Таня была, как Зое казалось, для них всем.

И позже, когда участились скандалы, раздражение и недовольство друг другом стали постоянными, Зоя и в голове не держала, что Евгений может уйти. Да вы о чем? У них нормальная, среднестатистическая семья – муж, жена, ребенок. Кстати – квартира, машина. Тоже ведь не пустяки! Да, шипим друг на друга, ворчим, но мы же любим друг друга. А кто живет без проблем?

Про роман мужа с молодой женщиной, много моложе ее Зоя долго не знала – какие-то сомнения, конечно же, были, но все это припомнилось уже потом, на трезвую голову. И то, что происходило в семейной спальне – точнее, уже не происходило! – ее тоже не особенно удивляло. Накануне поссорились, да, потом помирились, но что-то осталось в душе, и уже неохота. К тому же завтра рано вставать.

Потом ругала себя: «Дура! Какая же дура! Как не заметила, как пропустила?» Корила себя, ругала: «Сама виновата! Проморгала!»

А потом появилась такая злость! Чуть не чокнулась тогда – так гневалась, так пробирало. И тут «подоспел» Миша, спасательный круг. Уцепилась за него как за соломинку.

Потому что поняла – тогда наконец поняла: никому она, одинокая женщина с ребенком на тридцать восьмом году жизни, не нужна, вот так.

Вокруг летают, порхают, бегут на легких ногах, откидывая небрежно пушистые волосы, красотки и молодухи, чтоб им… А ей вслед уже никто – никто, понимаете? – не оборачивается!

В первое лето после развода поехала с Таней на море. Жили у дальней родственницы, милой старушки. Бабка была, что называется, с пониманием. Жалела и все приговаривала: «Зоечка, милая! Ты не стесняйся, деточка! Я с Танюшкой побуду! Ты и в кино сходи, и погулять! А я ее накормлю, уложу – гуляй хоть до рассвета! Я ж все понимаю – молодость, девочка! Молодость и свобода!»

Зоя растерянно кивала, благодарила, но оставалась дома. С тетушкой и дочкой. После променада по набережной с дочкой вдвоем пили чай во дворе. Потом она шла укладывать Таню и ложилась читать. Старушка смотрела на нее с удивлением – не понимала.

А понимать тут было совсем нечего – никто с ней не пытался познакомиться, никто ни разу не пригласил в кино или в кафе, никто даже не предложил «пройтиться» по набережной, где под яркими и низкими звездами на чернильном южном небе текли, словно реки, потоки влюбленных парочек.

Она посмотрела на себя со стороны – хлопотливая тетка под сорок с выгоревшими от солнца соломенными жесткими волосами, небрежно заколотыми облезлыми шпильками. Обгоревший и облупившийся нос, светлые ресницы – ну не красить же их на пляж, честное слово! Немного вылинявший сарафан – в Москве он казался вполне приличным… дурацкая шляпа от солнца. Резиновые вьетнамки – не на каблуках же переться на пляж!

Рядом, держа ее за руку, идет чуть угловатая, неуклюжая девочка с очень серьезным взглядом. Строгая девочка, из положительных. В руках сумка с пляжными шмотками и пара авосек для рынка – груши, персики, виноград.

Господи… кто же посмотрит на нее, а?

По пляжу на цапельных ногах, откинув длинные волосы, ходили красотки. Снова они! Тоненькие бретельки купальников беспощадно перерезали бронзовую нежную кожу.

Вот тогда Зоя все поняла. А ведь казалось, что впереди еще столько всего! Часто повторяла: «Какие наши годы!»

Повторяла и нарочито смеялась: «Замуж? Да стоит только захотеть! Нет, пока не хочу – отдыхаю! Наелась я вашего замужа!»

«Наивная глупость», – твердо решила Зоя, вернувшись тогда с юга.

Ничего случайно-прекрасного в ее жизни больше не будет – это она поняла и в голове своей уложила. Значит, что? Значит, надо устраивать жизнь.

Вот в то самое время и подвернулся ей Миша.

Их познакомили – конечно же, познакомили! А где еще взять кавалера? На танцах? Познакомиться в общественном транспорте? Нет, там знакомятся молодые! А она уже зрелая женщина, как ни крути…

«А что, он очень даже вполне, – убеждала себя Зоя. – Миша добр, справедлив, не жаден. К Тане относится прекрасно – ну что еще женщине надо? А то, что он немножко странный… Так ерунда!»

Зато она знала одно – и знала твердо: Миша, ее новый супруг, ей никогда не изменит. Он ее не предаст.

Никогда, понимаете? Никогда.

Вот здесь она может быть совершенно спокойна.

Во-первых, ему этого совершенно не нужно.

А во-вторых, кто позарится на ее Мишу, если по правде?

От их брака Зоя ожидала, скорее всего, одного – уверенности и покоя. Все это она и получила в полном, как говорится, объеме.

Да ладно, чего уж там – вон сколько одиноких баб! Сколько мытарств в бабской жизни! Она частенько вспоминала Евгения, своего первого мужа. Мужа-предателя, мужа-изменника. Хотя понимала, что с ним все было на одной волне, в одном стихийном порыве. Даже ссорились на одной волне. И мирились…

Партии свои они отыгрывали, надо сказать, как по нотам.

Миша же был из тех мужиков, которым хватало одной женщины – жены, любовницы, мамочки и сестры – хорошо бы, чтобы все это совместилось еще и в одном лице. И тут ему повезло – Зоя была именно такой женщиной. И даже с его привередливой матушкой легко нашла общий язык. Что же до падчерицы Тани – здесь вообще все было прекрасно. Его «новая дочь» почти все время сидела у себя в комнате – готовилась к занятиям или просто читала. Воспитанием падчерицы он не занимался – он вообще ничем не занимался, кроме науки. Нет, окончательно асоциальным типом Миша не был – ему под силу был и магазин с несложным списком – вроде молока и хлеба, снести в прачечную белье или отправить телеграмму на почте. Все остальное было для него недоступно. Случилось как-то родительское собрание, а Зоя третий день валялась с жестоким гриппом и высоченной температурой и отправила в школу его. Пришлось Мише идти – с женой он предпочитал в спор не вступать. А там, в классе, отчаянно зевал и смотрел на часы – когда же закончится эта мура и мука?

В душе он так и остался неисправимым холостяком, волею судеб и желанием двух женщин – матери и жены – ставшим человеком семейным.

Никому и никогда Миша не открыл бы свою главную и заветную мечту – жить одному и заниматься любимым делом. И еще ему часто казалось, что с падчерицей они почти родственные души – та тоже не любила шум и обожала уединение. Нет, он ценил свою жену! Ценил ее заботу, бесконечные хлопоты. Но счастлив бывал все-таки, только оставшись наедине с самим собой.

Пару раз мама еще пыталась поговорить с Таней. Готовилась долго, штудировала книжки по психологии – чтоб не обидеть, не задеть, не приведи господи, ранимую душу.

Не спала ночами и проговаривала свои монологи. Там было все гладко и убедительно. «Таня, девочка моя! – повторяла она про себя, – Вот ты только послушай! Просто послушай, и все! А решение примешь сама! Ты взрослая, да. Но ты еще и ребенок! Ты мне, матери, поверь! И решение это, моя дорогая, глупое по крайней мере! Ты сломаешь всю свою жизнь! А как же институт? Танечка, милая! Детка моя! Ребенок – это не шутки и не игрушки!»

Картинка рисовалась такая: она, любящая и терпеливая мать, говорит «на полутонах», негромко, мягко, нежно и главное – убедительно.

Таня, хорошая дочь, естественно, слушает – внимательно и доверительно. Не возражает. Почти. Словом, общий язык они, конечно, находят. Дальше – раскаяние, бурные слезы и – объятия. Как без объятий? Таня поймет, Таня раскается. И наконец совместное и разумное решение – увы, но придется подождать! «Умница, девочка моя! Я так и знала! Я была уверена, что ты все поймешь правильно! Я не сомневалась в тебе! Ну, молодец, молодец!»

Снова слезы – уже без объятий. Немного на повышенных тонах – все-таки драма. Хлопанье дверьми, звук разбитой тарелки. И бурные совместные рыдания – это финал-апофеоз! Сложное решение принято. Затем чай с пирожными и осторожный, крайне мягкий разговор про… все остальное, что теперь предстоит. «Доченька, есть прекрасный врач, ты мне поверь! С таким опытом, что и волноваться не надо! Все сделает четко, как надо и без последствий».