После ухода братьев, отправившихся провожать моих подруг, дом кажется непривычно просторным. Я помогаю родителям вымыть посуду и навести порядок в главной комнате. Наш нынешний дом достаточно велик. Кроме гостиной у нас есть еще две комнаты. Та, что справа, принадлежит родителям, та, что слева, – братьям и мне, хотя Зин и Хеймин – такие храпуны, что я перешла спать в гостиную, где наваливаю перед камином одеяла. Сейчас я улыбаюсь. Отъезд в Тозу-Сити на Испытание означает, что я снова смогу спать в нормальной постели.
Пока мы работаем, мама болтает о том, что даст мне с собой и как мне следует вести себя в городе. Много раз она прерывает свою работу и заливается слезами: все-таки я – первый ее ребенок, покидающий дом. Отец в такие моменты помалкивает, хотя я вижу, что ему есть что сказать.
После того как вся посуда вымыта и убрана, отец говорит мне:
– Не хочешь пройтись?
Мама готова что-то возразить, но он говорит:
– Знаю, Сие надо собираться, но, когда мальчики вернутся, начнется кавардак. Я хочу провести с дочерью несколько спокойных минут.
Мама всхлипывает, у меня сжимается сердце, и я ныряю с отцом в темноту.
Он берет меня за руку, и мы бредем вокруг дома, направляясь в сад. Над нами появляются луна и звезды. Они еле видны. Говорят, когда-то небо было чистым и в безоблачную ночь звезды сияли, как алмазы. Может, так и было, но мне трудно это представить.
За домом отец нажимает на рычаг электропитания. Сначала раздается гул, потом двор один за другим озаряют огни, освещающие наши розы, маргаритки, огород за домом. Растительностью занимаются отец и братья, а свет – моя работа. В колонии строгие правила экономии энергии, в нашем районе электричества вырабатывается мало. Большая часть жилищ обходятся вовсе без электричества, если жители не умудряются вырабатывать его самостоятельно. Делать это пытаются немногие, людям вполне хватает свечей и костров. Несколько лет назад я решила принять вызов и уговорила отца позволить мне поэкспериментировать с лишними оросительными трубами, с остатками медной оплетки и прово́дки. У мамы я выпросила стеклянные банки, немного соли (у нас она на вес золота) и разного другого барахла и приступила к работе. Результат – гирлянда из пятнадцати ламп, питаемых энергией от моих солнечных панелей, накапливаемой за день. Теперь я сумела бы создать гораздо более совершенную систему, но отец настаивает, чтобы мы пользовались этой. Моя разработка освещает уже третий по счету двор, и я гадаю, как скоро мы переселимся в очередной раз. Но быстро вспоминаю, что, когда придет время переселяться, меня здесь уже не будет, придется семье обойтись без меня.
Папа усаживает меня на дубовую скамью – подарок Хеймина маме на день рождения – и садится рядом. Я жду, что он скажет.
От стрекота кузнечиков впору оглохнуть, ветви у нас над головой шелестят на ветру. Издалека, оттуда, где уже сгустилась тень, доносится вой волков, другое ночное зверье тоже начинает подавать голоса.
Мне кажется, что проходит целая вечность, прежде чем папа берет и крепко сжимает мою руку. Когда он начинает говорить, мне приходится наклониться, чтобы расслышать его слова.
– Кое о чем я тебе никогда не рассказывал. Надеялся, что уже не придется. Даже теперь не уверен, что это необходимо…
Я выпрямляю спину, готовясь к неизвестности:
– Это связано с Испытанием?
Отец никогда не рассказывал о том, как сам проходил Испытание и как учился и жил в Университете, несмотря на то, что я засыпала его вопросами. Я чувствую, как крепнет близость между нами: скоро у нас с ним появится общий опыт. Но новое ощущение длится всего минуту.
– Жаль, что тебя выбрали.
Эти слова звучат как пощечина. Я пытаюсь выдернуть руку, но он не отпускает меня. Его взгляд устремлен в темноту, но выражение лица свидетельствует о том, что он ничего не видит. Я догадываюсь, что он напуган, и сразу забываю свою обиду. Папа пытается поймать мой взгляд, и мне становится тревожно.
– Мои родители и я сам мечтали, чтобы меня отобрали для Испытания. Наша семья едва сводила концы с концами. Омаха была одной из самых многолюдных колоний Содружества. Людей многовато, ресурсов в обрез. Еды на всех не хватало. Бывали даже случаи смерти от недоедания. Мои родители верили, что я смогу помочь в решении проблем, в восстановлении нарушившегося баланса. А я хотел, чтобы они получили от правительства деньги, выплачиваемые семьям кандидатов на Испытание, компенсацию за выбывшие рабочие руки. Отчасти я разделял веру своих родителей, тоже верил, что смогу помочь, и хотел попытаться.
Для меня это новость – что правительство платит компенсацию семьям кандидатов. Мне хочется спросить, компенсируют ли ему и маме деньгами мой отъезд, но отец не умолкает, и я оставляю свой вопрос на потом.
– Тогда колоний насчитывалось всего четырнадцать. В Испытательном центре нас собралось семьдесят один человек. Испытание длилось четыре недели, но я не могу вспомнить ни одного дня. Шестнадцать из нас отобрали для следующего этапа. Глава Испытательного комитета говорил, что все, касающееся Испытания, стирается из памяти после завершения процесса для обеспечения конфиденциальности.
– И ты не сможешь мне сказать, что представляли собой сами экзамены? – Я не могу скрыть горького разочарования. Я-то надеялась, что отцовский опыт поможет мне подготовиться, обеспечит хоть какое-то преимущество! Наверное, именно это и стремилось предотвратить правительство Содружества, лишив отца памяти об Испытании.
– Я помню, как приехал в Испытательный центр, как познакомился со своим соседом по комнате, Джоффом Биллингсом, как мы пили за наше блестящее будущее, чокаясь кружками с молоком и закусывая пирожными. Еды было вволю, все были переполнены радостным ожиданием. В первую ночь мало кто смог уснуть: все знали, что назавтра мечтам может прийти конец, если мы не справимся с экзаменами. Следующее воспоминание – уже комната со стульями, где нам сообщили, что Испытание завершено. Спустя три недели я стал посещать занятия в Университете. Джофф не прошел, две девушки из нашей колонии, приехавшие вместе со мной, тоже.
Из темноты доносится крик совы, но папе не до нее.
– Университет был вызовом. Мне нравилось учиться, нравилось сознавать, что я делаю что-то важное. Родители сумели сообщить мне, что у них все в порядке и что они мной гордятся. Я был счастлив и не вспоминал про Джоффа и других кандидатов, не справившихся с Испытанием…
Он закрывает глаза. Я молча сижу с ним рядом, пытаясь представить, каково это – забыть своих друзей. Помнить только день знакомства с Дейлин, но не наш смех, не совместные приключения… От одной мысли об этом на глаза наворачиваются слезы, и я переплетаю пальцы с папиными, чтобы нам обоим стало лучше.
– После выпуска я отправился в колонию Ленокс. Тамошний ботаник был близок к важному прорыву, и в Содружестве решили, что ему будут полезны мои идеи. Проработав год, я повстречал парня, напомнившего мне Джоффа. Той ночью мне стали сниться сны. Я просыпался в поту, с бешено колотящимся сердцем – сам не зная отчего. Ни одна ночь без этого не обходилась. Начала страдать моя работа, и правительственные медики прописали мне пилюли для улучшения сна. Но сны от пилюль не прекратились, стало лишь труднее их избегать. Теперь я помнил свои ночные сны днем. Сначала это были обрывки, вспышки: Джофф показывает мне большой палец в белой комнате с черными столами. Большие часы с красными цифрами, отсчитывающие время, пока я вожусь с тремя цветными проводками. Девичий крик…
Папа выпускает мою руку и встает. Когда он, пригладив волосы, начинает расхаживать взад-вперед, мне делается страшно.
– Потом редкие вспышки сменились одним и тем же повторяющимся сном: Джофф, девушка по имени Мина и я идем по улице вдоль железных остовов сгоревших зданий. Улица усыпана осколками стекла. Мы ищем воду и ночлег. Здания в таком ужасном состоянии, что мы опасаемся использовать их в качестве убежища, хотя, возможно, нам придется поступить так из-за хищников, которых мы видели ночью. Мина хромает. Я нахожу ветку и предлагаю сделать для нее посох. Пока я занят выстругиванием посоха, Джофф производит разведку квартала. Мина просит его не уходить далеко, он обещает, что будет рядом. Через несколько минут он кричит, что нашел что-то. А потом мир взрывается.
