Куда?

— Грейнджер, — почти так же пренебрежительно, как Драко.

Но все равно не так, по-другому.

Она поднимает красные глаза на напряженное лицо Блейза. И тот, остановившись всего на секунду на ее лице, переводит взор снова на бледное лицо друга.

Он сидел неподалеку, с другой стороны. Ничего не говорил, ни о чем не спрашивал. Не плакал, не выглядел расстроенным. Сидел статуей по несколько часов и, как бы странно это не казалось, помогал Гермионе. Духовно, невидимо. Только тем, что сохранял спокойствие. И от этого было более спокойно на душе.

Но все же, совсем редко, блики страха отражались в его глазах. И тогда казалось, что внутри холодеет. Что все выворачивается наизнанку.

И только она поднималась, чтобы позвать мадам Помфри, она приходила сама. И что-то говорила. То ли он идет на поправку, то ли удивлялась, почему до сих пор Драко лежит без сознания.

Она не знала. Главным было то, что он уже больше двух дней лежал в непробудном сне.

— Грейнджер.

— Что?

Первое слово за это время. Первое слово после того, как она стояла, кажется, вечность под палатой, безжизненно смотря на Рона.

Их насильно повели в кабинет к директору, выясняя, что же произошло. Но она молчала, тупым взглядом созерцая на красного Феникса, который, видимо, умирал.

И она боялась, что в этот момент умирает Драко.

— Иди.

— Зачем?

Она бессильно посмотрела на мулата. Он, склонив голову, глядел на пол. И высматривал там что-то, неизвестное ей.

— Отдохнуть.

Холоден. Безразличен. Спокоен.

Дайте все это ей. Дайте. Потому что она не сможет больше так.

Она ломалась, по швам. Так, будто крой юбки разошелся. И она лоскутами падала около кровати, где лежал Драко.

Падала.

Падала.

Падала.

И падала уже третий день, смотря на безжизненное туловище. И готова была падать, не останавливаясь.

— Куда?

Темные зрачки останавливаются на ней и замирают. Руки упираются к верхнюю часть ног, а спина медленно наклоняется вперед.

— Откуда я знаю, где ты отдыхаешь?

И чувствуется, как он устал находиться здесь безвылазно, выходя всего на пару часов.

Никто из друзей Драко не бывал в госпитале так долго. Даже Пэнси, которая приносила с собой истерики, выдерживала, от сил, сорок минут, а затем, вытирая щеки платком, скрывалась в безлюдных коридорах.

Гермиона стояла за дверью, скрываясь от девушки. Блейз сказал, что так будет лучше. И ей осталось только согласиться.

— Все будет хорошо, иди.

И сейчас — согласилась.

Потому что голос успокаивал, согревал.

И она просто кивает. Наклоняется. Дарит мягкий поцелуй в холодные губы и уходит, склонив тело вправо. И ноги еле держат.

За это время она спала всего несколько часов. И этого было слишком мало, чтобы чувствовать себя хорошо. Чтобы голова не разрывалась от боли, какие-то дурацкие мысли лезли в разум, а глаза то и дело закрывались от усталости.

Но она боялась, что может что-то случиться. Что Драко будет слишком незащищенным, когда она уйдет.

И она останавливается посреди коридора.

Вернуться? Прийти к нему?

Нет. Там же Блейз. Ничего не случится.

И она идет, плетется. И, дойдя, мгновенно засыпает.

***

Капли от дождя приглушенно стучат по стеклу и опадают на землю. Так тихо, казалось бы, спокойно. Успокаивающее и нежно, словно мягкие прикосновения.

— А что еще? – его голос был таким же успокаивающим. Потому что она все еще не могла поверить, что он очнулся.

— А еще… — она закусила губу, расплываясь в улыбке. – За тобой, похоже, скучает Паркинсон.

— Да-а? – Драко изогнул бровь. – Ну, это не взаимно.

— Серьезно? – ее глаза весело смотрят на него.

— Конечно. Она скучает, а я – нет.

Гермиона прыснула от смеха.

Ха. Вот вам и «ха». Прекрасная Пэнси, которая сводит с ума столько парней в школе, уступила ей, заучке, место. Причем не на обычного мальчика, которого никто и не знает, а на Драко – идеала для всех девушек.

Она медленно развернула пакет, выпуская пряный запах наружу.

— М-м-м, — раздалось с койки, и платиновая голова тут же поднялась. – Как пахнет-то.

— Да, я принесла тебе булочек. Разных. Есть с клубникой, маком, вишней, черешней.

— Та дай мне уже хоть какую-то, — он с нетерпением окинул пакет взглядом. – Ужасно есть хочу.

— Даже так? – она засмеялась, протянув ему ватрушку, усыпанную пудрой. – Ты знаешь, что мучное вредно?

— Пустяки, — отмахнулся он рукой, уминая вкусное тесто. – Это тебе нужно следить за своей фигурой, а мне зачем? Я и так Бог, — он подмигнул Гермионе, которая моментально расплылась в улыбке.

Она до сих пор не могла поверить своему счастью – Драко, прежний Драко, наконец, проснулся. Она, сидя у его постели, теряла последнюю надежду, смотря на бледную кожу.

И это был лучший подарок на Рождество, которое должно было совсем скоро прийти. Она бы променяла все только для того, чтобы снова увидеть этот холод в его серых глазах. Услышать его язвы и недовольства. Поцеловать его в тонкие губы.

— Драко… — она с нежностью дотрагивается до его руки.

Как же она скучала. Как же ей не хватало его всего. Его, Мерлин, такого родного.

Его губ, взгляда, его лица.

— Драко…

Он поднимает на нее серые глаза, перестав протягивать руку за новой булочкой. Просто замирает, опуская взгляд на ее веснушки на щеках. На ее длинные ресницы. На ее тонкий носик. На ее губы, которые все еще шепчут его имя.

И он бы не простил ей, если бы они шептали так же нежно чье-то другое, не его имя.

— Я так боялась.

Ее плечи содрогаются, будто пропустив разряд электричества. А в следующую секунду в уголках глаз появляются слезы.

— Чего ты боялась?

Он мягок. Спокоен.

Он больше не может терпеть ее рыданий. Ее боли. Ее грусти.

Она должна быть счастлива. Иначе он не сможет.

— Гермиона?

Тяжелая рука дотрагивается до щеки, и тонкая струя моментально скатывается по коже и застревает между его пальцев.

— Что потеряю тебя.

И она не может сглотнуть.

И волны боли, отчаяния скатываются вниз, к его ладони, поглаживающей ее лицо.

— Тише…

Он не мог смотреть на ее слезы. Никогда больше.

Это было слишком – видеть ее такой. Несчастной, горькой. Она страдала. А он…

Он не делал ничего, чтобы сделать ее счастливой. Чтобы принести ей то, в чем он нуждалась.

— Тише, эй.

Он кладет вторую руку на плечо, притягивая худое тело к своей груди. Она упирается головой в его шею. И он чувствует, как мокрая смесь градом спускается по щекам.

Не плачь, не надо.

Прошу тебя. Только не плачь.

Ее тонкие ручки обхватывают его спину, и он отклоняется назад, на подушку. Ладонью гладит ее волосы, которые теперь походили на цвет осенней листвы.

— Герм, не стоит.

Она быстро кивает головой, сильнее прижимаясь к его груди.

Тише. Моя родная.

Дорогая.

Самая лучшая.

Только не плачь.

— Все уже хорошо. Не надо слез.

— Да, но… — слова почти тонут за реками рыданий.

— Но что?

Маленькие пальчики почти до боли впиваются в его кожу. И отпускают. И вновь оттаскивают футболку на себя.

Ей нужно было ощущать его присутствие. Словами, прикосновениями.

Чем-либо. Только знать, что он рядом. Что он – близко.

—Я волновалась, что ты уже никогда…

— Ч-ч-ч… я бы все равно проснулся. И стал бы надоедать тебе, — он усмехнулся. И уголки губ полезли вверх, когда он услышал ее громкий смех.

— Да уж.

— Все? – он приподнимает ее голову, смотря на красные глаза, воспаленные. И впалые щеки, темные синяки. – Ты успокоилась?

Она кивает и сразу же ложится на него, прижимаясь всем телом.

Ее тепло. Ее руки. Ее лицо.

Он бы не променял это ни на что другое. Она была его. И он никому бы не отдал ее ни за что на свете.

Потому что, мать вашу, для него лучших не бывает. Потому что она была, такая неидеальная, идеальной для него. В этой старой пижаме, с заплаканными глазами, усталым видом.