Папа переводит дух. У меня громко колотится сердце. Папин голос делается так тих, что я наклоняюсь, прислушиваясь.

– Сначала я нахожу Мину: она наполовину завалена обломками бетона, по лицу течет кровь.

Папа судорожно сглатывает, ему трудно дышать, он сжимает и разжимает кулаки. Я вижу, ему хочется замолчать, мне тоже хочется, чтобы он перестал. Все стало слишком наглядно, я уже вижу кровь, чувствую папин страх.

– Футах в десяти от тела Мины я нахожу ботинок Джоффа. Проходит не меньше минуты, прежде чем я понимаю, что в ботинке осталась его нога, и начинаю кричать. На этом сон обрывается.

Ночь на мгновение становится безмолвной. Не слышно ни сов, ни стрекотания насекомых. Я вижу только разорванного на куски парня, почти моего ровесника, на безлюдной улице.

– Это был всего лишь сон! – Папа всегда мне это твердил, если мне снился кошмар. Я ему верила. И сейчас хочу поверить.

– Может быть… – Папа поднимает на меня глаза, и я вижу в них такое затравленное отчаяние, что перестаю дышать. – Год за годом я убеждал себя, что это был только сон, утешался тем, что совершенно не помню эту девушку по имени Мина. Тем временем наши эксперименты давали потрясающие результаты. Новые культуры, в выведении которых я участвовал, принесли отличный урожай. Про свои сны я никогда никому не рассказывал. Потом Содружество направило меня работать в Пять Озер. Как же я был зол! Я воспринял этот перевод как оскорбление. Прибыв сюда, я сначала даже не имел собственного дома и был вынужден ночевать в гостиной у Флинта Карро.

Эта часть истории мне знакома. Обычно он с улыбкой рассказывает, как подружился с врачом колонии, как Флинт затащил его к портному, как он увидел за ткацким станком мою маму, как она была изящна, как бесконечно добра и как он в нее влюбился…

Но на сей раз речь совсем не об этом, и папа совершенно не улыбается.

– Дом у Флинта крошечный. Где мне было спрятаться с моими кошмарами? Флинт деликатно выждал неделю, а потом спросил, что со мной. Я попробовал отмахнуться, и тогда он поведал мне о собственных кошмарах. Не таких страшных, но все равно пугающих. Лица людей, которых он не помнил. Ожидание, когда друзья вернутся с экзамена, – только они не возвращались. Весь следующий год мы с Флинтом беседовали с другими выпускниками Университета – нас тогда было семеро. Приходилось соблюдать осторожность, потому что каждый служащий Содружества поддерживает контакт с чиновниками в Тозу-Сити. Нам не хотелось ставить под угрозу нашу работу. Уверен, что четверо из нас знать не знали, что такое проснуться ночью в ужасе, зато пятая, директор школы, имела испуганный вид, так мне знакомый. Она отрицала, что ей снятся кошмары, но это неправда.

– Ты не знаешь наверняка. – Я встаю и складываю руки на груди, ожидая, чтобы он со мной согласился. Его согласие мне необходимо.

Наши взгляды встречаются.

– Нет. Вот только за время ее руководства школой в Пяти Озерах ни один здешний выпускник не был отобран для Испытания. Я не верю, что это совпадение. А ты?

Меня бьет дрожь. Я уже не знаю, чему верить. Согласиться, что отцовские сны – это не просто сны, немыслимо. Завтра я уезжаю в Тозу-Сити. В конце недели начнется Испытание. Отказаться от него означает совершить измену со всеми вытекающими последствиями. Мне хочется вопить в голос, но вместо этого я просто стою и дрожу.

Папа обнимает меня и опять усаживает на скамейку. Я кладу голову ему на плечо, как когда-то в детстве. Возникает чувство безопасности – жаль, ненадолго.

– По словам Флинта, сны появляются из-за того процесса, при помощи которого нам стерли воспоминания. Возможно, наш разум создает лжевоспоминания вместо тех, которые у нас отняли.

– Ты ведь с этим не согласен?

Он качает головой:

– Я испытывал облегчение, когда на выпуск твоих братьев не приезжали чиновники из Тозу, забирающие молодежь на Испытание. Вчера я расстроил твоего брата, не упомянув в своем выступлении его заслуг, потому что магистрату сообщили, что к нам едет чиновник из Тозу. Мне не хотелось расспросов, отбирали ли наших выпускников раньше и не следует ли повторно оценить выпускников прошлых лет.

Он прижимает меня к себе и упирается подбородком в мою макушку. Мне на щеку падает слеза – не моя. Мой отец – всегда такой сильный, находчивый, уверенный в себе – плачет!

– Что же теперь? – Я выворачиваюсь из его объятий и сердито вскакиваю. Сержусь я потому, что он никогда не говорил мне ничего подобного раньше. Сколько раз, когда я допоздна засиживалась за уроками, чтобы успешно пройти тот или иной тест, у него был случай предупредить меня о возможных последствиях, тем не менее он этого не сделал.

– Утром я уеду. Зачем же ты рассказал мне все это теперь? Какой от этого толк?

Папа не повышает голос в ответ на мой крик:

– Наверное, никакого. Возможно, Флинт прав, и наши сны – всего лишь галлюцинации. Но, если имеется хотя бы малая вероятность, что это не так, тебе лучше быть в курсе. Лучше приехать в Тозу готовой критически отнестись к тому, что ты там увидишь, к тем, кого встретишь. Вдруг это и есть разница между успехом и неудачей?

Он опять подходит ко мне и кладет руки мне на плечи. Мне хочется отпрянуть, но я вижу, как свет моих лампочек отражается в слезах, навернувшихся у него на глаза, и желание сопротивляться мигом пропадает.

– Мама знает? – Думаю, ей следовало бы знать, но сейчас я ни в чем не уверена.

– Да – о стертой памяти и о моих ночных кошмарах, но не об их содержании.

Я обдумываю эти слова, пытаюсь определить, правдивы ли они.

– Значит, поэтому мама и не хотела, чтобы меня выбрали?

Папа кладет ладонь мне на лицо, проводит большим пальцем по моей щеке.

– Сия, со дня отъезда на Испытание я не видел своих родителей. Когда на твоего ребенка падает выбор, это честь, но одновременно и потеря. Твоя мама не хотела тебя терять.

Не знаю, как долго мы сидим молча. Достаточно долго, чтобы услышать голоса вернувшихся братьев и голос матери, отчитывающей их за похищение сладостей. Какие привычные звуки!

Когда у меня высыхают слезы, папа берет меня за руку и ведет обратно в дом. Мы не упоминаем ни его снов, ни моих новых страхов. Хеймин подтрунивает над близнецами, вспоминая, как с ними заигрывали мои подруги. Мама ставит на стол сладкий мятный чай и блюдо с маленькими пирожными, братья достают колоду карт для последней семейной партии в полном составе. Меня радуют смех и семейное тепло за столом, но мне сильно недостает Зина, который еще не вернулся. Я то и дело озираюсь на дверь. Я люблю всех моих братьев, но, когда у меня возникает проблема, требующая обсуждения, обращаюсь к Зину. У него всегда хватает на меня терпения, к тому же он видит меня насквозь. От его вопросов и вообще от любого разговора с ним мне всегда становится легче. Сегодня у меня проблема, да еще какая, – но Зина нет.

После карт мама ласково напоминает мне, что уже поздно и что впереди непростой день. Я прошу меня извинить, забираю рюкзак Содружества и ухожу в спальню, которую делю с братьями.

Зная, что, возможно, вижу эту комнату в последний раз, я смотрю на нее свежим взглядом. Напротив двери теплится камин. Середина комнаты застелена вытертым бурым ковром. По сторонам ковра стоят две двухэтажные койки. Моя койка – нижняя, она ближе к теплу, только она аккуратно застелена. Когда братья оканчивали школу, мать предупреждала их, что теперь они взрослые и должны самостоятельно стелить свои постели. Но они решили, что уже достаточно взрослые, чтобы самим решить, в каких постелях спать…

У каждого из нас есть деревянный шкафчик для повседневной одежды и обуви. Одежда для особых случаев хранится в большом угловом гардеробе. Мама не устает напоминать о важности первого впечатления. Я, прикусив нижнюю губу, раздумываю, на какой одежде остановиться. Одевшись не так, как всегда, легче почувствовать уверенность в себе. Но сейчас у меня в голове звучит и отцовский голос, и я представляю улицы брошенного города, по которым он брел в своем сне. Оба моих платья мне там не помогут. Даже если эти сны не имеют отношения к реальности, я в глубине души знаю, что, после того как начнется Испытание, от нарядной надежды не будет проку.