– Хочу… Как же я хочу тебя, – шептал Рендалл, запуская пальцы в тёмные пряди и сжимая сильнее.

Терренс расстёгивал его брюки, попутно прикасаясь губами к животу, неспешно, медленно – слишком медленно – убивая остатки терпения, заставляя прощаться с принципами и просить, умолять.

Он обожал, когда Рендалл говорил о своих желаниях, и чем откровеннее они были, тем лучше.

В этих признаниях имелось своё очарование.

Они были тем, что пробуждало страсть.

Тем, что заставляло её ярко вспыхнуть и не давало погаснуть.

Невинность не показная и наигранная, от которой тащит за сотни миль неестественностью и театральщиной, а вполне себе природная, сочетающаяся с весьма и весьма завидным темпераментом. Поразительная противоречивость, которая любого способна загнать в тупик.

Знакомьтесь. Рендалл Стимптон.

На людях – ледяная аристократия, практически не имеющая эмоций, в постели – невероятно раскрепощённый и раскованный юноша, не знающий стеснительности и комплексов.

При таком раскладе прозвище «мой хороший мальчик» звучало довольно иронично. Терренс и сам понимал, но не мог отказаться от этой привычки, хотя признавал, что всё как раз наоборот. Для остальных людей Рендалл был хорошим мальчиком, даже слишком хорошим, едва ли не ботаником, правильным до мозга костей, а для него… Для него – просто настоящим.

Его Рендаллом. Особенным.

Одежда упала на пол, будто облетающие лепестки с цветка, вода лилась сверху, нисколько не остужая разгорячённую кожу, лишь сильнее распаляя желание, напоминая о дне, когда они впервые поцеловались, и Рендалл, попавший под дождь, выглядел почти так, как сейчас, под душем.

Капли воды на слипшихся ресницах, влажные, слегка потемневшие от влаги пряди волос, припухшие от поцелуев губы.

Терренс целовал короткие, но поразительно пушистые ресницы, ощущая вкус пресной воды, касался ладонью линии подбородка, поглаживая. Вторая его ладонь скользнула по спине, пальцы прошлись вдоль позвоночника, повторяя привычную траекторию и замирая на пояснице.

Рендалл посмотрел на него, прихватил зубами нижнюю губу и вскоре засмеялся над этой показной нерешительностью. После всего, что они делали друг с другом в прошлом году, она смотрелась, как минимум, странно.

В глазах его были смешинки.

В глазах его было много-много всего, самого разного.

Бирюзовая радужка, от одного вида которой Терренса тоже неслабо вело, потемнела, превращаясь из спокойной поверхности озера в бескрайнее штормовое море.

Терренс не задавал вопросов, но Рендалл и без лишних слов его понимал.

– Всё, что угодно. Тебе можно всё, что угодно, – произнёс на грани слышимости и вскоре вновь сжал ладони, впиваясь ногтями в плечи, теперь уже не через ткань, а напрямую, царапая кожу и оставляя алые полосы.

Выдохнул горячо, прильнул к Терренсу, а потом попытался вырваться из удерживающих рук, повернуться спиной.

Терренс не позволил, удержал на месте, чтобы затем оттолкнуть к стене, упереться в неё ладонью, лишить возможности совершать манёвры и убегать, но Рендалл, откровенно говоря, этого делать и не собирался.

Ненадолго, всего лишь несколько томительных минут, прежде чем в очередной раз сменить локацию, на этот раз, последнюю в списке обозначенных пунктов.

Они упали на разворошённую, да так и не застеленную повторно кровать.

Вода, капающая с волос, оставляла на прохладной и немного жёсткой ткани влажные следы.

Рендалл вновь чувствовал те самые оттенки лаванды и апельсина, подчёркнутые мятой, и этот аромат казался ему ярким, невероятным – первой ассоциацией с состоянием счастья, заполнившим всё пространство этой комнаты. Она больше не казалась ему неживой. Когда рядом находился Терренс, всё приобретало иные качества, воспринималось совсем не так, как обычно.

Кажется, именно эту способность – приписывать обычным вещам характеристики, им несвойственные и незаметные в любое другое время, когда рядом нет определённого человека, называли влюблённостью.

Терренс практически полностью лишил Рендалла свободы действий, проявляя завидную инициативу и стараясь утолить тот голод, что сконцентрировался в нём за год вынужденного пребывания на расстоянии. Этот голод буквально пожирал Терренса изнутри, и лишь теперь, когда в руках последнего находилась так любимая им сладость, а не чёртовы заменители сахара, от которых не было никакого толку, только невероятная тошнота, он понимал, что голодная тварь, рвущая его на клочки, начинает постепенно насыщаться. Она довольно урчала, перестав полосовать его изнутри ядовитыми когтями и заживляя нанесённые прежде раны. С каждым новым прикосновением они становились всё менее болезненными и затягивались, не оставляя шрамов.

Терренс не был сдержанным, а Рендалл не просил остановиться, как в былое время, когда опасался появления следов на шее, не поддающихся оправданию со стороны родителей. Напротив, сегодня он не возражал против такого, всячески поддерживая начинания, получая от них удовольствие и не желая от него отказываться.

– Как… Как ты хочешь? – шептал он прерывисто, облизывая сухие губы кончиком языка.

Терренс в очередной раз прикусывал подрагивающую жилку на шее, там, где сейчас безумно частил пульс. Проводил по внутренней стороне бёдер пальцами, а после толкался ими внутрь разгорячённого тела, податливого, как воск, побывавший в опасной близости с огнём.

– Только так, как сейчас, – выдыхал Терренс. – Только так, чтобы видеть твоё лицо.

Он знал, что оно того стоило.

Он знал, что как только увидит потемневшую едва ли не до черноты радужку с тонким бирюзовым ободком по самому краю, сойдёт с ума окончательно.

Сейчас это было единственное, о чём он мог думать. Данная мысль затмевала все остальные, не оставляя места для чего-то иного, независимо от того, насколько важными они казались прежде.

Рендалл прикусил край серебристой упаковки, позволив стремительно её разорвать. Выплюнул этот кусок фольги и вновь притянул Терренса к себе, обнимая одной рукой за шею. Вторая скользнула по торсу, царапая и живот – не только спине приходилось страдать.

Боль в обмен на боль, как иронично замечал Терренс. Та, что от проникновения после минимальной растяжки, пусть даже он сейчас старался быть нежным и не торопиться особо, против той, что причиняют короткие, но при этом довольно острые ногти.

Терренс любил такую боль – несильную, смазанные её отголоски – потому не протестовал, лишь наклонился близко-близко, вовлекая Рендалла в очередной поцелуй.

В сотый, тысячный, а, может быть, миллионный раз.

Он давно перестал считать их количество, не занимаясь аналитикой, а просто наслаждаясь происходящим.

Терренс накрыл ладонь Рендалла своей ладонью, переплетая пальцы и сжимая, боясь отпустить хотя бы на мгновение.

Время остановилось.

Время замерло.

Ну или максимально замедлило свой ход.

Во всяком случае, так казалось им обоим. Как всегда и бывало, они не обращали внимания на то, что происходило вокруг.

Как только двери закрывались за их спиной, позволяя отгородиться от окружающего мира, всё остальное теряло значение, оставались лишь они. И те искры, что проскальзывали между ними ярким звездопадом. Кровь бежала по венам быстрее, и сердце частило сильнее, чем обычно, дыхание сбивалось и единственное, чего хотелось – прикоснуться, оказаться в объятиях и больше не отпускать.

Рендалл безумно хотел Терренса, а Терренс хотел его.

Рендалл любил Терренса. И здесь ему тоже отвечали взаимностью.

Весь вихрь чувств – коктейль, пьянящий, созданный вдохновенно и не отпускающий ни на шаг – захватил их, будто пару сухих листьев, подобранных с земли, и швырнул в самое пекло, в огонь, заставляя сгорать и не оставляя шансов на спасение.

Заставил позабыть об осторожности, а после предъявил немалый счёт.

Но ведь давно известно: за счастье нужно платить.

Не так ли?

========== Глава 8. Тот, кто ставит все точки над «i». ==========