Возможно – с вероятностью в девяносто девять процентов – прибегла к советам психолога, желая идеально выстроить процесс общения с подрастающим поколением.

Рендалл примерно предполагал направление разговора и морально готовился.

Ему нечего было ответить, независимо от того, что скажет Сиенна.

У них было разное представление о ситуации. В распоряжении матери находилась только голая основа, определённые нюансы, меняющие ситуацию в корне, Рендалл продолжал удерживать при себе.

– В последнее время ты выглядишь рассеянным и часто витаешь в облаках, – заметила Сиенна, подойдя к столу и начиная перебирать тетради Рендалла.

Он наблюдал за ней, надеясь, что она остановится только на ознакомлении с тетрадями, но не тронет его книги.

Судьбу записки он решил практически моментально.

Понимал, что нужно выбросить. Смять, разорвать, сжечь, но, как обычно, не смог.

Вложил её в сборник стихотворений Джона Китса, да так и оставил там лежать. Каждый вечер, ознаменованный пребыванием в стенах «Орхидеи», вплоть до выпуска, был ознаменован чтением этой книги.

Троя столь ярая приверженность поэзии веселила. Он не упускал случая отпустить пару шуточных замечаний, а Рендалл его слова не опровергал, делая вид, будто действительно жаждет заучить весь сборник наизусть.

Однако в реальности он просто скользил глазами по строчкам, ничего не замечая. «Ода меланхолии» сливалась в его представлении с «Одой к осени», переходила в следующее творение, вдохновлявшее, в своё время, художников-прерафаэлитов и заслуженно ставшее классикой английской поэзии.

Когда-то Рендалл действительно любил поэзию Китса, но сейчас заголовки оставались единственным, что бросалось в глаза.

Пролистать одно стихотворение, за ним второе – в очередной раз перевернуть страницу, и снова увидеть этот, немного нервный крупный почерк, не неряшливый, а, скорее, летящий и порывистый.

– Тебе кажется, мама, – произнёс, продолжая неотрывно наблюдать за действиями матери.

Он с трудом подбирал слова, чтобы ответить. Все его мысли занимала судьба записки – единственной вещи, оставшейся у него на память об отношениях с Терренсом.

– Я понимаю твоё волнение, – продолжила Сиенна. – Заключение брака – серьёзный шаг, после которого вам обоим предстоит немалая работа над отношениями. Отчасти я разделяю твои чувства…

Рендалл усмехнулся, услышав это заявление. Благо, что стоял вполоборота, и Сиенна не заметила, как искривились в усмешке губы.

Разделяет она. Отчасти.

Разумеется.

Сиенна продолжала большую часть внимания уделять тетрадям, и Рендалл, убедившись, что книги мать не интересуют, окончательно отвернулся. Подошёл к окну и распахнул его настежь. В помещение ворвался поток прохладного воздуха.

День выдался пасмурный, солнце было полностью скрыто за облаками, веяло сыростью. К вечеру, скорее всего, начнётся дождь.

Интересно, а в день свадьбы тоже будет лить, как из ведра? Или обойдётся?

– Признаю, что выходила за твоего отца при иных обстоятельствах. У нас с ним была безумная любовь…

Обязательно подчёркивать это? Наверное, я выгляжу недостаточно отчаявшимся?

– Но, должна сказать, наличие этого чувства не гарантирует счастливого брачного союза. На первых порах мы отчаянно ругались, притирались друг к другу, никто не хотел уступать, едва ли голоса не срывали. Мои родители – люди старой закалки, протестующие против сожительства. Только законный брак, ничего кроме него. Потому никаких пробных попыток пожить вместе или чего-то вроде, – Сиенна засмеялась, и Рендаллу этот смех показался невероятно натянутым. – В том, что ваш брак имеет другую основу, я нахожу немало положительных сторон. Нет дикой страсти, которая испарится уже через несколько месяцев, а, может, через год, но зато есть то, что появляется в браках других – счастливых – пар после нескольких лет совместного проживания. Доверие, взаимопонимание, уважение. Жена не должна быть объектом страсти. Ей надлежит стать, в первую очередь, другом, партнёром, советчиком…

Ты смогла бы уважать мужчину, который женится на тебе ради денег? Не думаю. Скорее, считала бы ничтожеством.

– Мам, – позвал Рендалл.

– Да, милый?

Сиенна осеклась и замолчала. Не думала, что её продуманную до мельчайших деталей речь столь бесцеремонно прервут, заставив притормозить и импровизировать в процессе. От Рендалла вновь ждали покорности и проявления сыновнего послушания. Как в старые – не особо добрые, как ему казалось – времена.

– Если именно Кейт предстоит стать партнёром, советчиком и другом, почему бы не сказать об этом ей?

– Но, Рендалл…

– Прекрати, мама! – в голосе его промелькнуло отчаяние. – Перестаньте меня дрессировать. Я помню всё, что вы говорили мне вчера, позавчера, месяц и даже год назад. Я помню, что должен стать ковриком у ног мисс Бартон, благодаря которой мы остались на плаву и даже начали подниматься. Я помню, что должен всячески её превозносить и целовать ей руки, а то и ноги, отбивая многочисленные поклоны. Но сколько можно об этом говорить?! Хватит!

Сиенна растерянно смотрела на сына, впервые позволившего себе сказать хоть что-то в ответ на очередную порцию советов. Покорного прежде сына, ныне не промолчавшего, не согласившегося, а решившего заткнуть ей рот.

– Что тут за шум? – спросил отец, появившийся на пороге спальни.

Рендалл никогда не отличался вспыльчивым нравом. Сколько он себя помнил, большинство конфликтов старался разрешить миром, вступая в открытое противостояние лишь в тот момент, когда все остальные варианты проваливались с оглушительным треском.

Конечно, всё зависело от ситуации.

С родными он был сдержанным, а в общении со сверстниками позволял себе большую эмоциональность. Там в ходу были не только разговоры, направленные на спасение души, иногда правоту и кулаками приходилось доказывать.

Но настолько повышать голос на родителей Рендаллу ещё не доводилось. Спустя несколько секунд, сам понял, насколько это было на него не похоже. Он давно замолчал, а отголоски крика ещё гуляли по комнате.

Рендалл видел, что Сиенна собирается ответить супругу, а тот, скорее всего, вновь займётся любимым делом – порицанием и обвинениями в неблагодарности и нежелании принять такой великолепный подарок судьбы, как юная мисс Бартон.

Рендалл всегда старался оправдать родителей, независимо от того, сколько правоты было в поступке каждого из них. Но сейчас на эти попытки перевернуть всё с ног на голову, превратив чёрное в белое, не осталось никаких сил.

И он не придумал ничего лучше, чем сбежать из дома. Не навсегда, разумеется, а только на время. Схватив рюкзак и книгу, содержимое которой могло обнажить его самый страшный секрет, Рендалл рванул к двери из спальни, едва не сбив с ног отца.

Спустившись по лестнице вниз, Рендалл услышал, как его окликнули, но даже не подумал остановиться. Он выскочил на улицу и быстрым шагом пошёл к воротам.

У него не было заранее продуманного маршрута, только желание оказаться подальше от родителей и их историй о своей и чужой семейной жизни, коими его в последнее время пичкали постоянно и закормили до рвотного рефлекса.

Он знал, что в дальнейшем обязательно проникнется комплексом вины и вернётся, но сейчас ему нужно было одиночество.

И он бежал. Бежал, куда глаза глядят.

*

Картошка была безвкусной, а рыба впитала слишком много масла, из-за чего создавалось впечатление, будто Рендалл запивает им еду. Впрочем, он практически не замечал вкуса, механически поглощая пищу в стремлении утолить голод.

Два часа бесцельной ходьбы по городу, и ему отчаянно захотелось поесть. Благо в рюкзаке нашлось несколько фунтов, спасших положение, поскольку в ближайшее время Рендалл не собирался возвращаться домой. Каждый раз при мыслях о доме перед глазами появлялась красная пелена, и хотелось кричать, отчаянно, до сорванного горла.