“Ты - аристократ. Чтобы очистить свою и без того чистейшую кровь, нужно слова доказывать поступками. Если человек нуждается в деньгах - помоги. Покажи остальным, что лишение грошей на тебя никак не повлияет - у тебя итак их предостаточно. Если человек нуждается в твоей помощи - помоги. Даже если потребуются слова - ты докажешь всем, что знаешь, как вести себя в подобных ситуациях. У тебя имеется все нужное для успокоения пострадавшего, и ты - знаешь, как правильно применить все правила и манеры…” - голос матери отчетливо звучал в голове у Драко, и парень быстрым шагом вернулся в центр комнаты.

Он не хотел помогать Гермионе, не собирался это делать. Да и протягивать руку помощи было не в его вкусе. Говоря по правде, он не особо умел это делать. Потому что если кому-то из слизеринцев было плохо душевно, появлялись другие, и Малфою просто не приходилось делать это. Его раздражали слезы других людей, их ненужные истерики и крики. Драко всегда думал, что это пустая трата времени - уходить в себя и нагнетать проблемы. Думал до того времени, как сам не оказался в подобной ситуации. Именно то состояние, что испытывали его сокурсники, пережил он и на себе. Только в его случае никто не пришел на помощь, словно где-то сверху решили отомстить младшему Малфою за то, как насмехался над теми, у кого было горе.

- Эм… - начал парень. - Есть явный плюс.

- Что? - Гермиона подняла заплаканные глаза на старосту.

Только его ей не хватало. Этого дурного голоса и взгляда. Именно сейчас гриффиндорку он не пронизывал на сквозь, не заставлял мурашки бегать по коже. Даже присутствие аристократа никак не волновало девушку. Она сама стала той холодной глыбой, которой был Малфой.

- Ну, ведь отец не умер.

Секунда для того, чтобы схватить подушку и бросить ее с размаху. Чтобы парень пошатнулся на ногах, наткнувшись на стол. Который впоследствии опрокидывается, и на полу оказываются миллионы осколков с разорванными книгами. Со стеклами, которые долетают до голых ног девушки и крепко впиваются.

- Ты дура, что ли?

Гермиона со злостью выдирает два осколка из лодыжек, проскрипев зубами. Пятна крови появились на пальцах, но девушка лишь сильнее прижала к себе подарок, кладя голову обратно на ковер.

- Ты не смеешь разговаривать о моем отце. Никогда. Ты понял меня?

Парень усмехнулся, взяв палочку покрепче. Произнеся заклинания, он восстановил столик и стеклянную вазу, которая до этого красовалась на нем. “Заживляет” книги, прикрепляя страницы. Но некоторые все же угодили в камин и теперь безжалостно сгорали там дотла.

- Ты же посмела говорить о моей матери. Так что не стоит здесь условия ставить, - ответил Драко, закончив с починкой гостиной.

Голубые тона больше не успокаивали ее, а лишь нагнетали обстановку. Гермиона вспомнила, что темно-голубой - это любимый цвет ее отца. Влажные глаза потратили еще тонну слез, которые разрезали ее щеки. Попадали в рот, и девушка почти захлебывалась от них, глотая против своей воли. Ее организм еще никогда не терял столько воды и соли, так что ощущение слабости с каждой минутой наваливалось на нее с новой силой. Давило на голову, уменьшая ее размерах. Еще чуть-чуть, и Гермиону сдует тем ветром из окна, как крошечную птичку с красивым оперением.

Она закрыла лицо руками, лишь бы не видеть эту комнату цвета неба. Цвета моря, который опять напоминал ей о родителях. Как они ходили по берегу, как бросались с отцом песком друг в друга. Как затем бежали в соленную воду, чтобы смыть с себя теплые ракушки. И затащить маму в холодное море, пока та будет кричать и ругаться, что не хочет еще окунаться.

Воспоминание о том, как отец учил ее плавать, врезалось в голову девушки. Стоял теплый день, и они впервые поехали на море. Честно говоря, Гермиона не могла припомнить, где именно это было, но главное все же осталось - там был отец. Он держал девочку большими руками, пронося над голубой водой. Она барахталась и смеялась, еле касаясь телом моря. Медленно мужчина отпускает ребенка, и девчушка начинает быстро грести руками и ногами, пытаясь удержатся на плаву. И - о, чудо - у нее выходит достаточно быстро. Потому что через неделю, когда они покидают белый пляж и зеленые пальмы, Гермиона уже может проплыть метров десять без поддержки отца.

- Мне так плохо… - вдруг произносит она. Скорее себе, чем Драко, но тот все слышит и думает, что это адресовано ему.

Впервые в жизни Малфой понимал второго главного старосту. Не дело объединяет людей, а общее горе. Кто, как ни он, мог знать, что такое пережить подобное? Когда сидишь без дела и знаешь, что ничем не поможешь своему родному. Но Гермионе было еще хуже, наверное. Из письма парень понял, что девушка попросила подарок, и отец попал в аварию, когда поехал за ним или уже возвращался. Соответственно, гриффиндорка испытывала сильнейшее чувство вины, а у Драко этого не было. Ведь не он виновен в том, что яд проник в организм Нарциссы. И все же… девушка слишком сильно убивалась из-за происшествия.

- Говоря по правде, я не знаю, что делать в подобных случаях, - бросает тот и приближается на один шаг ближе. Парень садится около нее, смотря в пустые глаза.

Девушка пару раз моргает, словно только что вспомнив, что не одна в башне. Она хмурится, не понимая, кто сидит перед ней. Когда голова наконец вспомнила человека, Гермиона говорит:

- Ты все равно не поможешь мне. Никто не сможет сделать этого. Но ты - особенно.

- Почему это? - удивляется парень, приподняв брови.

- Потому что ты никогда не переживал то, что чувствую я, - Грейнджер ткнула пальцем в грудь и ощутила боль от этого жеста. Даже легкое прикосновение расширяло дыру в ее теле сильнее.

- Я не понимаю? Ты что, серьезно сейчас? Вообще-то, хочу напомнить тебе: моя мать умирает. И, в отличии от твоего отца, ей осталось жить недолго, - почти обвиняющее ответил Драко, сложив руки на груди.

Даже сейчас они были разными. Она лежала, свернувшись в калачик, а он восседал с ровной спиной, будто царь. Она готова была разрыдаться от любого слова, а он сам делал эти грубые предложения. Она сжимала книгу в руках, думая, что это - самое важное в ее жизни, ее подарок; а он и не думал, что может быть что-то лучше и ценнее, чем он сам.

- Пусть так, - безразлично соглашается девушка, продолжая, - но ты не виновен. А я - только я и никто другой - заказала этот дурной подарок. Я сделала своего отца инвалидом, понимаешь? - ее голос задрожал, как натянутая струна. В горле появился ком, и оно заболело с новой силой. - Я виновата! Понимаешь?! - девушка сорвалась на крик, наконец отбросив книгу от себя. - Если бы не я и мои невероятные замашки на эту жизнь, все было бы хорошо! Сейчас бы родители сидели у бабушки в Швейцарии и ждали меня! Понимаешь?! Господи… - она приподнялась на локтях, принимая сидячее положение. Только сейчас до Гермионы дошла одна мысль. - А что, если бабушка… если бабушка не сможет пережить эту аварию. У нее слабое сердце, очень слабое. И она может так переживать за сына, что сердце может не выдержать и… - безумная гримаса застыла на лице Грейнджер, и она испуганно глядела на Драко. - Такое ведь может быть?

Она отчаянно хотела услышать от парня: “Нет. Бабушка сильная и переживет”. Так хотела поверить в это, что почти умоляюще смотрела в серые глаза. Почти просила в голове, чтобы он сказал именно это. Но он кивает головой, тихо проговаривая:

- Может.

Гермиона подскакивает на ногах, возвышаясь над парнем, как гора. Она испепеляюще смотрела на него, сжигая на месте. Теперь именно девушка убивала его на месте такими жестокими глазами, выгнутой линии губ и рук, расставленных по бокам.

Драко знал, что в Грейнджер боролись разные эмоции ранее: то она его не любит, даже ненавидит, затем испытывает легкую симпатию. И снова не любит, а потом смотрит на каждом уроке, пытаясь скрыть это. И ненавидит. И каждый день в ее голове не могла появиться одна четкая мысль, что же все-таки Гермиона испытывает по отношению к парню. Но сейчас все было по-другому. Девушка готова была разорвать его на месте. И не из-за личной обиды или каких-то причин в ее сознании. Лишь из-за неправильно сказанных слов. Неправильного взгляда, адресованного ей. Точно так же, когда она пришла к Малфою. Говори девушка в другом тоне, с другими эмоциями, реакция была бы иной. Но, когда ты в таком состоянии, любое замешательство со стороны человека, любая провинность воспринимается, как ужас. Как истинная несправедливость, которую немедленно нужно исправить.