов... Да полно! Старухе ли? Ее бедра отяжелели и налились упругой силой, босые стопы с пухлыми пальчиками мерно ударяли о землю, руки, которыми она водила над костями, засияли белизной. На округлившемся лице сверкали огромные глаза, опушенные длинными ресницами, а проговаривающий слова заклятья рот манил сочными губами. И нельзя было понять, седина или лунный свет вспыхивали искрами в ее длинных волосах, как в обсидиановом ноже.
Руки души на плечах,
Руки души.
Брат мой родился, зачах.
Снова родись в тиши.
Дышит земля,
Дышит ночь,
Дышит свеча...
Ты тоже дыши.
Дыши. Дыши...
Я не помню, как пел – я не знал этих слов, но они сами слетали с моего языка. Я не умел так танцевать, но я танцевал. А главное – я дышал, как и просили слова древней песни. Мы раскачивались, соединив ладони, и под ногами подрагивала земля, а костер, взметнувшись в небо, грозил сжечь луну. Я почти умер. Мои пальцы, вцепившиеся в Дэйю, скрючились когтями, предплечья ссохлись и покрылись старческими пигментными пятнами... Воздух потрескивал, волоски на руках вставали дыбом, по позвоночнику строем маршировали мурашки.
