И поэтому Джинни сделала то, за что молила прощения, но уже не надеялась быть прощённой — она стёрла воспоминания, искренне считая, что поступает правильно, что так будет лучше для всех. Тогда, три года назад, её рука дрогнула и она почти опустила палочку, когда произносила заклинание, смотря в полные разочарования и боли глаза Гермионы. Но она не опустила её, и с той секунды уже было поздно что-то менять.

Джинни отвлеклась от воспоминаний, почувствовав невесомое прикосновение кончиков пальцев к своей спине и услышав едва различимый шёпот:

— Пожалуйста…

Оторвавшись от плеча Гермионы, Джинни посмотрела на неё.

— Что? — тихо проговорила она, боясь спугнуть что-то живое, мелькнувшее во взгляде Гермионы.

— Пожалуйста, оставь меня, — прошелестела Гермиона, но Джинни знала, что если она сейчас уйдёт, то совершит ещё одну ошибку.

— Нет, я не брошу тебя, — покачала головой Джинни, и в этот миг в Гермионе словно что-то сломалось. Она громко всхлипнула и, вырвавшись из объятий Джинни, бросилась внутрь квартиры. Закрыв лицо руками, она рухнула на софу и беззвучно заплакала. Её плечи сотрясались от рыданий, тело было напряжено до предела, а пальцы с силой сжимали кожу, словно хотели продавить её насквозь.

Джинни никогда не видела Гермиону настолько сломленной, и она знала, что единственное, чем она может сейчас ей помочь, это просто быть рядом, пока та переживает утрату и оплакивает ошибки юности, которые оказались роковыми. И поэтому Джинни неспешно подошла к софе, села на её край и осторожно обняла Гермиону. Она не плакала — сдерживала себя из последних сил, понимая, что в этой ситуации просто не смеет быть слабой, а Гермиона, ощутив её объятия, стала всхлипывать сильнее, а затем и вовсе зарыдала, уткнувшись Джинни в шею.

— Тише, тише… — гладила её по волосам Джинни, пытаясь справиться с острым желанием вот так же разреветься, свернувшись калачиком.

— Он ушёл, Джинни, и я… Я не смогу его вернуть. Никогда, — задыхаясь, сквозь слёзы проговорила Гермиона безжизненным голосом.

А Джинни… Нет, она не плакала — по-прежнему сдерживалась, говоря что-то успокаивающее, но так и не осмелившись сказать правду.

Просто она тоже считала, что Малфою будет очень трудно простить. Она помнила, каким взглядом ещё в те школьные времена Драко смотрел на Гермиону, как он, думая, что его никто не видит, нежно брал ту за руку или притягивал к себе для поцелуя так, словно ждал этого всю жизнь. Джинни помнила, как человек, которого она привыкла видеть надменным и порой по-настоящему жестоким, становился совершенно другим, стоило лишь Гермионе оказаться рядом.

Он и стал другим, стоило ей полюбить его.

И Джинни не могла в это поверить, но всё же знала наверняка — Малфой тоже по-настоящему любил Гермиону, как знала и то, что ради любви он растоптал свои прежние принципы в никчёмную пыль, развеяв их по ветру с осознанием, что назад дороги нет, но есть возможность и решимость идти вперёд, невзирая на предрассудки и наплевав на всё. И он думал, надеялся, что Гермиона поступит так же, но…

Джинни тяжело вздохнула, вспоминая день, когда та показала ей письмо. Гермиона была в отчаянии и скорее всего поддалась ослепляющим эмоциям, так и не успев всё трезво рассудить, когда просила её об услуге. И вот тогда-то Джинни обязана была её остановить, попытаться объяснить, что это неправильно, что не стоит отказываться от настоящих чувств. Она должна была рассказать, что сама испытывает то же самое совсем к неподходящему для этого человеку. Ей нужно было помочь Гермионе найти выход, пусть это и далось бы дорогой ценой.

Помочь, потому что именно так поступают настоящие друзья. А она ведь всегда считала, что умеет дружить.

Постепенно плач начал стихать, и вскоре Джинни уложила обессиленную, морально истощённую Гермиону на софу, укрыв пледом.

— Он никогда не простит меня, никогда… — очень тихо прошептала Гермиона перед тем, как заснуть окончательно.

И в этот момент Джинни поняла, что больше не может сдерживаться.

Теперь уже плакала она сама, пока затянутое в траур небо размазывало свои слёзы по крышам домов.

*

Гарри не привык сидеть на месте. Так уж вышло, что ещё со школьных лет он всегда оказывался в эпицентре событий. И хотя это ему не то, чтобы нравилось, но со временем, во всяком случае, не вызывало удивления и уж тем более негодования. Вот и в этот раз он не собирался ждать, пока «всё утрясется», «станет, как прежде» или вообще как-то «изменится», если верить словам Джинни, сказанным в миг, когда он увидел её заплаканное лицо в день свадьбы. Конечно, спустя час он уже знал причины и чувствовал бешеную головную боль от переваривания тех фактов, которые по его настоянию ему рассказала Гермиона: она и Малфой встречались в Хогвартсе, об этом никто не знал, да и они сами должны были обо всём забыть. Но в один миг всё изменилось, чувства стали глубже и оба решили не применять заклятие. А потом об этой связи стало известно бывшей подружке Малфоя, и та написала Люциусу, который в ответ прислал угрожающее письмо Гермионе. Гермиона же, не в силах справиться с давлением, попросила стереть Джинни им с Драко воспоминания, причём, втайне от самого Драко.

И Джинни согласилась, за что теперь расплачивалась.

Гарри просто не мог поверить, что всё услышанное — истина. Но печальный, полный боли взгляд Гермионы и бледное, несчастное лицо Джинни говорили — это правда, как бы ни хотелось, чтобы она была ложью.

В тот миг он ненавидел себя за то, что несколько месяцев назад предложил друзьям поехать в «Магнолию». Ведь в таком случае Гермиона не встретилась бы с Малфоем вновь, и это не положило бы начало цепочке разрушающих событий, которым он стал свидетелем, но в которых был вынужден занять лишь ненавистную ему роль наблюдателя.

И сейчас, когда Гарри знал, что Гермиона вернулась в Лондон, вспомнив всё, он больше не мог просто смотреть, как рушится жизнь его лучшей подруги, а Джинни в одиночку пытается той помочь, испытывая оглушающее чувство вины. Он чертовски устал просто наблюдать, а ещё, стискивая челюсть, сжимать кулаки каждый раз, когда ему хотелось вмешаться, но осознание, что он скорее всего всё сделает только хуже, сдерживало его.

Но не сейчас.

Гарри решительно вышел из дома Уизли и, стараясь не думать, что нарушает данное Джинни обещание, аппарировал к квартире Гермионы. Дверь была приоткрыта, из узкой щели пробивалась тусклая полоска света, поэтому Гарри просто толкнул дверь вперёд и смело шагнул внутрь.

Джинни сидела на полу, обняв колени, в то время как Гермиона спала беспокойным сном, если судить по её трепещущим векам и хмурому выражению лица. Половица под ботинком еле слышно скрипнула, когда Гарри подошёл ближе и был пойман цепким взглядом Джинни.

— Я же просила… — начала она, но замолкла, словно решив, что говорить дальше что-то бессмысленно.

Гарри обеспокоенно посмотрел на Гермиону, а затем тихо спросил:

— Как она?

— Отвратительно, — глухо отозвалась Джинни, поднимаясь на ноги.

— А ты? — наблюдая за её усталыми движениями и хмурясь, проговорил Гарри.

— И я, — обессилено выдохнула она и подошла к нему.

Гарри с готовностью притянул Джинни к себе и, прижав её голову к своему плечу, поцеловал в макушку. Он нежно перебирал её пряди, пока она с силой сжимала ворот его рубашки и, кажется, силилась не дать волю слезам. А Гарри, с тоской смотря на Гермиону поверх головы Джинни, думал — как так вышло, что вместо того, чтобы наслаждаться радостями семейной и личной жизни, они вновь все вместе оказались в полном дерьме. И так как спасения ждать было неоткуда, то по законам жанра он вновь должен был помочь. Или, во всяком случае, попытаться это сделать…

Гарри встряхнул головой.

Нет. Нет! Он обязан пытаться снова и снова, чёрт возьми, пока не получится вновь увидеть улыбку Гермионы, пока не удастся услышать смех Джинни.

О, Мерлин, как же ему не хватает её смеха…

Последняя мысль заставила его чуть-чуть отстранить Джинни от себя.