– Теперь выживем, даст бог! Перловки для затирки на все лето хватит, если экономить. А травы найдем. Надо идти дальше по лесополосе, аж до границы с Журавлихой. Я подымусь, пойду с вами, покажу место. Сколько делов тех! Главное, нам теперь голод не страшен!

Мать прижала узел с крупой к груди и искала глазами место, куда его припрятать. На большом столе, которым семья не пользовалась, к стенке был прислонен образ Божьей Матери, когда-то украшенный теперь уже поблекшими искусственными цветами. Женщина подошла к столу и бережно на вытянутых руках положила крупу рядом с иконой.

А потом они все сели за стол. Анюта достала из печи еще теплый чугунок с кипяченой водой, налила в чашки и щедро выделила каждому по большой ложке варенья. О чем-то вспомнив, Лизка кинулась к своему ящику, порылась там и положила на стол завернутые в тряпочку черные сухари. Фрау Мильда в последний момент сунула их ей в дорогу.

– Сейчас у нас настоящий чай с галетами.

Увидев недоумение на лице Мани, сестра уточнила:

– Галеты – это по-нашему сухари. Ешьте давайте!

Для Лизаветы началась привычная для нее жизнь, сопряженная, как у всех, с послевоенной разрухой: голодом, нищетой. Через пару дней она вышла в поле вместе со всеми – полоть свеклу. Думать о Федоре себе запретила. Иногда пыталась превратить все в шутку – попытки были неудачными.

– Побыла несколько часов замужем, а потом разошлась с мужем. Такое повсюду случается. Теперь можно жить спокойно – свою порцию счастья получила!

И память осталась: случайно обнаружила у себя за пазухой алюминиевую расческу с крупными зубьями. Нацарапанная пятиконечная звезда и большая с завитушками буква «Ф» указывали, что расческа у Шальнова с войны. Первое ощущение было – вернуть находку владельцу. Но стоило вспомнить, каким образом расческа оказалась у нее на груди, как лицо заливалось краской, и благородный порыв Лизаветы тускнел.

– Это будет мой военный трофей, – горько подшутила над собой Лизавета, припрятав находку подальше.

Самого Федора с тех пор не видела. Заметила, он избегал встреч. Когда выезжал в поле, в бригаду, где работала Лиза, не подходил.

– Неужели боится, что буду приставать? Я и думать обо всем забыла! – пыталась убедить себя в этом Лиза.

Вполне возможно, что со временем действительно все бы забылось. Но одним ранним утром, когда вся семья на завтрак пила похлебку, Лизавета вдруг зажала ладонями рот и выбежала на улицу. Только успела забежать за угол, как изо рта мощной струей вылилось все содержимое желудка. Лиза отдышалась, зачерпнула кружкой из ведра холодной воды, прополоскала рот и зашла в дом. Испуганные братья и сестра кинулись к ней с вопросами:

– Лизка, что болит? Где?

Григорий стал ругать Маню, мол, не смотрит, какую траву для похлебки собирает, лишь бы побыстрее. Вот теперь результат! Так у всех могут животы поболеть! А кто работать будет?

Молчала только Анюта. Пару раз бросила на дочь внимательный взгляд и занялась домашними делами. Лиза всех успокаивала, и себя в том числе, искренне заверяя, что все пройдет.

Вечером, после ужина, Анюта позвала старшую дочь в сарай помочь подправить гнездо для курей. Две курицы начали нестись. Когда зашли, Лиза удивленно воскликнула:

– Мама, гнездо нормальное, чего там поправлять?

– Да, – ответила мать, – я днем его сделала. Хотела, дочка, спросить, когда в последний раз у тебя на рубашке было?

Лиза испуганно смотрела на мать. Ее лицо стало пунцовым, заикаясь, ответила:

– Не помню…

– С тех пор как приехала, на твоих рубашках ничего не было. Я стираю, вижу. Сама ты тоже не стирала. Отвечай, у тебя будет ребенок?

От неожиданности Лиза громко ойкнула и затравленно ответила:

– Я не знаю.

– Ну, допустим, ты не знаешь. А то, что грех был, об этом помнишь? И когда, и с кем, тоже ведь знаешь?

И Анюту понесло:

– Чего наделала, а? Нас вытравят из села, не дадут жить! Немецким отродьем будут глаза колоть. Особенно те, кто потерял в войну родных. А их – полсела!

Мать подвывала без слез. «Уж лучше бы плакала», – подумала Лиза, у которой искренне вырвалось:

– Откуда немецкое отродье?!

Анюта, гневно бросив: «Тебе лучше знать!» – ушла в дом, а Лизавета так и осталась стоять в сарае. Она тупо смотрела на куриное гнездо и пыталась хоть что-то придумать.

Посмотрела на свой живот, пощупала руками, ничего не обнаружив, хмыкнула и также пошла в дом.

Эту ночь Лиза не спала. Только стало светать, поднялась и тихонько, чтобы никого не разбудить, открыла сундук – он стоял у входной двери, – сунула руку в угол, вытащила оттуда длинную полоску белой материи. Еще до войны начала вышивать цветными нитками хитроумный узор. Предназначалось повесить на стенку у кровати. Лизавета вышла в сени, задрала подол и туго перевязала живот несколько раз.

Это было все, что она придумала за ночь. Лиза рассуждала, что если некуда будет расти чему-то там живому, значит, ничего и не будет. Иногда она слышала от женщин: «Родился мертвый ребеночек…» Вот если что, и у нее так будет.

Несмотря на свои двадцать пять лет, опыта в женских делах у Лизаветы не было. Откуда взяться? Спросом у мужской части не пользовалась, задушевных подруг не было…

В доме все поднялись, собирались на работу. Лиза, несмотря на жаркий день, надела сверху кофту, подаренную когда-то фрау Мильдой.

Спустя три недели Лиза уже не могла себя туго перетянуть, было больно. Однажды в сарае за этим занятием ее застала мать. Испугались обе. Лиза – потому, что все раскрылось, мать ужаснулась от того вреда, что Лиза нанесла себе и будущему дитю.

Анюта гневно содрала с Лизы повязку, скомкав ее, бросила в угол со словами:

– Ко всей беде нам еще калеки в семье не хватало?! Ты смерти моей захотела? Отпусти сейчас же живот, может, Бог пронесет. Нечего уже скрывать! Марусе и хлопцам я сама скажу. Да ешь уже, я же вижу, что голодаешь!

Помолчав, женщина тоскливо добавила:

– Значит, судьба такая – от немца рожать… Бог за что-то наказал.

Лизавета стояла молча, опустив руки по швам, глазами больной собаки глядела на мать, не выдержав, сказала:

– Это не то совсем, что ты думаешь, мама…

Мать горестно усмехнулась:

– Ну да! Там в животе тыква… Молчи уж, не добавляй еще больше жалю в душу! И не дури больше!

Гриша и Коля приняли весть спокойно. Старший сдержанно ответил, что подозревал об этом давно. Маня бросала на сестру жалостливые взгляды, а Колька готовился занимать круговую оборону и давать всем отпор.

Лизавета все так же ходила в поле на работу, и наконец все узнали, что Лизка Кислица беременна и скоро родит, только неизвестно от кого. Стали гадать и пришли к выводу: конечно же, от немца! Язвительная Ленка Притыка, злая по натуре девка, наконец-то дала волю словам:

– Наша Кислица, как подстилка, легла под фашиста, а теперь пузо привезла из-за кордонов. Скоро байстрюка увидим!

Лиза отворачивалась, молчала. Держалась, чтобы не заплакать. Некоторые, более сострадательные, пытались урезонить языкастую:

– Прекрати, Ленка, с каждым может случиться! Жалеть надо людей!

– Да? Моего брата почему-то не пожалели, а убили на войне! Шлюха она немецкая, вот кто!

Так было каждый день. Отдыхала дома. Колька приставал:

– Лизань, ты только скажи, кто обижает, не скрывай! Я же вижу, ты плакала! Признайся, это Ленка Притыка?

Лиза успокаивала брата, просила не обращать внимания. Со временем и сама привыкла, сделалась бесчувственной. Волновало только одно: что думает Федор? Неужели и он, как все?! Но, если подумать, откуда ему знать? Узнать правду он может только от самой Лизаветы… А она дала слово ему, а главное, себе, все забыть. Они с ним после случившегося так и не виделись. Когда Шальнов приезжал с проверкой в поле, долго не задерживался. Хотя бабы наперебой сыпали вопросами – хотелось подольше задержать молодого симпатичного председателя. Лиза всегда держалась в стороне. Если случайно их взгляды встречались, Федор пугливо отворачивался от Лизы и спешил уехать в другую бригаду.