Ты ведь никогда не отчаиваешься, Великая Мать? Лиара улыбнулась тихонько, чувствуя, как в груди, прямо между ребер, тихонько пульсирует золото. Даже Твои поражения становятся в итоге Твоей победой. Ты ведешь нас через все ужасы, через всю боль, через весь страх только для того, чтобы подарить нам самих себя. Великая Мани Эрен, в Чьих ладонях покоится весь мир.

Так через тысячи дорог судьба привела последнюю нимфу к народу, что вновь вспомнил самого себя и полюбил то, чем он был долгие тысячелетия назад. Словно разбитый вдребезги, немыслимо красивый витраж восстанавливали чьи-то терпеливые, трудолюбивые, заботливые руки, подклеивая к общей картине один кусочек за другим. На теле мира появилась одна единственная, невыносимо пульсирующая точка. Как сердце умирающего, которое вдруг, отрицая смерть и хохоча в ее ободранное лицо, начинает биться наперекор всему. Как семечко, что пробивает неподатливую землю, вытягивается в плющ, обвивает кажущиеся нерушимыми стены человеческих крепостей и с легкостью ребенка рушит их в пыль.

Не ради этого ли Ты создала анай, Великая Мани? Не ради того ли, чтобы вновь вернуть в мир то самое важное, что он давно потерял, то самое ценное, искреннее, настоящее? Не для того ли Ты привела нас с Радой в Данарские горы, чтобы соединить два мира, протянув между ними первую золотую нить? И пусть сейчас эта нить кажется совсем тоненькой, пусть она в любой момент может оборваться, но она есть, и однажды она станет крепче стали, жестче канатов, шире разливов великих рек. И анай вновь научат этот мир дышать и петь, вновь научат его любить, как в первый день под лучами только что рожденного солнца.

Только все это ждало где-то за золотой чертой заката, что горел и горел в груди Лиары, лишь обещая и протягивая ей из немыслимой толщи времени и будущего свою ладонь. Пока же вокруг была только сырая весна, сумрачная из-за тяжелых туч, сонная из-за долгих холодов. Весна, которая все медлила со своим приходом, зима, что все не желала отступать. И они трое брели через равнодушный мир, кажущийся Лиаре теперь совсем чужим. Однажды он вновь станет мне родным, Великая Мани, я обещаю Тебе это!

Вокруг поднимались влажные стволы деревьев, в основном берез, местами перемежающихся липами и дубами. Наверное, в разгар зеленого звенящего лета здесь было чаровно и сказочно, под ногами мягко пружинили мхи и лесные травы, рассыпались пригоршни красных ягодок земляники, белых цветов кислицы, глянцевых листиков дикой фиалки, а кроны над головой шумели и звенели солнцем, ветром и птичьими трелями. И дорога через лес, что сейчас превратилась в подтаявшую, проседающую в глубоких ямах колею, тоже должна была ровно ложиться под ноги, пыльная и теплая, щекоча босые ступни. Только это время еще не пришло, как не пришло и время для смеха, радости и долгожданной весны.

Среди ее спутниц тоже царило настроение уныния и серости. Найрин морщилась, напряженно поглядывая по сторонам и поглаживая рукоять долора на поясе, словно ей было неуютно здесь, словно она чувствовала подвох или угрозу со стороны молчаливых мокрых деревьев. Ее темный плащ отсырел от то и дело срывающихся с деревьев и падающих вниз комьев мокрого снега, болтался на ней сиротливой тряпкой. Но капюшона нимфа так и не сняла, памятуя о том, какую реакцию этой ночью произвела на стражника в резиденции Первого Жреца.

Рада выглядела и того хуже. Глаза у нее опухли и покраснели, взгляд не отрывался от земли. Шагала она тяжело, порой оскальзываясь на вмерзшей в лед дороге, и не обращая на это никакого внимания, шагала как человек, которому было ровным счетом все равно, расшибет он себе лоб об землю в следующую минуту или нет. То и дело она раскуривала свою трубку с длинным чубуком, втягивая горький сизый дым так, словно он мог хоть чем-то облегчить ее горе. И шлейф дыма тянулся за ней по дороге.

Лиара с болью смотрела на нее и не знала, чем помочь. Не знала даже, как подступиться, что сказать. Никто не был виноват в том, что так сложилась судьба, даже сама Марна Дева подтвердила это. Никто не винил Раду ни в чем, просто боги сплели ей такую дорогу, решили все за нее, как бы ни пыталась она изменить свою судьбу и остаться лишь еще одной благородной представительницей мелонской знати, канув в безвестность, как и многие ее предшественники. Неужели ты не понимаешь, милая моя, что боги избрали тебя для дела более великого, для дороги более важной, чем та, которую ты сама для себя всегда видела? И как бы ни тяжела была эта дорога, но она – твоя, и она единственно верная, единственно правильная. И только приняв ее целиком и полностью, ты сможешь ее одолеть и обрести покой. Но разве можно было сказать ей это вслух, особенно сейчас, когда она раз и навсегда простилась со своим родным сыном? С мальчиком, которого она так стремилась вырастить, которого любила всей душой, с которым так долго была разлучена? Лиара не была матерью и не знала, каково это: проститься с собственным ребенком. И все никак не могла найти слов, чтобы хоть чем-то утешить ее.

Они ушли через Грань так быстро, как могли, и вышли в этом лесу, где и договаривались заранее. В нескольких километрах впереди за березовой рощей лежало поместье Тан’Элиан, где брат Ленара, Витор Тан’Элиан, все эти долгие годы растил дочь Рады, Мейру. Таково было решение самого Ленара – убрать девочку как можно дальше от двора и дать ей хорошее образование, сохранив от зависти молодых дворянок и ненависти, вызванной ее происхождением. Насколько Лиара поняла, с дочерью Рада никогда не была особенно близка: Ленар забрал ребенка сразу же после рождения и ее воспитанием занимался сам, пока Рада воевала с наемным отрядом где-то на западных рубежах Мелонии. Когда же Рада вернулась домой, дочь уже увезли к дяде в Ронтис, и за все эти годы они виделись всего несколько раз.

И вновь она взглянула на Раду, чувствуя глубокую печаль. Ничьей вины не было в том, что у Рады не оказалось времени на собственных детей. Может, была вина Ленара, который старался растить своих детей так, как было принято среди мелонской знати, может, противников Рады, которые не дали ей времени побыть с ними и позаботились о том, чтобы Раду услали на север по ложному обвинению. А может, сами Боги сделали так, чтобы она не успела всем своим сердцем полюбить собственных детей. Чтобы ничто не сдерживало ее на той дороге, которую они ей предначертали. Чтобы она не оглядывалась. Вот только сердце у нее было слишком большое и слишком мягкое, как бы она ни прятала его за своей вечной ухмылкой, дурацкими шутками, крепкими плечами. И сейчас это сердце истекало кровью.

Решившись, Лиара все-таки подступила на шаг ближе к Раде и осторожно взяла ее за руку. Та вскинула на нее рассеянный взгляд, словно только что увидела, и вымученно улыбнулась, пыхтя трубкой.

- Ничего, искорка, я справлюсь. Не переживай за меня.

- Рада, я… - слова не шли, и Лиара только с горечью выругала саму себя за то, что не способна в такой момент поддержать женщину, которую любила всем сердцем.

- Я все знаю, искорка, - тихо проговорила Рада, пожимая ее пальцы. – Ничего не говори, я же чувствую тебя, помнишь?

Эта связь, что образовалась между ними в последние дни, была самой дорогой, самой волшебной вещью на всей земле. Лиара до сих пор все не могла привыкнуть к тому, что сердце Рады билось под ее собственной кожей, что все ее чувства и эмоции слабее, но все же отражались в груди Лиары. Так они могли делить на двоих не только радость, но и боль, и счастья дороже быть просто не могло.

Прижавшись к ее плечу и шагая рядом, хоть это было и не слишком удобно, Лиара осторожно спросила, подняв глаза на Раду:

- Как ты думаешь, как нас встретит Витор?

- Не знаю, - честно призналась Рада. Брови ее вновь нахмурились. – Он никогда особенно не любил меня, считая ошибкой тот факт, что Ленар на мне женился. А уж после всего того, что сейчас обо мне говорят в Мелонии, я и подавно не могу предсказать его реакцию на мое появление.

- А что насчет Мейры? – еще тише спросила Лиара.