Алекс условно разделил бы их на лагерь умных и красивых, хотя это определение не слишком подходило к ситуации, отражая всё частично, поверхностно. Он не мог назвать одних уродами с мозгами гениев, а других тупыми красавчиками, потому что и то, и другое заявления оснований под собой не имели. Все они учились достаточно хорошо, кто-то лучше, кто-то хуже, но откровенных глупостей на занятиях не выдавали, поддерживая имидж усердных учеников. Во внешности каждого, при наличии желания, можно было отыскать как привлекательные, так и отталкивающие черты.

Основное разделение проходило с использованием иных критериев, именуемых отношением к жизни.

Кай и Николас точно знали, чего хотят от неё, относились ко всему с повышенной серьёзностью и, как говорила Герда, несмотря на юный возраст, уже сейчас не мальчики, а мужчины.

Их антагонисты – хотя, какие они антагонисты, так, местные шуты, развлекающие не публику, а самих себя – предпочитали воспринимать всё с лёгкостью и смехом. Дурачась и хохоча. Словно жизнь была их самой любимой игрой, от которой они старались получить максимум удовольствия, а не выгоды.

Себя Алекс не причислял ни к тем, ни к другим, остановившись где-то на середине. Вспоминая некоторые поступки, вроде тех же прогулок по мосту, когда они с Анной стояли под дождём, соприкасаясь ладонями и не боясь упасть.

Николас бы никогда себе такого не позволил. Кай – тоже.

Даниэль? Да кто его знает.

Кэрмит? Несомненно, да. Троекратное.

Зная обоих не больше месяца, Алекс уже составил о них мнение.

Об одном участнике дуэта у него в досье было собрано определённое количество информации, а там, где значилось имя второго, так ни единой строчки и не появилось. Один намеренно держался на расстоянии, второй делал шаг навстречу, хотя его об этом не просили, да и сближаться с ним не планировали. Более того, мечтали найти в биографии факты наиболее омерзительные, способные послужить доказательством.

Даниэль не пытался заговорить с Алексом после учёбы, в библиотеке спешил пройти мимо, в столовой – тоже.

Кэрмит своё общество не навязывал, но столкновения с ним вполне можно было назвать систематическими, слишком частыми для того, чтобы отнести их к простым совпадениям. И именно Кэрмит пытался время от времени завязать диалог. Алекс отвечал односложно, без особого интереса, поворачивал назад, если видел его где-то, всеми способами избегал общества.

Он не хотел, чтобы его интерес к данной личности был расценен неправильно. Не сейчас.

Сам себе он говорил, что разумнее всего подойти и напрямую задать интересующие вопросы, не ища обходные пути, считавшиеся напрасной тратой времени, но в реальности этого так и не сделал.

Он понимал, что любой человек, независимо от моральных ценностей, привитых с детства, перенесённых в более поздние периоды жизни, и широты души, будучи припёртым к стенке, обязательно начнёт оправдываться, обеляя себя, попутно поливая грязью вторую сторону конфликта.

Кэри тоже так поступит. Он ведь не глупый. Не станет добровольно копать себе могилу, признаваясь во всём случившемся.

Никто не мог гарантировать, что он лжёт.

Как и того, что он говорит правду.

В этом утверждении заключалась самая омерзительная, самая гадкая истина.

Увидев историю глазами Анны и сделав определённые выводы, Алекс жаждал посмотреть на происходящее глазами Кэрмита, зная, что их рассказы будут отличаться друг от друга, а определять лжеца придётся ему. Чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону, баланса не существовало в принципе.

Он ненавидел Кэрмита отчаянно и страстно, когда перед глазами вставали строчки из письма. Ломал ему шею одним движением, когда вспоминал равнодушный голос и тот небрежный жест, которым собеседник набрасывал простыню на восковое, с заострившимися чертами, отмеченное омерзительной трупной синевой лицо. Без труда уничтожал противника в мыслях, ощущая фантомные слёзы, впитывающиеся в ткань рубашки, когда Анна, приехав к Ильинским после возвращения из Англии, рыдала у него, Алекса, на плече. Последний раз, когда они виделись.

За два дня до её смерти.

Он успел пропустить через собственные мысли огромное количество способов убийства, начиная довольно гуманными, заканчивая наиболее кровавыми вариантами, причиняющими жертве невыносимую боль, заставляющими её страдать и молить о смерти.

Все эти карнавалы персонального безумия заканчивались одинаково – воспоминаниями о собственном пропадающем голосе, о шёпоте, срывающемся с губ.

– Это не она.

И о ледяном голосе Альбины, просидевшей на успокоительных несколько дней, а потому ставшей к моменту «аудиенции» практически безразличной ко всему происходящему.

Слова, как вердикт:

– Это она. Это моя дочь.

Тогда, только-только выбравшись на воздух, пытаясь сглотнуть ком, застрявший в горле, Алекс был уверен, что убьёт незнакомого ещё Кэри Трэйтона сразу, как только они окажутся лицом к лицу.

Но вместо этого пожал ему руку и лицемерно произнёс фальшивую фразу о знакомстве, подарившем приятные впечатления.

Алекс считал его убийцей и сам же этого убийцу оправдывал.

Как будто давал ему второй шанс, позволял реабилитироваться, поставив под сомнения слова Анны.

Кэрмит не чувствовал угрозы, исходившей от нового одноклассника, а потому относился к нему доброжелательно, одаривая всё теми же дежурными – как будто прилипшими к лицу – улыбками, что столь отчаянно, до покалывания на кончиках пальцев, хотелось стереть.

Одним ударом, вложив в него максимум сил.

Алекс сталкивался с ним в душевой, стоя у раковин, в библиотеке, выбирая книги. Даже на занятиях от него не было спасения, на курсе естественных наук им приходилось выполнять лабораторные работы совместными усилиями. При всём желании сказать что-то плохое о соседе не получалось, да и заподозрить Кэри здесь было не в чем – их преподаватель решил, что в тандеме они добьются наилучших результатов. Миссис Барнс перетасовала весь класс, предварительно проведя тестирование, чтобы определить идеального напарника для того или иного ученика. Тест показал, что таким составом они справятся с поставленной задачей лучше всего.

Николас, заметив отторжение, промелькнувшее на лице Алекса, сочувствующе улыбнулся.

Ему повезло больше. Он оказался в паре с Каем.

Периодически Алекса посещала мысль о том, что Кэрмит мечтает стать его наваждением, вновь в памяти всплывали слова о встрече в мечтах или в одной постели. Для шутки звучало слишком нелепо, нескромно, двусмысленно, даже рискованно.

Вряд ли Кэри не понимал, какую реакцию получит в ответ на такие заявления, если на пути встретится человек не слишком терпимый. Не увидев агрессии, он решил привлечь внимание к своей персоне, но делал это постепенно, не с места в карьер, а методом «в час по чайной ложке».

Кэрмит не знал, что он уже стал навязчивой идеей, не в лучшем значении данного выражения, и чувства, что питает к нему Алекс, далеки от симпатии и сумасшедшего желания.

Если только это не желание убивать.

Громкий крик, разнесшийся по полю, заставил встрепенуться.

Алекс потёр переносицу, пытаясь сосредоточиться на игре, попутно придумав весомый предлог для начала разговора. Пожалел, что потащил Николаса именно сюда, а не к любителям лошадей. Там, наблюдая за выездкой Герды, они завели бы диалог гораздо быстрее.

Вопрос оказался снят с повестки дня сразу после того, как заговорил Ник. Ломать мозг над решением головоломки не пришлось. Николас не прочитал мысли Алекса, но причину нервозности определил с лёгкостью. Хотя бы потому, что до появления на стадионе они снова слушали курс естественных наук, следовательно, Алексу пришлось провести час в опасной близости к Кэри Трэйтону.

Школьной звезде с сомнительной репутацией, как характеризовал его Николас. Нисколько не преувеличивал. Репутация у Кэрмита была так себе. Не просто запятнанная, а невероятно грязная, старательно вылепленная не без помощи посторонних людей.