Ощущение теперь было иным, гораздо глубже, гораздо сильнее, все то же, но странным образом новое. Всем телом, каждой своей порой она ощущала окружающий мир. Теплый ночной воздух, что тек, подчиняясь едва слышному дыханию ветра, призрачный свет звезд, дождем из серебристых капель опадающий на голову. Теплую землю, напитавшуюся водой и нежащуюся под прикосновениями солнца, полную жизни и силы, полную радости. Крохотных мотыльков, что танцевали над белым пятном дороги, кружась в одном им ведомом танце от самого начала мира, которому не было конца. Интересно, и как они только помнят этот танец? Лиара положила руки на сирень, став каждой веточкой, каждым крохотным ароматным соцветием. И как птицы летят из года в год на юг, преодолевая полмира и возвращаясь потом обратно по тому же пути? Что их влечет, что их зовет, откуда они знают, куда им лететь? И почему не боятся этого полета, этой неизвестности?
Руки гладили ветви сирени, и что-то начало происходить. Лиара чувствовала токи внутри куста, ощущала, как нежные листочки буквально сами тянутся к ее пальцам, прося ласки. Одна ветка отделилась от основания, оставшись в ее руке, отделилась сама, не сломанная, и на ее месте проклюнулся новый зеленый, полный сил росток.
Почему ветра поднимаются в одном направлении и несут тучи и теплые дожди, что проливаются на мир? Как крохотный желудь, падая в землю, помнит, что ему нужно перезимовать под толстым слоем земли и проклюнуться, пустить ростки к солнцу? Великая Мани, я знаю, что все это делаешь Ты, что все этим правишь Ты, но ведь всему этому есть закон. И закон этот должен быть простым, таким простым, что можно смеяться, как ребенок, над его разгадкой.
Вторая веточка отделилась и осталась в ее ладони, за ней еще одна и еще. Лиара прикрыла глаза, оглаживая пальцами нежную кору, растворяясь в этой сладкой весенней ночи. В запахе земли и цветов, в запахе Рады, леса и новой пробуждающейся жизни. Все в этом мире движется по Твоей воле. И я тоже хочу, Великая Мани. Хочу как птица знать извечный путь, хочу разбиваться пушистой пеной волн о берег, хочу расти зелеными лепестками к небу. Неужели же я не могу этого, всем телом, всей собой, так же, как и весь мир? Почему я все время чувствую себя чужой, отделенной, вынужденной наблюдать со стороны?
Еще одна ветка сирени оказалась в ее руке, и Лиара ощутила мягкий, ласковый толчок в грудь. Она отстранилась от дерева, медленно вытянула из него свое сознание, напоследок поблагодарив от всего сердца за бесценный дар, что дала ей сирень. Целая охапка длинных гибких веток, усеянных ослепительно горящими во тьме белыми свечами цветов. И глаза Рады, что сияли так ярко в этой ночи.
- Знаешь, Рада, я хочу иного, - тихонько заговорила она, принявшись выплетать из веток венок и медленно направившись дальше по усыпанной щебнем дороге. Рада внимательно смотрела на нее и слушала, не прерывая. Слова сами приходили, формируясь из того трепетного, того волшебного, что пело и пело под ребрами, не давая вздохнуть. – Я не хочу так, как все. Я не хочу жить одной в одном единственном теле, отрезанной от всего мира и лишь изредка чувствующей его красоту, да и то не полностью, не всей собой. Я не хочу больше думать, не хочу вечно крутиться в колесе своих мыслей, которые постоянно наталкиваются одна на другую, мешают мне, путают меня. Я хочу быть простой, простой, как этот цветок сирени, как эта ночь, как эта сладкая весенняя тайна…
Откуда-то издали, из просыпающегося леса, полнящегося запахом прелой земли и мхов, тихонько и медленно зазвучал голос, и Лиара вскинула голову. Соловей. Как давно она не слышала этой песни! Улыбка сама собой растянула губы, и она застыла на месте, не решаясь даже пошевелиться. Он начал медленно, робко, всего три короткие трели, одна за другой. Помолчал, словно ждал чего-то, потом затянул вновь, уже громче, другой мотив. И вдруг запел, зазвенел, будто ручей, засвистел на разные голоса, вытягивая волшебную песню, самую красивую песню, что только слышал мир.
Чувствуя, что сердце ее сейчас буквально разорвется от захлестнувшей его нежности, Лиара повернулась к своей любимой. Рада широко улыбалась, и ласковые морщинки собрались в уголках ее глаз, а взгляд был теплее топленого молока.
- Понимаешь, что я хочу сказать? – Лиара во все глаза смотрела на нее. – Я и сама не знаю, как это сказать, но…
- Я понимаю, - мягко кивнула Рада, запуская ладонь в ее кудри и нежно оглаживая щеку своей шершавой и теплой рукой. – Понимаю, самая моя яркая искорка на свете.
- Мне кажется, в этом и есть смысл всего, что мы делаем, - едва слышно продолжила Лиара, прикрывая глаза и наслаждаясь ее прикосновением. – Великая Мани – это не то, до чего надо дотягиваться, куда нужно уходить. Великая Мани в нас, Она – это мы. Мы должны стать Ею. – Она вдруг улыбнулась, не открывая глаз, лукаво и светло. – Так забавно! В который раз я уже понимаю это, но теперь как-то глубже, как-то иначе. Раньше это было только в голове, а теперь и здесь, - Лиара тронула грудь, где под слоем костей и кожи отчаянно звенела и пульсировала скрученная в ослепительное солнце маленькая вселенная. Она открыла глаза и посмотрела на Раду, стоящую так близко от нее, что тепло ее дыхания согревало кожу Лиары. – Мне кажется, когда я почувствую то же в теле, в каждой своей клеточке, вот тогда мы и достигнем цели, Рада. Наше тело должно захотеть стать Ею. И когда это произойдет, случится Чудо.
- Наверное, ты права, моя зоренька, - тихо пробормотала Рада, склоняясь к ней все ближе. – Ты – мое самое дорогое и самое желанное чудо на свете!
Лиара засмеялась от счастья, чувствуя, как ее губы слегка щекочут брови, лоб и щеки, когда Рада покрывала их невесомыми поцелуями. Потом они целовались под мерцающими звездами, укрытые теплыми крыльями ночного ветра и запахом сирени, и соловей пел им о бесконечной нежности и мягкости первой весенней ночи. И Лиаре казалось в тот момент, что за спиной у нее уже есть крылья, хоть они еще и не были в Роще Великой Мани, и стоит ей только захотеть, как она взлетит вместе с Радой прямо туда, к бесконечной небесной шири.
А потом они шли домой, держась за руки, и венок из белой сирени сползал Раде на лоб, и та то и дело, шутливо хмурясь, поправляла его и ворчала, что он слишком сильно и сладко пахнет. И их встречал рыжий косматый пес, помахивающий хвостом в знак приветствия, и засыпающее становище, и огоньки в домах, разбросанных по склонам гор. И не было ничего светлее, дороже и правильнее этой ночи во всем белом свете.
========== Глава 42. Навязчивое внимание ==========
Тяжелые серые тучи неприветливо висели на самом горизонте, заволакивая все небо с севера на юг. Между ними и тонкой полоской ровной, будто блин, земли темнели серые простыни дождя, переливающиеся, перетекающие, будто занавески на сквозняке. Оттуда, с востока, задувал резкий ветер. Мороза в нем уже не было, но его ревнивые порывы трепали волосы Рады и забирались за ворот, обещая холодную ночь и, возможно, дождь.
Травы Роура, густые и нечесаные, как волосы лесной ведьмы, тревожно клонились под ветром, гнулись к самой земле. В воздухе пахло сыростью, дождем, подступающим ненастьем, и он казался Раде почти что ощутимо острым на вкус. Над головой все еще синело небо, и ослепительный диск солнца светил, заливая все своими лучами, но тучи неуклонно ползли с востока, кипя темно-синим, почти черным краем, недовольные, ворчливые, угрожающие. Подступала гроза.
Пыльная дорога тянулась вдоль диких лесов, которыми поросли все склоны Данарских гор. Лес шумел в ответ песне ветра, растревоженный и неуютный, и первая зелень, такая яркая в начале лета, трепетала в могучих руках Среброглазой Реагрес, дрожа то ли от страха, то ли от предвкушения неминуемой бури. Звенели серебристым дождем нервные листочки осин, тянулись, будто кудри молодой женщины, поросшие мелкими листиками тонкие ветви берез, шумели, покачивая тяжелыми лапами, темные и угрюмые ели. Одни лишь дубы стояли ровно, неумолимо и спокойно, встречая подступающий ураган, и ярко-зеленая листва так резко контрастировала с темной, почти черной, изрытой выбоинами корой.
