Взгляд скользил по обнажённому телу, то поднимаясь, то опускаясь. Неловкости Кэндис не ощущал, смущения, в общем-то, тоже не испытывал. Рассматривал внимательно, представляя, как прикоснётся, ощутив теплоту кожи под пальцами, поцелует, прикусит, вылижет. Конечно, если Мартин не возражает и не станет пресекать данную самодеятельность на начальном этапе.

Кэндис не улыбался похотливо, не старался создать иллюзию, примерить маску человека опытного, если не в плане практики, то хотя бы в теории. Он демонстрировал максимальную сосредоточенность, давая понять, что примет любое решение, на котором Мартин остановит выбор. Протестовать не станет, требовать аргументов – тоже, но из всех вариантов ему наиболее импонирует один.

Мартин покачал головой, едва удержавшись от нервного смешка.

– Кэндис.

В третий раз, как заклинание, окончательно разрушающее все принципы, идеалы и собственную выдержку. Не умоляюще, но с признанием собственного поражения. Безоговорочная капитуляция.

Где там договор, на котором стоит поставить собственную подпись? Мартин даже вчитываться не будет. Поставит сразу же, не глядя, как только к нему подвинут листок и вложат в ладонь ручку.

Больше Мартин его имя не повторял, вместо этого протянул руку, касаясь пальцами застёгнутой манжеты на рубашке, слегка сжал, и Кэндис сделал последний шаг. Не произнося ни слова, ступил под струи воды, ощущая, как ткань стремительно намокает и прилипает к телу. Что хлопок рубашки, что джинса, облегающая ноги.

Вода была тёплой, но первые капли, попавшие на кожу, показались обжигающими, просто потому, что совпали по времени с объятиями.

Горячие губы накрыли его рот, не оставляя шансов на сохранение способности мыслить логично, выстраивать какие-то цепочки и придумывать многочисленные варианты действий. Без запредельной нежности, без церемоний, без сдержанности. Сразу же, с места и в глубокий тёмный омут с головой, понимая, что не будет ни единого шанса на спасение. Не получится сделать шаг назад и отказаться, не получится остановиться. Подобный вариант вычеркнут и с позором изгнан из списка возможного развития событий, потому что, как минимум, глуп.

– Если ты сомневаешься, и это просто бравада, можешь сказать, и я…

– Нет. Ты не прекратишь это, Мартин.

– Почему так в этом уверен?

– Потому что я не позволю.

Насмешливо-саркастичные нотки, с каплей цинизма, падающей в океан уверенности в своей нужности и неотразимости. Вполне себе достойная альтернатива флирту.

Ни слова о чужой красоте, ни слова о том, как хочется прикасаться, ни слова о том, сколько лет мечтал об этом моменте. Ведь всё и так понятно, неоднократно сказано, и нет причин для сомнений.

Зачем повторять в сотый раз, как попугай?

И поступки, что сообщат доверительным тоном больше информации, нежели самая продуманная в мелочах, расписанная на множество листов, проникновенная речь.

Действительно, ни единого проявления лжи. Одна лишь правда. Не горькая ни разу. Не липкая, не приторная, но сладкая. Странно, не так ли?

Слишком, нереально, невыносимо долго. Хотел. Хотели. Оба.

Запретная мечта для одного.

Желанный сон для другого.

Не всем мечтам суждено стать прахом и принести разочарование. Иногда они всё же исполняются. И даже не с опозданием на несколько десятилетий, когда все чаяния окончательно теряют смысл, а своевременно, когда пламя и не думает исчезать, а с каждым жестом, движением или словом становится всё выше, ярче и жарче, чем в былое время.

Реальность, предназначенная для двоих.

Реальность, разделённая на двоих.

– Мар-тин…

Не жалобно и не потерянно, а всё так же, с этим нарочито показным французским акцентом.

Невозможно, невыносимо, схоже разве что со стремительным прикосновением к обнажённым нервам.

Всего лишь одно слово. Имя, которое сотни раз произносили с абсолютно разными интонациями другие люди. Были среди них и французы, но почему-то это звучание никогда не производило такого эффекта, не пробуждало таких эмоций. Тогда было ровно. Имя и имя.

Сейчас… Будто что-то особенное. Такое, что только между ними, и никто больше не имеет права на подобное произношение. Это привилегия Кэндиса Брайта, исключительно его фишка, о которой другим знать не обязательно.

До этого вечера они целовались неоднократно, и каждый поцелуй можно было охарактеризовать по-разному, подарив особенную характеристику, отличную от других. Сегодняшний не стал исключением, для него тоже нашлось определение. Решительный, отсекающий лишние сомнения, да и сомнения вообще. Когда больше нет никаких запретов, когда нет мыслей о мнении других людей, и опасения не гложут, не заставляют отказаться от собственных желаний. Когда нет жёсткого контроля над своими действиями, и необходимость сдерживать порывы исчезает.

Ломается под нервными пальцами молния, если слишком сильно потянуть замок, выдирая его вместе с мясом. Всего один рывок, и разлетаются пуговицы, приземляясь на пол с лёгким стуком, а влажная ткань собирается складками под пальцами.

Удержать за край воротника, притягивая к себе, отпуская и перемещая ладонь на щёку. Провести ладонью по шее, отвести назад волосы. Зафиксировать, не позволяя отстраниться. Покусывать покрасневшие губы, прижиматься к ним вновь и вновь, облизывая и проталкиваясь языком внутрь рта.

Столько ответной страсти, что самым опытным любовникам и любовницам, с которыми довелось побывать в одной постели, не снилось.

Пожалуй, стоит отдать должное правдивости утверждения, гласящего, что дело не только в технике, но и в эмоциях.

Одно без другого может существовать, но полноценной такая картина не будет. Ощущение, будто чего-то не хватает, обязательно даст о себе знать, и исчезнет только тогда, когда всё сложится так, как должно.

Все точки над «i».

Все элементы на своих местах.

Так должно быть. Так правильно.

Стянуть с него рубашку и наконец-то позволить прикоснуться к обнажённой коже. Никаких строгих костюмов. Ни намёка на дурацкую униформу.

Никогда не бывший гадким утёнком, Кэндис окончательно превратился в прекрасного лебедя. Самого прекрасного из всех, с кем Мартину доводилось пересекаться на жизненном пути. Завораживающего и притягивающего к себе. В того, от кого невозможно отказаться, нельзя отпустить и совершенно точно – нереально забыть, сколько бы усилий не было приложено.

Страсть в его сердце, что не оставляет ни на мгновение.

Боль в его душе, что пробуждается каждый раз, стоит только подумать о необходимости расстаться.

Его мир искушения.

Страницы дневника оживали. История, запечатлённая там, воплощалась вновь и вновь, раз за разом, из поколения в поколения. Мартин, прежде смеявшийся над легендой и чувствами Роберта, считавший их излишне приторными, вымышленными, обрисованными так исключительно ради создания эстетической составляющей, иначе смотрел на мир. Менялось его восприятие происходящего, отношений, самой любви.

Их с предком истории не были копиями, они сами не походили друг на друга, немало различий обнаруживалось и в личностях их возлюбленных, но едиными оставались ощущения, связанные с этими чувствами. Остро, на пределе. Отравляя кровь, цепляя и соединяя навеки, сшивая намертво.

Красная нить судьбы на кончиках пальцев.

Сколько раз он пытался разорвать её?

Сколько раз потерпел поражение?

Мой Кэнди, мой самый сладкий.

Кажется, не только в мыслях промелькнуло, но и вслух было произнесено.

Рваные вдохи и выдохи.

Мартин прикоснулся губами к горлу Кэндиса, обозначил поцелуями линию подбородка, запустил пальцы во влажные волосы, потянул за них, примеряясь.

– Идём, – прошептал.

Кэндис посмотрел на него потемневшим взглядом, улыбнулся многообещающе и повторил эхом.

– Идём.

В голосе не было страха, не было сомнений. Даже минимальных.

Кэндис не тратил время на размышления. В поступках руководствовался не любопытством. Он действовал осознанно. Точно знал чего, а главное – кого хочет.