Действительно, Израиль — страна эмигрантов, маленькое подобие США. В Тель-Авивском университете, где мне довелось читать лекции на геологическом факультете, есть большой музей еврейской диаспоры. Там, в частности, выставлены макеты еврейских синагог в разных странах мира. Разглядывая их, можно удивляться их несходству, тому, как отличается бревенчатая литовская синагога от классической пагоды китайских евреев. Возвратившись на «Землю обетованную», беглецы принесли сюда с собой обычаи и привычки всех народов, среди которых они жили веками. Отсюда бесконечное разнообразие облика городков и поселков на небольшой территории Израиля, уже упомянутое мной.

Многообразие и бесконечность этого удивительного микроконтинента, столь отличного от других стран, подчеркивается прежде всего сердцем его — Иерусалимом, где сразу, независимо от конфессионной принадлежности, любой человек физически ощущает, что находится в центре Вселенной, в Святой Земле. Как получилось так, что начала и главные святыни трех основных человеческих религий сосредоточились на этой крохотной территории, где рядом со «Стеной плача» у руин разрушенного Храма с одной стороны Голгофа и Гроб Господень, а с другой — золотой купол мечети над гробницей Омара? Здесь поневоле убеждаешься в удивительном триединстве человеческой истории и культуры.

Своеобразие Израиля, его островная эндемичность, не только в ландшафтах, неповторимом концентрате раритетов и святынь человечества. Это еще и удивительная, непривычная для нашего менталитета атмосфера доброжелательства. Услышав русскую речь, в автобусе или на улице, прохожие запросто обращаются к вам с вопросами: «Давно приехали? А как с работой, уже устроились? Как это в гости? Вы что, всерьез собираетесь возвращаться туда? Это же безумие! Хаим, объясни нм, что они самоубийцы. Конечно, трудно, конечно, чужой язык, но ведь здесь можно жить». И все это несмотря на нехватку рабочих мест и жилья, на растущую конкуренцию и недостаток средств.

Весьма характерная в этом отношении история произошла в Иерусалиме. Игорь Губерман вез меня куда-то на своей машине японской марки «Daihatsu». («Имей в виду, — шутил он, — машина у меня с типично еврейским названием: Дай Кацу!») На одном из перекрестков он посадил «голосовавшего» молоденького солдата, видимо, добиравшегося домой на «шабат». Подхватив свой вещмешок и автомат «Узи», солдатик расположился на заднем сиденье, а мы с Игорем продолжили прерванный разговор. «Извините, — обратился Игорь к пареньку на иврите, — мы с другом будем говорить по-русски, потому что он не знает иврита». Солдат кивнул, однако через некоторое время начал задавать Игорю вопросы, в которых, как я понял, речь шла обо мне.

Разговор, судя по тону, явно обострялся. Игорь пытался что-то объяснить пареньку, а тот отказывался понимать. Наконец солдат сказал Игорю что-то откровенно резкое, и Игорь неожиданно начал хохотать так громко, что чуть не выпустил из рук руль. «Ты что, с ума сошел? — буркнул я. — Что случилось?» «Погоди, я тебе объясню, — ответил Игорь, утирая слезу. — Он, видишь ли, спросил меня, олим ли ты, а я сказал, что нет, ты турист. Тогда он спросил меня, почему я не сделал тебе вызов насовсем. Я ответил, что ты не хочешь, что есть много проблем. Тогда он спросил, правда ли, что я твой друг. Я сказал, что правда. Тогда он снова спросил, неужели могут быть проблемы, которые мешают спасти друга. Я пытался ему что-то объяснить, а он в ответ на это заявил, что никакой я тебе не друг, что я плохой еврей. Я должен немедленно остановить машину, и он сам напишет тебе вызов».

Новый тип отношений между людьми безусловно оказывает влияние на упорное нежелание правительства и кнесетта вводить смертную казнь даже для террористов, убивающих женщин и детей. Об этом прекрасно осведомлены арабские террористы из «Хамаза» и других бандитских организаций, которые хладнокровно режут детей, женщин и стариков, сознавая свою безнаказанность. Введения смертной казни требуют в основном выходцы из России, но дух ненависти, столь характерный для нашей распавшейся державы, еще не возобладал в маленькой окруженной врагами стране. Хотелось бы надеяться, что и не возобладает.

Удивительны для «совков» и порядки в израильской армии, где нет, например, приказа «Вперед». Есть только приказ «За мной». Командир не может послать солдата перед собой на смерть, он должен идти первым. Неразумно? Конечно, неразумно, — в Израиле в войнах гибнет больше всего младших офицеров. Однако солдат знает, что командир никогда его не подставит, и верит ему. Или другой пункт устава, — если ты окружен и находишься в безвыходном положении, то должен сдаться в плен. В плену же, если тебе угрожают пытками или смертью, немедленно выдавай все известные тебе военные тайны. Помни, что самое дорогое — жизнь. Чудовищно, на наш взгляд, не правда ли? А как же наши герои-мученики, брошенные Сталиным на произвол судьбы? А Гастелло и Матросов? А те сотни рядовых, которых по приказу посылали вперед на минные поля, чтобы расчистить дорогу танкам?

И еще один непонятный нам пункт устава для полевого командира: ни при каких обстоятельствах нельзя бросать раненых. Если на территории, захваченной или обстреливаемой противником, остался хотя бы один раненый и командир роты понимает, что вызволить его можно, только положив две трети роты, он обязан это сделать. Глупо? Уж, конечно, глупо, — у нас бы так никогда не поступили. Зато каждый солдат уверен, что его никогда не бросят, что бы с ним ни случилось, что вся страна в трудный час придет к нему на помощь, как и он к ней. Может быть, поэтому армия здесь действительно народная, и к солдатам все относятся как к собственным детям.

Служба в армии в Израиле, в отличие от нас, считается почетной. На особо опасные военные специальности — летчики, танкисты, десантники, — большой конкурс и тщательный отбор. Вспоминаю разговор с тем же Игорем, сын которого Миля в 91-м году достиг призывного возраста. «Знаешь, — делился со мной своими тревогами Игорь, — Милька такой рослый и здоровый, что ему могут предложить служить в «коммандос» (специальные подразделения для особо опасных десантных операций. — А.Г.). Мы с Татой очень переживаем». «Зря переживаете, — успокоил я его, — ты разве не знаешь, что для единственного сына в семье в таком случае нужно согласие родителей?» — «Да, знаю, конечно, ну и что из этого? Неужели ты всерьез полагаешь, что я могу не дать согласия? Это же позор. Как я буду соседям в глаза смотреть?»

В израильской армии воинская повинность распространяется не только на юношей, но и на девушек. Последние, впрочем, идут в армию весьма охотно, поскольку сразу после службы, как правило, выходят замуж. Не служат в армии только религиозные ортодоксы, которые вообще не признают государства Израиль, так как, по их вероучению, государство это может создать только мессия, а его приход еще не настал. Но это нисколько не мешает им принимать от не признаваемого ими государства разного рода блага и привилегии.

Поражает израильская армия не только необычными правилами ее устава, но и внешним видом солдат. Постоянно перемещаясь по стране рейсовыми автобусами, я поначалу удивлялся тому, что в конце недели они буквально набиты юношами и девушками в военной форме и с оружием. При этом, несмотря на обязательное наличие у каждого солдата автомата или скорострельной винтовки, внешний вид их не только не казался устрашающим, но наоборот — вызывал сочувствие и жалость. Прежде всего полное отсутствие облика бравых вояк, что привело бы в священное негодование любого нашего сержанта. Форма на всех мятая и заношенная, сапоги не чищены, худые впалые щеки мальчишек заросли щетиной, да у половины еще и кипа на голове. Рядом с автоматом почти всегда битком набитый вещмешок (позже мне объяснили, что солдаты едут домой на «шабат» и везут в вещмешках вещи в стирку). Помимо неказистого внешнего облика я удивлялся постоянному усталому виду солдат, — стоило им сесть в автобус, они тут же засыпали.