Ремус смотрел на Эмили искоса. Смотрел, как сверкают в полутьме озера ее глаза, как в них отражается водная гладь и отблески янтарно-алого костра. Он видел то, что когда-то заметил в глазах Мальсибера. Безумие. Теперь оно, медленно перебирая лапами и своим длинным скользким языком, добралось и до Эмили, вонзая свои крохотные зубки в новую душу.
Безумие оказалось заразным?
Нет.
Оно было в ней всегда. Таилось в глубине, размышляя и беспечно ожидая того, когда перед ним гостеприимно распахнут дверь. Беата всегда видела это чудовище и смогла с ним подружиться. Она удерживала Эмили в хрупких, распадающихся рамках, так искусно и играючи управляя тем зверем, что жил внутри нее.
Но теперь Беаты не стало.
А Ремус едва справлялся со своим собственным волком.
— Я буду рядом, — хрипло сказал он. — Я буду рядом, чтобы ты ни сделала. Если ты отвернешься от меня, я все равно буду за твоим плечом. Защищать тебя и направлять. Я виновен в том, что не уберег тебя от Мальсибера, что не уберег от него же Беату. Я не прошу прощения и не прошу разрешения. Просто положись на меня. В любую секунду, если тебе нужна будет помощь…
Эмили медленно подняла правую руку, прося его умолкнуть. Она сидела, крепко сжав трясущиеся губы и широко распахнув глаза, пытаюсь удержать слезы, а те рвались изнутри, безмолвно текли по щекам, скатывались по подбородку и набухали тяжелыми горькими каплями.
— Я… — голос подвел Эмили, он рванулся вниз и вверх, будто она выталкивала слова из себя, как ядовитое зелье. — Я любила ее, Ремус. Она была мне как сестра. Я поклялась себе, что плачу по ней в последний раз там, на утесе Мэна, но я снова и снова нарушаю свое обещание. Я хочу ее вернуть, безумно, может быть, даже больше, чем Сириус. Скорее всего, больше, чем Сириус. Я не могу представить свою жизнь без нее ровно так же, как много лет назад не могла представить свою жизнь с ней. Я не знаю, что можно было бы сделать, чтобы не допустить произошедшего и вернуть ее — я бы все сделала! Но она лежала там. Мертвая! Я видела ее, я держала ее руку в своих, и она была мертва. Мертвее всех мертвых. Это был мой триггер, Ремус, и они его переключили.
Ремус сидел, замерев и боясь прикоснуться к Эмили. Она была похожа на струну гитары, натянутую до своего предела. Струну, которую все сильнее и сильнее оттягивали пальцем, а она все не лопалась, хотя, казалось бы, уже должна разорваться с разозленным взвизгом.
Эмили говорила отрывисто, вырывая слова из собственного нутра, словно заставляя себя говорить и одновременно забывая о том, как это делается.
Слышать ее было — страшно. Но потом стало еще страшнее.
Сначала ему показалось, что Эмили засмеялась. Отрывистым, исковерканным смехом. Он неуверенно улыбнулся и тут же скис. Изуродованный смех на поверку оказался стонами страдающего человека. Слезы закончились, и потому Ремус не сразу разглядел боль в этих судорожных звуках больше похожих на мужские рыдания, чем на горечь и боль миниатюрной девушки-подростка.
Они становились громче, разносясь над озером словно клич.
Ремус не знал, как это остановить и не сразу понял, что на другом берегу, где Лили и Нарцисса рассказывали историю A&B, воцарилась настороженная тишина. Ребята начали озираться, пытаясь понять, что за звуки они слышат. Кто-то поднял зажженную палочку, и луч света упал на тот берег, где сидели они двое, и на мгновение ослепил Ремуса. Ремус лишь успел закрыться рукой, как свет тут же погас. Ребята на противоположном берегу тактично замерли.
Было что-то жуткое в том, чтобы сидеть вот так вот вместе со всеми, молчать и слушать, как чужая оголенная боль раздирает знакомого тебе человека. У тебя нет слов утешения для него, как нет и слов надежды. Ты не можешь сделать вид, что не слышишь это и не можешь просто уйти. И остается лишь стоять на месте и молить про себе вселенную, чтобы это поскорее прекратилось.
Эмили перестала стонать, а Ремус понял, что так и не смог ее обнять. Побоялся, что сделает ей лишь хуже. Только когда она утихла совсем, он осторожно обнял ее руками и поднял над землей. Она молчала, пока он нес ее до Больничного крыла и так же молчала, когда мадам Помфри с горящими от сострадания глазами, давала ей зелье сна без сновидений. Ночью она спала, не ворочаясь и ничем не подавая вида, и дыхание ее было таким ровным, что Ремус и сам начал потихоньку успокаиваться и провалился в конце концов в мутную дремоту, в которой вспыхивало лицо Беаты, Сириус почему-то женился на Лили Эванс, а Джеймс прыгал вокруг них в виде оленя, и на рогах его звенели новогодние бубенцы…
Когда Ремус проснулся, Эмили в кровати уже не было.
========== Эпилог ==========
Лили и Джеймс, июнь 1980
Лили ходила по дому очаровательно рыжая, с выступившими по всему лицу сердитыми веснушками, и очень пузатая. Она была недовольна совершенно всем и вся вокруг. Ей не нравились новенькие кремовые занавески с золотистыми узорами птиц, ей не нравилось то, как свистит на плите чайник, ей не нравилось, как пахнет грушевый пирог с франжипаном и особенно ей не нравился Джеймс-чтоб-его-Поттер.
Он подпевал магическому радио и этой глупой попсовой песенке.
Он неправильно ходил.
Он неправильно улыбался.
Да он даже неправильно дышал!
Джеймс обернулся на скрип половиц, заметил круглую, пыхтящую от злости Лили и засиял счастливейшей улыбкой. Лили подавила немедленное желание вылить ему в лицо кипяток. Ложки и вилки на столе опасно задребезжали.
Джеймс мгновенно принял защитную стойку и примирительно поднял руки. Только сейчас Лили заметила, что они все в муке, как и весь Джеймс, нацепивший на себя потешный фартук с зайцами. На секунду она умилилась, но тут же вспомнила, как ее раздражает этот фартук и этот мужчина, и злость накатила вновь.
— Лили, солнышко мое! Помнишь, как нас учил доктор? Вдохнули и выдохнули. Вдохнули и выдохнули!
Вилка сорвалась со стола и воткнулась аккурат там, где секунду назад была голова Джеймса. Лили выдохнула.
— Извини! — воскликнула она. — Но я сейчас так злюсь на тебя, сама не знаю почему, что совсем не могу это контролировать!
Ведь никто не говорил, что волшебная беременность должна быть легкой.
Джеймс уворачивался от снарядов с ловкостью лучшего охотника квиддичной команды. Доктор сказал потерпеть еще месяц, и Джеймс в тот момент очень хотел переспросить его, не имел ли тот в виду под словом «потерпеть» слово «выжить»? Но доктор очень боялся Лили Эванс и с такой профессиональной тщательностью выбирал выражения, что Джеймс не решился рисковать.
Они сыграли свадьбу, пару раз поругались с Дурслями (ругался в основном Джеймс, который не мог понять, как можно быть такими примитивными и тупыми в таком большом и интересном мире), поучаствовали в немалом количестве битв с Пожирателями, а потом Лили начало тошнить и в одно из утр она поняла, что беременна.
Джеймс первое мгновение был в ужасе. Потом взглянул на испуганное, неуверенное лицо Лили, ахренел от осознания того факта, что Лили Эванс — его жена, и страшно возгордился от мысли, что теперь эта богиня еще и родит ему наследника!
Вечером того же дня к ним прибыл Сириус с бутылкой огневиски, Ремус с книгой «Советы для будущей матери» и Питер с набором пончиков. Сириус с Джеймсом под конец напились вдрызг под осудительные взгляды друзей, а Лили попыталась выпутать у Ремуса что-нибудь про Эмили. Когда ее попытки потерпели крах, а Джеймс начал изображать стрекозу, Лили переключилась на Питера, и он без утайки поведал им о том, что играть двойного агента ему уже поперек горла, но Дамблдор возлагает на него большие надежды, Мальсибер зорко следит за ним, а Элиза совсем затерялась в Лондоне и почти не появляется в их общем доме.
Питер все-таки рассказал им о своей должности, возложенной на него еще на седьмом курсе, но лишь после того, как все члены Ордена Феникса принесли клятву и официально вступили в Орден. Питер был прав в своих предложениях, Дамблдор действительно не доверял никому, и только теперь со скрипом позволил Питеру сознаться в происходящем тем, кто был ему близок.
