Во время разговора Рендалл подумал, что она говорила об абстрактных людях. Ныне приходил к выводу, что под определением «те, кто отличаются» Кейт подразумевала себя, говорила об отношении посторонних именно к ней.

В определённой мере, Рендаллу было её жаль, хотя он понимал, что может подавиться этой жалостью. В его сочувствии и сопереживании никто не нуждается. А если определённый человек и жаждет этого, то… Кто угодно, но только не Кейт.

Она хотела, чтобы её любили, а не жалели, и любить должен не кто-то неизвестный, а один конкретный человек, отвернувшийся от неё достаточно давно, а на прощание заявивший о ненависти и отторжении.

Разумеется, её задели и этот поступок, и слова. Ведь для Кейт Терренс был смыслом жизни. Она хотела ответной реакции, а он насмехался над ней, оскорблял и отправлял предложенные чувства – больные и изломанные, поданные через искажённую призму психики Кейтлин – в мусорную корзину. Туда, где уже лежали смятые записки, разорванные на множество мелких частей, сломанные лезвия и плюшевый медведь, в дальнейшем облитый бензином и преданный Терренсом огню.

То, что он считал мимолётным развлечением, необременительной интрижкой, о которой реально позабыть через несколько встреч, Кейт возвела в абсолют, превратив для себя в идеал отношений.

Когда ей открылась правда, смириться с полученными знаниями не удалось. Она не хотела отпускать Терренса, однако он не собирался мириться с навязанными правилами и посылал Кейт ко всем чертям.

Так уж вышло, что чувства оказались невзаимными.

Ничего не поделаешь.

Подобное случается в жизни нередко, да только реакция на отказ следует иная. Со временем почти все способны смириться с отказом, Кейт не смогла…

Рендалл несколько минут смотрел в сторону горизонта, прикидывая, стоит ли появляться на пикнике теперь. Желания там светиться, по-прежнему, не наблюдалось. Поколебавшись немного, он решил позвонить Терренсу, однако необходимость в совершении данного поступка отпала сама собой. Подойдя к окну, Рендалл увидел, как ворота открываются перед знакомым автомобилем.

Терренс редко садился за руль красного кабриолета, считая машину эффектной, но вместе с тем – довольно вульгарной. Импульсивно, поддавшись мимолётной прихоти, как часто случалось в его жизни, попросил у родителей на день рождения такую модель, и ему не отказали в исполнении мечты. Покатавшись на ней несколько недель, Терренс стал всё чаще оставлять автомобиль в гараже, делая выбор в пользу других моделей, и сожалел, что не отдал предпочтение более практичному цвету, вроде стандартного серебристого или благородного чёрного.

Однако сейчас был один из тех случаев, когда Терренсу хотелось выглядеть в глазах окружающих людей вызывающе, и машина восхитительно дополнила образ.

Сняв солнцезащитные очки, Терренс сжал их в руке и, достав из кармана смартфон, принялся набирать сообщение. Судя по тому, что тишина, окружавшая Рендалла, оставалась нерушимой, переписывался Терренс с кем-то другим, вероятнее всего, с младшим братом.

Может быть, и с Энтони, которому на пикнике, устроенном для родственников и самых близких друзей Бартонов, места не нашлось. Их позвали на свадьбу, но обошли стороной, формируя список приглашённых на предварительные развлечения.

Вся эта возня со скачками и пикником, которому больше подходило определение грандиозного фуршета, служила своеобразной заменой традиционным мальчишнику и девичнику, от коих и Бартоны, и Стимптоны отказались.

Мысленно Рендалл неоднократно приходил к выводу, что с большим энтузиазмом встретил бы идею с соблюдением традиций. Только вместо стриптизёрши, ерзающей на коленях жениха, у них был бы вечер из серии «клуб джентльменов предаётся светским развлечениям»: компания приятелей из числа бывших одноклассников, а не едва знакомых людей, вино в изысканных бокалах и игра в покер до половины ночи, а то и до утра.

Терпкий привкус винограда, азарт и сигаретный дым.

В этой компании нашёлся бы только один человек с сигаретами. Он, скорее всего, и сорвал бы банк в игре. Терренсу просто нереально везло во всякого рода играх. Удача оставалась на его стороне, независимо от того, что было на повестке дня: карты, шахматы или простенький бакгамон.

Энтони кривился бы от табачного запаха, но не высказывал претензий. Трой оставался бы невозмутимым на протяжении всей игры, лишь изредка позволяя себе повысить голос в попытке отцепиться от ехидных замечаний потенциального победителя. А Мартин хмурился, пытаясь сосредоточиться, но тем самым только выдавая свою нервозность и подсказывая, какими методами его реально обойти. Он был неплохим тактиком, но слишком открытым для окружающих, зачастую в противостоянии именно эта черта его и губила.

Рендалл слышал, как открылась входная дверь, обернулся.

Терренс, не снимая оксфордов, прошествовал в гостиную. Ему тут бывать доводилось чаще, чем Рендаллу. Он не чувствовал скованности, каждое движение было выверенным и отточенным до автоматизма, хотя в представлении окружающих смотрелось шикарно, а не наигранно. Терренс не жаждал восхищения от наблюдателей и вообще никого не замечал. Он просто был таким вот… идеальным.

Положив очки на стол, туда же швырнул перчатки, предназначенные для вождения – не митенки, которые он терпеть не мог, а закрытые, просто укороченные слегка. И только после совершения этого небольшого ритуала, посмотрел в сторону окна.

Сначала удивлённо, а потом с улыбкой, почему-то показавшейся Рендаллу грустной. Впрочем, она в сочетании с личностью Терренса была чем-то вроде визитной карточки, отличительной черты. Он как-то проболтался, что раньше Элизабет именно за эту улыбку называла его «Пьеро», проводя параллель с персонажем итальянского театра, потом прозвище как-то само собой отпало, не став вторым именем на долгое время.

Телефон оповестил о приёме нового сообщения, и Терренс поморщился, словно его отвлекли от важного дела ради какой-то малозначимой чуши. Не сомневаясь в правильности совершаемых поступков, он выключил телефон и медленно подошёл к Рендаллу, замирая в нерешительности напротив, позволяя тому оценить масштабы недавнего бедствия и вынести окончательный вердикт.

– Почему ты не на пикнике? – спросил, спустя пару минут молчаливого обмена взглядами.

– А ты?

– Хотелось проконсультироваться относительно кое-каких деталей с семейным адвокатом, не откладывая в долгий ящик, – признался Терренс. – Меня интересовал договор, заключённый между Говардом Бартоном и твоим отцом. Как и ожидалось, признать его недействительным невозможно. Всё составлено идеально – ни к одной букве не придерёшься, ну, и подпись твоего отца настоящая, по собственному желанию поставленная. Если и пытаться вернуть компанию, то только перекупив, а Говард под влиянием дочери это предложение отклонил.

– Она всё за него решает? – усмехнулся Рендалл, проводя ладонью по волосам. – Странно, учитывая некоторые обстоятельства.

– Слепая родительская любовь. Ничего иного на ум не приходит. Мне сложно представить, какие события должны произойти в жизни Бартонов, чтобы они обратили внимание на врачебное заключение и прислушались к словам специалиста, не покупая молчание, а принимая рациональные решения, способные оградить их от катастрофы.

– Лучше и, правда, не представлять.

– Оставим эту тему. Как ты?

– Утром было хуже. Собственно, именно по этой причине я и не составил компанию остальным гостям и хозяевам праздника. Болела голова, носом шла кровь. Недолго и немного, но Селина посчитала это едва ли не смертельной опасностью и предложила остаться здесь. Я не стал отказываться.

– Сейчас всё в порядке?

– Вполне. После того, как проспал несколько часов, предварительно приняв лекарство, самочувствие заметно улучшилось. И вообще-то, на фоне вчерашних событий, мне стоило бы не отвечать на твои вопросы, а задавать свои, – заметил Рендалл, проводя ладонью по щеке Терренса, позволяя перехватить её, прижать и не позволить отстраниться.